Запрягу я кошку в дрожки,
А котенка в тарантас,
Повезу свою хорошую,
Всем людям напоказ.
Я не тятькина,
Я не мамкина,
Я на улице росла,
Меня курица снесла.
Было или не было, но в давние времена в древней Бухаре жил один богатый купец. Много добра накопил он за свою жизнь, и вот, когда пришло ему время умирать, призвал он троих своих сыновей к своему смертному одру, и сказал:
- Дети мои, пришло моё время. Оставляю вам в наследство кувшин с золотыми монетами, который я закопал в нашем саду под старой чинарой. Это вам на троих, поделите монеты поровну, только дайте мне слово, что откопаете кувшин не раньше, чем через три дня после моих похорон.
Поклялись сыновья, что выполнят последнюю волю отца.
Через короткое время умер старый купец, и схоронили его.
Пришли три сына к старой чинаре, стали копать, но ничего не нашли, кроме ветхого пустого сундука, на дне которого была лишь одна золотая монетка.
Догадались братья, что кто-то один из них нарушил отцовскую волю, и выкопал клад раньше времени.
Стали они спорить между собой, кто бы это мог сделать, и каждый отрицал свою вину.
Решили братья обратиться к казию. А казием в Бухаре был в то время сам Ходжа Насреддин.
Пришли к нему братья и рассказали про свою беду. Внимательно выслушал их Ходжа, а потом и говорит:
- Рассужу я, уважаемые, ваше дело по справедливости, но сначала расскажу вам одну сказку.
Итак, жил в нашем городе богатый и уважаемый бай. Была у него единственная дочь, луноликая красавица Гюли. Когда ещё Гюли только родилась на свет, просватал её отец за новорождённого сына своего лучшего друга. Договорились друзья, что поженят своих детей, когда те вырастут. Но случилось так, что другого парня полюбила Гюли, сына садовника, Ахмеда. И Ахмед её полюбил. Но приближался день свадьбы Гюли с её наречённым женихом, а противится воле отца она не посмела. И согласилась стать женой нелюбимого Фархада.
И вот, отшумел богатый свадебный той, и остались Гюли и Фархад наедине. Увидел Фархад, что мрачнее тучи Гюли, и слёзы блестят в её глазах.
- Что с тобой, Гюли? Почему ты плачешь? - спросил Фархад, - что тревожит твоё сердце. Знай, я никогда тебя не обижу.
И призналась ему Гюли, что хоть и чиста она перед своим женихом, но сердце её любит другого. И сказал ей Фархад:
- Не могу я овладеть девушкой, которая любит другого. Я отпускаю тебя, Гюли. Бери своё приданое, садись на верблюда, и отправляйся с миром к своему Ахмеду.
Так и сделал. Посадил её на верблюда, взвалив на него ещё и поклажу со всяким добром, и отпустил девушку с миром. И отправилась Гюли в обратный путь. Но в дороге ждала её беда. Промышлял в тех краях злой разбойник, который грабил всех, кто попадался на его пути. И напал этот разбойник на Гюли. Отобрал и верблюда, и сундуки с добром, а увидев, как прекрасна Гюли, захотел ещё и надругаться над ней. Горько заплакала Гюли и на коленях стала молить разбойника о пощаде, и рассказала ему всю свою историю. Прослезился злой разбойник, и пожалел девушку, и не тронул её, посадил её на верблюда, вернул всё её добро и отправил к Ахмеду.
И вот пришла Гюли к Ахмеду, и радостно бросились они навстречу друг к другу. Но тут спросил Ахмед, как так случилось, что она не вышла замуж за Фархада. И рассказала она ему, как всё было. На что Ахмед сказал:
- Люблю я тебя, Гюли, всем сердцем, но не могу быть с тобой. Твоё место - рядом с таким благородным человеком, как Фархад. Не могу я воспользоваться его благородством.
…И тут прервал свой рассказ Ходжа Насредин и спросил братьев:
- А вот вы как думаете, кто из этих троих поступил благородней всех: Фархад, Ахмед или разбойник?
И сказал старший брат:
- Самый благородный из всех - Фархад. Он дал развод уже законной жене, даже не притронувшись к ней, имея на неё все права. Что может быть благородней?
Средний брат сказал так:
- Благороднее всех поступил Ахмед. Он не посмел воспользоваться благородством Фархада, и не взял в жёны ту, которую любил всей душой.
И наконец заговорил младший брат:
- Благородней всех поступил разбойник. По доброй воле он отпустил добычу, которуя сама пришла к нему в руки.
И тут заговорил Ходжа Насреддин:
- Золото у младшего брата. Ибо поступок разбойника он счёл самым благородным, значит, сам наверняка не смог бы упустить лёгкую
добычу.
И признался младший брат, что это он выкопал кувшин и закопал его в другом месте, и горько раскаялся в своём поступке. И раскопали тот кувшин, и поделили поровну между всеми братьями.
КАБАЧНАЯ КИКИМОРА
В одном украинском селе, где были частые базары,
стоял кабак. В том кабаке давали водку за товары,
за деньги, даже за старье. Но почему-то там никто
не мог подолгу удержаться, и целовальники легко
и странно стали разоряться: то вдруг случится недочет,
то вор все деньги украдет иль целовальника прирежет,
то целовальник сам умрет… Кабак уже снимали реже,
а там оставили совсем. Он стал предметом разных тем
для толков, сплетен, пересудов… Однажды, пьяница Ефрем
сказал: - «Ну, пьяницей не буду, когда в проклятом кабаке
с чертями не ужиться мне!» его пустили не жалея.
Он взял с собою пук свечей, топор и спички. Вот уж веет
прохладой вечера, и вот глухая полночь настает.
Ефрем не спит. Чу! Половица скрипит. Он взял топор и ждет:
- «Ефрем чертей, ведь, не боится, лишь сунься - сразу зарублю!»
Но тихо все. Ефрем свечу зажег и видит: из-под пола
Растет и вверх, и в ширину чудное дерево. На голом -
вдруг появилися цветы, и шепчет кто-то: - «Не руби!
Тебе я худа не желаю, с тобою уживемся мы…»
- «Ну, нет! Ты - дьявол, я ведь знаю!»
- «Молчи! Дай лучше выпить мне.»
- «Да как я дам? А рот твой где? Тьфу, черт!»
- «Будь другом, не ругайся, послушай мой тебе совет:
ты ровно на год оставайся здесь торговать…
- «Кто ты, скажи!»
- «Сначала водкой угости!»
Ефрем налил вина в стаканы и чокнулся: - «Ну, что ж, бери!»
Глядит, стакан, как будто пьяный на воздух поднялся, и сам
вдруг опрокинулся. - «Что ж, дам тебе отчет за угощенье:
спасибо, удружил ты нам! Так выслушать имей терпенье.»
и голос кроткий, чуть глухой заговорил: - «Я - молодой…
Уж с детства по миру скитаюсь… Люблю людей, свет и покой,
но ото всех всегда скрываюсь. Я - сын купцов. Меня они
в утробе прокляли. Судьбы моей нет горше. Оборотень,
я мучаюсь… Поймешь ли ты? За то, что к жизни не пригоден,
ни дух, ни человек живой… Даю тебе совет такой:
в полночь и в полдень, за заслонку ты ставь стакан вина большой
и на меду одну лепешку - то будет пища мне. А ты здесь образов не заводи! Воров, дистаночных, подсыльных,
поверенных - ты не труси, не бойся карбышей: бессильны
на целый год враги твои. Но через год, слышь, уходи,
чтоб худа не было…»
- «Отлично! Да покажись мне!»
- «Обожди, минует год. Ну, любопытный, прощай теперь!»
И как огнем сверкнуло дерево. Потом все съежилось и тихо скрылось -
как не было… И снова дом объят молчаньем.
Все случилось так, как проклятый предвестил:
в селе базар наутро был, и не одним целковым звонким
в тот день Ефрем мошну набил.
- «Продался дьяволу», - сторонкой шептались люди про него.
С тех пор, что день - то прибыль. Все Ефрем имеет, что желает.
Ни штраф, ни недочет его теперь покоя не смущает,
он не боится никого! Но время быстрое текло,
и год минул. Полночь пробило. Ефрем налил в стакан вино: - «Ты здесь?»
В ответ заговорило: - «Я здесь, Ефрем. Я ухожу,
куда - не знаю сам. Судьбу свою кляня, уйду отсюда…
Теперь себя я покажу, петух еще не пел покуда.
Возьми свечу, ведро воды, гляди!
Волшебной красоты в воде Ефрему показалось
лицо. - «Какой красавец ты!» - воскликнул он.
- «Ах, мне б желалось счастливым быть, а красоту
я лучше Богу подарю!»
И с тихим вздохом все пропало, и что-то кинулось в трубу,
Заплакало там, застонало и стихло вдруг.
Ефрем не спал всю ночь. Что думал, что гадал
в часы бессонные - не знаю. Но с ночи той он должность сдал
и на Руси святой, бескрайной, на храмы - странником - сбирал.
- А гром-то как громыхнет! Я так спужалась, крестилась от шерсти до шерсти, от шерсти до шерсти.
Красивые женские ножки перевернули не одну страницу истории.
М!
Порой не прав фильклор народный…
И в свете есть такие Жабы-
Сколь не целуй, не станет блогородней
И вряд ли примет облик Бабы!
В своем болоте восседая,
И о Царевиче мечтая,
Они, признаться, все-ж лукавят!
Меняться вовсе не желая…
У каждой Машки
Свои замашки.
Одна любит чашки да ложки,
Другая пряжки да серёжки.
БАЛЛАДА О КОРОЛЕВСКОМ БУТЕРБРОДЕ
(Из Александра Алана Милна)
Король,
Его величество,
Просил ее величество,
Чтобы ее величество
Спросила у молочницы:
Нельзя ль доставить масла
На завтрак королю.
Придворная молочница
Сказала: «Разумеется,
Схожу,
Скажу
Корове,
Покуда я не сплю!»
Придворная молочница
Пошла к своей корове
И говорит корове,
Лежащей на полу:
«Велели их величества
Известное количество
Отборнейшего масла
Доставить к их столу!»
Ленивая корова
Ответила спросонья:
«Скажите их величествам,
Что нынче очень многие
Двуногие-безрогие
Предпочитают мармелад,
А также пастилу!»
Придворная молочница
Сказала: «Вы подумайте!»
И тут же королеве
Представила доклад:
«Сто раз прошу прощения
За это предложение,
Но если вы намажете
На тонкий ломтик хлеба
Фруктовый мармелад,
Король, его величество,
Наверно, будет рад!»
Тотчас же королева
Пошла к его величеству
И, будто между прочим,
Сказала невпопад:
«Ах да, мой друг, по поводу
Обещанного масла…
Хотите ли попробовать
На завтрак мармелад?»
Король ответил:
«Глупости!»
Король сказал:
«О Боже мой!»
Король вздохнул: «О Господи!» -
И снова лег в кровать.
«Еще никто, - сказал он, -
Никто меня на свете
Не называл капризным…
Просил я только масла
На завтрак мне подать!»
На это королева
Сказала: «Ну конечно!» -
И тут же приказала
Молочницу позвать.
Придворная молочница
Сказала: «Ну конечно!» -
И тут же побежала
В коровий хлев опять.
Придворная корова
Сказала: «В чем же дело?
Я ничего дурного
Сказать вам не хотела.
Возьмите простокваши,
И молока для каши,
И сливочного масла
Могу вам тоже дать!»
Придворная молочница
Сказала: «Благодарствуйте!»
И масло на подносе
Послала королю.
Король воскликнул: «Масло!
Отличнейшее масло!
Прекраснейшее масло!
Я так его люблю!
Никто, никто, - сказал он И вылез из кровати. -
Никто, никто, - сказал он,
Спускаясь вниз в халате. -
Никто, никто, - сказал он,
Намылив руки мылом. -
Никто, никто, - сказал он,
Съезжая по перилам. -
Никто не скажет, будто я Тиран и сумасброд,
За то, что к чаю я люблю
Хороший бутерброд!»
А вот другие варианты финала:
Никто-никто, сказал он, намылив руки мылом,
Никто-никто, сказал он, съезжая по перилам,
Никто не скажет, будто я философ и эстет
За то, что жарю на жиру я кашу и омлет.
Никто-никто, сказал он, и подкрутил усы,
Никто-никто, сказал он, и подтянул трусы,
Никто не скажет, будто я зверь и оглоед
За то, что поимел я медведя на обед.
Никто-никто, сказал он, разглядывая груду,
никто-никто, сказал он, давая в банке ссуду,
Никто не скажет, будто я грязнуля и зануда
за то, что мыть я не люблю ужасную посуду!
Никто-никто, сказал он, невнятно матерясь,
Никто-никто, сказал он, уткнувшись мордой в грязь,
Никто не скажет мне, что я в моральном плане ноль
За то, что к завтраку люблю холодный алкоголь.
Никто-никто, сказал он, задрав штаны повыше,
«никто-никто», шептал он (все тише, тише, тише)
Никто не скажет, будто я по женщинам ходок,
За то, что выпачкан манжет помадою чуток.
«Ня трэба нас ужопужать - мы ужопужатые!»
(белорусский фольклор, пробелы расставляются в зависимости от личных приоритетов)
Дура, дура, дура я, дура я проклятая,
у тебя четыре дуры, а я дура пятая.