Когда морозного заката
Я узнаю багровый свод,
Мне кажется: случится как-то,
Вся жизнь моя под ним пройдёт.
О, этот освещенный сумрак
И набережной долгий путь.
Я словно чей-то верный спутник,
Всегда готовый повернуть
За милым и лихим вожатым,
Ведущим через снежный мрак,
Что под закатом кровожадным
Краснеет, точно белый флаг.
Я все на поворот поставил,
Предчувствовал его и вот,
Где дровяной составлен штабель,
Стою, уставясь в небосвод;
Покуда не пойдут на убыль
Кармин и клюква декабря,
Покуда не погаснет купол
Воздушного поводыря.
Покуда город темно-синий
На желтый снег и белый свет
Не вынесет невыносимых
Вечерних, вычурных газет.
И под прожектором витрины,
Неисправимый домосед,
Дрожа в поношенном ватине,
Я сам себе даю совет:
«Уймись, уже судьба велела
Все обещанья взять назад,
Понять, что лучше нету дела,
Чем город, снег или закат».
Во всём есть смысл, в поисках его, люди блуждают в дебрях словоблудия.
Как страшно жить на свете в одиночестве!
Когда есть люди, но они совсем другие…
Словно белая ворона в этом обществе,
Ты для них, а они для тебя - чужие.
Будущего недостаточно.
Старого, нового мало.
Надо, чтоб елкою святочной
Вечность средь комнаты стала.
Чтобы хозяйка утыкала
Россыпью звезд ее платье,
Чтобы ко всем на каникулы
Съехались сестры и братья.
Сколько цепей ни примеривай,
Как ни возись с туалетом,
Все еще кажется дерево
Голым и полуодетым.
Вот, трубочиста замаранней,
Взбив свои волосы клубом,
Елка напыжилась барыней
В нескольких юбках раструбом.
Лица становятся каменней,
Дрожь пробегает по свечкам,
Струйки зажженного пламени
Губы сжимают сердечком.
Ночь до рассвета просижена.
Весь содрогаясь от храпа,
Дом, точно утлая хижина,
Хлопает дверцею шкапа.
Новые сумерки следуют,
День убавляется в росте.
Завтрак проспавши, обедают
Заночевавшие гости.
Солнце садится, и пьяницей
Издали, с целью прозрачной
Через оконницу тянется
К хлебу и рюмке коньячной.
Вот оно ткнулось, уродина,
В снег образиною пухлой,
Цвета наливки смородинной,
Село, истлело, потухло.
Прошел, прошел, осыпался Новый год:
Все куклы с елки попадали вниз лицом…
Блестящий шарик, как перезрелый плод,
Свалился с ветки - смирился с таким концом.
Морозной ночью, стыдливо крадясь как вор,
Уносишь елку - бросаешь на задний двор,
Но завтра снова - за шкафом и там, в углу, -
Найдешь от елки еще не одну иглу.
И долго будешь от игол свой дом полоть,
А иглы будут с укором тебя колоть -
Так тихо-тихо, как, долгую мысль тая,
Свою же руку порою кольнет швея.
В Риме есть обычай
в Новый год выбрасывать
на улицу старые вещи.
Рим гремит, как аварийный
отцепившийся вагон.
А над Римом, а над Римом
Новый год, Новый год!
Бомбой ахают бутылки
из окон,
из окон,
ну, а этот забулдыга
ванну выпер на балкон.
А над площадью Испании,
как летающий тарел,
вылетает муж из спальни -
устарел, устарел!
В ресторане ловят голого.
Он гласит: «Долой невежд!
Не желаю прошлогоднего.
Я хочу иных одежд».
Жизнь меняет оперенье,
и летят, как лист в леса,
телеграммы,
объявленья,
милых женщин адреса.
Милый город, мы потонем
в превращениях твоих,
шкурой сброшенной питона
светят древние бетоны.
Сколько раз ты сбросил их?
Но опять тесны спидометры
твоим аховым питомицам.
Что ещё ты натворишь?!
Человечество хохочет,
расставаясь со старьём.
Что-то в нас смениться хочет?
Мы, как Время, настаём.
Мы стоим, забыв делишки,
будущим поглощены.
Что в нас плачет, отделившись?
Оленихи, отелившись,
так добры и смущены.
Может, будет год нелёгким?
Будет в нем погод нелётных?
Не грусти - не пропадем.
Образуется потом.
Мы летим, как с веток яблоки.
Опротивела грызня.
Но я затем живу хотя бы,
чтоб средь ветреного дня,
детектив глотнувши залпом,
в зимнем доме косолапом
кто-то скажет, что озябла
без меня,
без меня…
И летит мирами где-то
в мрак бесстрастный, как крупье,
наша белая планета,
как цыплёнок в скорлупе.
Вот она скорлупку чокнет.
Кем-то станет - свистуном?
Или чёрной, как грачонок,
сбитый атомным огнём?
Мне бы только этим милым
не случилось непогод…
А над Римом, а над миром -
Новый год, Новый год…
…Мандарины, шуры-муры,
и сквозь юбки до утра
лампами
сквозь абажуры
светят женские тела.
И месяц, скучая в облачной мгле,
Бросил в горницу тусклый взор.
Там шесть приборов стоят на столе,
И один только пуст прибор.
Это муж мой, и я, и друзья мои,
Мы Новый встречаем год,
Отчего мои пальцы словно в крови
И вино, как отрава, жжёт?
Хозяин, поднявши первый стакан,
Был важен и недвижим:
«Я пью за землю родных полян,
В которой мы все лежим»,
А друг, поглядевши в лицо моё
И вспомнив Бог весть о чём,
Воскликнул: «А я за песни её,
В которых мы все живём».
Но третий, не знавший ничего,
Когда он покинул свет,
Мыслям моим в ответ
Промолвил: «Мы выпить должны за того,
Кого ещё с нами нет».
Свет истины как свет солнца, не выдерживает прямого взгляда.
Потому мы нуждаемся в обмане.
- Я нахожу верным сдерживать себя в худых порывах, а в лучших не нахожу нужным.
Перед лицом тотальной лжи
В насквозь испуганной стране
Ты правду всё-таки скажи,
Хотя бы собственной жене.
Конечно, если силы есть,
Ступай и всем скажи её
(Но перед этим всё же взвесь,
Чем разочтёшься за неё).
А если в жизни только раз
Ты вскрикнул:
- Не могу молчать!-
И охнул, съёжился, погас,
Зарёкся вообще кричать, -
То знай:
Когда на небесах
Предъявишь ты, чего достиг,
Всё перевесит на весах
Твой этот вырвавшийся крик.
Уберите цветы и букеты!
Унесите лавровый венок!
Адреса, поздравленья, буклеты
Запихните в помойный мешок!
И вон те золотые награды
Все отдайте зубному врачу!
Потому что свои юбилеи и даты не знаю
И знать не хочу!
А ну-ка, что сказал поэт?
Всё врут календари!
А значит, важно, сколько лет
Не с виду, а внутри!
А сколько там, внутри меня
Задора, песен и огня -
Не знаешь
И не говори!
Я могу быть больным и усталым,
И седым, как вершина в снегу,
Но не старым, но только не старым!
Старым быть я никак не могу!
А когда уж засохну-поблекну
И в гробу умощуся с трудом,
Всё равно, как Суворов, вскочу, кукарекну,
А там и захлопнусь потом!
А если, как сто лет назад
Сказал поэт другой,
Любовь блеснёт на мой закат
Улыбкой молодой,
Я распахнусь навстречу ей,
И в небесах души моей
Повеет
Счастьем и весной!
Я поспорил с весёлым буддистом.
Он упрямо стоял на своём:
дух мой будет счастливым, лучистым,
с предыдущим простясь бытиём.
Я сказал: - Но товарищей жалко!
И другая страшна мне родня.
Средь своих бы ни шатко, ни валко
повторяться до судного дня…
Он сказал: - Судный день - предрассудок.
Мы и божьим не верим весам.
Семью семь перемаявшись суток,
мать и родину выберешь сам…
- Что ты, что ты! Опомнись… Послушай:
этот догмат ваш - галиматья.
Да без мамы, без родины сущей
разве я это буду? Не я!..
Он взглянул на меня с сожаленьем:
- Декорации разве важны?
За летальным своим просветленьем
их забудешь, как смутные сны…
Он с буддистской своей теплотою
попенял мне по-братски чуток
и походкой своей молодою
удалился к себе на восток.
И безмолвно, но - долго, протяжно
вслед счастливцу кричал я всю ночь:
- Да пойми, не исчезнуть нам страшно -
нам расстаться, расстаться невмочь!
И этот год уже вот на исходе -
Пора итогам подводить черту…
Мы шли, как в обязательном походе -
Переживая радость и беду.
Да канут, в вечность, все наши тревоги,
Надежды и удачи и мечты,
Но новые откроются дороги,
Где будут также - слезы и цветы.
А мы, готовы снова принимать -
Полеты в высь, и горькие паденья,
Спокойно, с разуменьем понимать -
Грядущие сомненья и прозренья.
Судьба ведет нас ручейком вперед -
Даруя и находки и потери,
А что, потом, в году, нас, новом, ждет -
Всё будет к лучшему! Мы в это верим
автор Людмила Купаева
Рифмы льются, как слёзы, реками
И кровят, словно раны свежие.
Отыщи в себе человека и.
Перестань в своей желчи нежиться.
Кто сегодня рукав испачкает,
Изгоняя любовь, как дьявола?
Доброту выкидают пачками -
Такова основная фабула.
Если Судный денёк не вымышлен,
Каждый жаждал бы оправдания.
А возможно ли в веке нынешнем
Быть сердечнее и гуманнее?
Когда скрестили руки на груди,
Когда свечу поставили у изголвья,
Молитву батюшки послушай, помолчи,
Всё будет сказано в последнем слове…