Лишившись совести - легко судить о ней…
Сложнее - чётко осознать свои ошибки…
… Когда за пазухою держишь воз камней -
И речи все твои фальшивы… и улыбки!
Кто-то предпочитает липовый - фальшивый цвет, а кто-то:васильковый - натуральный…
О, как порой нам уши греет лесть!..
Да только в ней, увы, слова фальшивы…
… По сей причине… - без альтернативы
Предпочитаю жгучей правды смесь…
Я буду помнить тот Апрель.
Он был так вежлив и опрятен.
Он скромно просочился в дверь
И не оставил грязных пятен.
Голландский бархатный тюльпан
Вложил в мои немые руки
И опустился на диван,
Картинно поправляя брюки.
Цедил по трубочке вино,
Смотрел то хмуро, то игриво,
Он был похож на Бельмондо,
Но как-то косо, как-то криво.
Он даже танго станцевал,
Умело, но совсем бесстрастно,
Потом на ухо мне шептал,
Что быть красивой так опасно.
Изящным почерком в альбом
Вписал свое стихотворенье,
(Но это был старик Рембо-
Я покраснела от смущенья)
Он ничего не обещал,
Он не сулил весенней сказки.
Он был фальшив, как карнавал,
А я была совсем без маски.
К порогу тихо подвела,
Сказала: «Мы уже не дети.
Теперь я точно поняла:
Апрели мне, увы, не светят…»
И он ушел без слов обид:
Не здесь, так где-нибудь приветят.
Вон там, в окне, огонь горит -
Я не одна на белом свете…
Я буду помнить тот Апрель.
Он был так вежлив и опрятен.
Он скромно просочился в дверь
И не оставил грязных пятен.
Голландский бархатный тюльпан
Вложил в мои немые руки
И опустился на диван,
Картинно поправляя брюки.
Цедил по трубочке вино,
Смотрел то хмуро, то игриво,
Он был похож на Бельмондо,
Но как-то косо, как-то криво.
Он даже танго станцевал,
Умело, но совсем бесстрастно,
Потом на ухо мне шептал,
Что быть красивой так опасно.
Изящным почерком в альбом
Вписал свое стихотворенье,
(Но это был старик Рембо-
Я покраснела от смущенья)
Он ничего не обещал,
Он не сулил весенней сказки.
Он был фальшив, как карнавал,
А я была совсем без маски.
К порогу тихо подвела,
Сказала: «Мы уже не дети.
Теперь я точно поняла:
Апрели мне, увы, не светят…»
И он ушел без слов обид:
Не здесь, так где-нибудь приветят.
Вон там, в окне, огонь горит -
Я не одна на белом свете…
Я буду помнить тот Апрель.
Он был так вежлив и опрятен.
Он скромно просочился в дверь
И не оставил грязных пятен.
Голландский бархатный тюльпан
Вложил в мои немые руки
И опустился на диван,
Картинно поправляя брюки.
Цедил по трубочке вино,
Смотрел то хмуро, то игриво,
Он был похож на Бельмондо,
Но как-то косо, как-то криво.
Он даже танго станцевал,
Умело, но совсем бесстрастно,
Потом на ухо мне шептал,
Что быть красивой так опасно.
Изящным почерком в альбом
Вписал свое стихотворенье,
(Но это был старик Рембо-
Я покраснела от смущенья)
Он ничего не обещал,
Он не сулил весенней сказки.
Он был фальшив, как карнавал,
А я была совсем без маски.
К порогу тихо подвела,
Сказала: «Мы уже не дети.
Теперь я точно поняла:
Апрели мне, увы, не светят…»
И он ушел без слов обид:
Не здесь, так где-нибудь приветят.
Вон там, в окне, огонь горит -
Я не одна на белом свете…
Смотришь, как разум над некими тешится,
Как души людские фальшивы порой… -
И понимаешь, что лучше быть грешницей,
Чем, нимб натянув, притворяться святой…
Это как будто отрывок из треннинга для сетевого маркетинга или инструктажа продавца -консультанта. А в обычной жизни как не изображай улыбку при общении с противными людьми, а все равно они увидят ее натянутость и фальшь. Да и к чему притворство? Не лучше ли ограничить контакты с неприятными людьми?
Рассвет вставал и разгребал золу
Прошедшей ночи, от стыда сгоревшей:
Опять она затеяла игру,
Спектакль, уже изрядно надоевший.
Звонок: «Не спи! Сейчас примчусь к тебе!
Соскучился! Шампанское и розы!»
Покорной одалискою из бронзы
Стою в луной засвеченном окне.
Встревожен сердца чуткий циферблат,
И стрелки нервно время отмеряют.
Летят минуты. Птицами летят!
А на звонки уже не отвечают.
Но вот опять: «Прости! Лечу! Лечу!
Я рядом, пять минут - и у порога!»
И я уже затеплила свечу,
И успокоилась, совсем немого.
Сияют два бокала на столе,
И ваза ждет обещанных букетов,
Но нет ни звука в вымершем дворе.
Нет больше ни вопросов, ни ответов.
И мысль простая: «Ну, чего я жду,
От ревности и от тревоги тая?
Как будто в длинной череде стою
Всех тех, кого он ночью „облетает“?»
Уже восток позолотил багет,
Его к картине утра примеряя.
Приехал! Вижу. Но погашен свет:
Я больше Пенелопу не играю.
Слышны шаги: нетрезво, тяжело
Идет ко мне распаренное «счастье».
Но занавес закрыт. И текст - на части.
И продолжать спектакль уже смешно…
Порой у неких мнимый нимб над головой,
Елейный голос, тихо льющийся нам в уши,
Да речи, что фальшиво сыпятся халвой, -
Легко скрывают подло-мелочную душу…
Не говори мне о любви.
Тебе я больше не поверю.
Слова, слова - какая ложь…
Ты роль свою играешь с фальшью.
Меня всегда раздражала в кино фальшь.
Как человек становиться ненастоящим, негибким? Очень просто. Один раз -ты сказал не то, что думал, а что было принято. В другой раз -улыбался, когда хотелось плакать… А потом промолчал, когда хотел закричать и ушёл, когда хотел остаться… И вот уже и живёшь не ты… да и ты уже скорее мёртв, чем жив.
Одному человеку очень нравилось говорить о добре, о доброте. Он считал себя добрым человеком. Делать добро он сам за этими разговорами не успевал, поэтому считал свои долгом по-больше о нем говорить. Он полагал, что долгие разговоры о добре делают его самого намного добрее… Иногда люди обращали его внимание на то, что эти разговоры не имеют ничего общего с добром, скорее даже напротив. Тогда этот человек напрягал все имеющиеся у него силы для того, чтобы доказать обратное, да еще уличить обидчика в злых намерениях. Он полагал, что любой, кто сделает ему замечание по поводу его фальшивой и показной доброты, попросту злой человек.
Такой вот был добрый человек