- В шесть утра мы открывали эфир: я и мой приятель - молодой узбек, - рассказывает Броневой в одном из интервью. - Он читал по-узбекски, а я по-русски. Рубильничек от себя - ты в эфире, на себя - можно кашлянуть. Первое время ужасно путался. И вот однажды узбек не пришел. Ко мне вбегает начальник и говорит: «Ты можешь по-узбекски начать передачу?» Я говорю: «Не знаю, мне надо потренироваться». - «Некогда тренироваться, через три минуты эфир. Давай - поехали». До сих пор я помню то, что произнес.
***
Вот я и поехал в Ташкент и поступил в театральный институт. Там были очень хорошие преподаватели - Инна Вишневская, Костя Березин, профессор Григорьев, профессор Мокульский.
- Это, я так понимаю, был ГИТИС в эвакуации?
- Ну да. А кроме того, Ташкентским драматическим театром руководил тогда Александр Иосифович Гинзбург (он троюродный брат Александра Галича, я это недавно узнал). Его «Отелло» я посмотрел, наверное, раз 20. Там играли три величайших узбекских актера, с которыми не сравнится никакой Голливуд. Отелло - Аброр Хидаятов, Яго - Шукур Бурханов, Дездемона - Сара Ишинтураева. На узбекском языке играли, но все понятно. Воздействие необычайное. Это был второй мой институт. Неформальный. Жизнь была голодной, поэтому я учился и работал. Стал переводить стихи узбекских поэтов.
Эта замечательная фраза, гуляющая в социальных сетях, у ташкентцев вызывает, как подозреваю, особый восторг. Потому что нет жителя нашего города, который не мог бы рассказать захватывающую, исполненную интриги и неожиданных поворотов сюжета сагу о своей поездке в такси.
«Только в Ташкенте ты ловишь такси, двадцать минут торгуешься, а потом еще и дорогу показываешь!»
«Только в Ташкенте договариваешься с таксистом за 6000 сумов, а по дороге предлагаешь „5000 сумга оборасими!..“»
«Только в Ташкенте автоинспекторы прячутся за столбом или за кустами…»
«Только в Ташкенте увидишь надпись на машине по толстому слою грязи пальцем: «Зато душа чистый!..»
И, может быть, не «только в Ташкенте», но в нем уж точно, - почти каждая поездка в такси превращается для пассажира (по крайней мере для меня) в очередной урок жизни. А какие тонкие психологические наблюдения, какие меткие замечания, касающиеся… Господи, чего только не касающиеся. Если у Федора Михайловича «провинциал уже по натуре своей должен быть психологом и сердцеведом», то говоря о ташкентских таксистах, смело можно добавить: еще и - философом, политологом, историком, законоведом, футурологом, экономистом, спортивным обозревателем, а иногда даже и искусствоведом.
На таких тонко чувствующих художественных натур за рулем почему-то особенно везет одной моей приятельнице.
«…- Можно вам вопрос задать? Вот почему мы вначале слышим гром, а потом искры?
- Наоборот…
- Да, наоборот, вначале искры, потом гром?
- Потому что скорость света больше, чем скорость звука.
- Точно! Логично-то как! Вот ты смотри, аксиома какая… (Смотрит на небо.) В бой роковой мы вступили с врагами, темные тучи над нами гнетут! Дождь будет!..»
- Обожаю людей, которые в свои 150 лет задумываются над чем-то большим, чем только деньги, - резюмирует моя приятельница…
«…- И вот, мадам Бадамзар, хочу я вам пожаловаться на свою жену. Передали мне ведро черешни. Я ей принес, она говорит - неси четыре кило сахара, сварю варенье. А я припрятал для себя двадцать тысяч… Что делать, вытащил, пошел, купил сахар. Принес, лег у телевизора и уснул. Просыпаюсь - варенье готово. На следующий день мне еще ведро черешни передали. Жена опять радуется: купи, говорит, еще сахара. А я ей говорю - да вы ж меня так разорите! Все заначки мои конфисковали.
- Да, безобразие. Но зато зимой будете варенье кушать.
- Да я не ем сладкого. Я уйгур. Я острое люблю.
Помолчал.
- Но знаете, вот это варенье, жёлтая черешня с красной, - вообще замечательно получилось!..»
В этой прелестной истории от Олеси Цай мне больше всего нравится, конечно же, «мадам Бадамзар»…К слову, любая из столичных дам подтвердит: если водитель сделал вам комплимент, то это уж точно от всей его щедрой души. От кого еще, например, как не от любезного таксиста услышишь накануне 8 марта:
«Хорошо выглядитесь! Когда молодая были - наверно, ва-абше красивый были!»
И сразу такое весеннее предпраздничное настроение…
Или вот такое проникновение орлиным взором в самые глубины души пассажирки (ну у кого могло бы оно не оставить на целый день удивительно теплое чувство?..):
«…- Садитесь, довезу. Здесь, на Дархане живете?
- Да.
-Дархановских женщин сразу видно. Они такие… (поискал слово и нашел лишь самое привычное) - богатые. Вы, наверно, тоже богатая?
- Я?.. Ну посмотрите - что на мне надето, какие украшения…
- Э-э, это ерунда, это скромность… Для такси зачем наряжаться? А вот когда вечером ужин-мужин, банкет-манкет, - тогда, наверно, и платья, и брильянты!..»
(Похоже, это был намек-шнамек?..)
«Только в Ташкенте правильный узбекский язык - это „Э, ты чё ваще чумайман!“»…
О, язык - это отдельная песня. Когда случается проезжать мимо Госпитального базара, всегда вспоминаю, как однажды на этом маршруте мне без умолку декламировали рубаи Навои на тюрки, тут же на ходу переводя на русский своими словами… А один из самых ярких врезавшихся в память моментов искреннего восторга - когда однажды моего водителя подрезал на большой скорости другой джигит, и у моего вырвалось со всей силой неподдельного чувства:
- Биспардонный ищщак…
Клянусь - дословно.
(Друг прокомментировал мой рассказ об этом в Фейсбуке: «Да он, должно быть, наш, филфаковский!»…)
Ташкентские таксисты могут не знать маршрута и места назначения. Но во всем остальном они практически не ошибаются. Вот один из них рассказывает о своем соседе - высоко… ну о-очень высокопоставленном чиновнике:
«- Ведь, если разобраться, он - несчастный человек. Вы только подумайте: что такое чайхана - он не знает. Что такое свадьба - он не знает…»
Я допускаю, что этот водитель, так глубоко сочувствующий своему соседу-начальнику, в свою очередь может не знать многих радостей, доступных всемогущему «катта». Но в том, что система его жизненных ценностей глубинно верна и нравственные ориентиры в корректировке не нуждаются - не сомневаюсь.
«…- У меня, знаете, сын сантехником работает. Недавно у одной женщины раковина засорилась, и оказывается - там кольцо золотое, представляете! Вот она обрадовалась! Столько его искала, говорит!..
- Да, вот это история! Другой на месте вашего сына мог бы и присвоить это кольцо.
- Э-э, нет, вы что! Боком видит!..»
Да, я согласна. Обязательно выйдет боком.
«…- Как машину купил, теперь я в своем районе и скорая, и милиция, и пожарная. В любое время суток звонят: туда надо, сюда надо, приезжай скорее. А как откажешь? Для чего еще покупать машину, если не помогать людям? Вот, недавно восемнадцать человек в одну машину посадил и вывез за город…»
А знаете, кажется, я поняла, почему у нас органично вошел в язык - и в русский, и в узбекский - неологизм «таксовать», «таксует», - но зато практически не услышишь слова «бомбила», - замечали?.. Любопытный показатель. Вполне репрезентативный, как сказали бы социологи.
Социологический термин, между прочим, прозвучал не случайно.
Вспоминаю сентябрь прошлого, 2016-го года. Сажусь в машину, называю адрес. Тронулись. Я занята своими мыслями, водитель своими, - едем в полной тишине. Вдруг он произносит, обращаясь явно не ко мне, - скорее всего, в ответ собственным размышлениям:
- Ну что, дом у нас построен, фундамент хороший… Теперь главное - чтобы нормальный человек пришел.
Что это, как не vox populi, выявленный путем нечаянного «полевого опроса»?..
Ташкентские такси… Житейские университеты на колесах… Можно вспомнить множество связанных с этими поездками забавных историй, снайперски-метких реплик, перлов здравомыслия и рассудительности или казусов почти анекдотических. Но в целом -проступает для меня за всей этой городской мозаикой что-то важное, позволяющее более явственно ощутить дыхание времени, лучше расслышать некоторые «акценты» нашей жизни. И, быть может,-отчетливее осознать свое место в ее нынешних реалиях.
«- До театра Навои, пожалуйста.
- Ориентир дайте.
- Ну… театр Навои! Где ЦУМ!
- Ориентир дайте.
- О Господи… Выставочный зал там напротив!
- Ориентир дайте.
Вмешивается пассажир, сидящий сзади, объясняет водителю что-то по-узбекски, кажется, упоминая министерство иностранных дел.
- А-а. Ну так бы и сказали - опс блайн (офис „Билайн“ - Л.Ш.)».
Этот хорошо одетый парень за рулем, явно местный, не областной, все время поездки безостановочно жевавший жвачку, - ровесник того, который на просьбу довезти до старой Консерватории ответил, что знает только новую.
- Странно, обычно кто знает новую Консерваторию, тот и старую знает.
- А я не советский. Я узбекский.
Все правильно: на его двадцатипятилетнем веку многие учреждения поменяли адреса, и старого здания Консерватории он уже не застал. Зато предыдущий диалог - на мой взгляд, страшен.
«- Театр Навои? Ориентир дайте»… И это, увы, - тоже некий красноречивый показатель…
Еще одна памятная мне поездка была довольно длинной, в другой конец города, - а потому и более обстоятельным получилось «выяснение отношений» с молодым парнишкой-водителем. Договариваться о цене и вообще объясняться пришлось буквально на пальцах, -причем он не перестает удивляться, что я совершенно не знаю узбекского, и даже, похоже, не верит, думая, что притворяюсь. В свою очередь, по-русски говорит примерно так же, как я на государственном.
Едем, пытаемся все-таки как-то общаться -и по дороге открываем все новые поводы для взаимного удивления. Наконец мне приходит в голову выяснить, что он знает о мире за пределами Узбекистана. И задаю самый дурацкий вопрос из возможных:
- А ты про город Париж слышал?
- Ийе.
- Где находится?
Минутное раздумье.
- Амэрика?..
У меня вырывается с ужасом:
- Боже мой!.. Кого вырастили!..
И тут этот мальчишка поворачивается и дает мне спокойный и убедительный урок мудрости:
- А мне не надо.
Он прав. Ему не надо. Он в шестом классе собирал хлопок, а его учитель географии тоже в свое время собирал хлопок, а теперь этот парень географией и многим другим больше не интересуется, - чтобы таксовать, ему это не надо. Скорее это мне зачем-то надо, чтобы ему было надо. И зря на меня обрушился народ в социальных сетях, когда я написала об этом случае. И анекдот об эмигрантке, жалующейся: мол, двадцать лет в Нью-Йорке живем, а эти местные до сих пор русский не выучили, - тоже вспомнили зря, он тут ни при чем. Да, многие годы жизни в столице Узбекистана мне не приходилось общаться с людьми, совершенно не говорящими по-русски, учить же узбекский до сих пор насущной необходимости не было просто в силу моей профессии. Да и ныне русский язык здесь на бытовом уровне вполне востребован. Нет, не тем поразила эта встреча, что говорили с моим юным знакомцем в буквальном смысле на разных языках.
…"Летят вдвоем через Вселенную две неопознанных галактики… Как поместились в одном такси?"…
Вот об этом и был мой рассказ. И было ключевое слово в нем, прозвучавшее вполне отчетливо, но почему-то моими комментаторами не услышанное. «Взаимное». Взаимное удивление, взаимное непонимание, - но и взаимное открытие миров друг друга, и обоюдный - если не интерес, то любопытство. И как знать, может быть, не только мне преподнесла та поездка очередной жизненный «урок на колесах». Вдруг да однажды, при случае, мой водитель, которому сейчас пока «не надо», вспомнит тот наш разговор и все-таки захочет выяснить, где же находится город Париж? А заодно поинтересуется и еще чем-нибудь из упущенного в школьные годы… Ведь и я ловлю себя на том, что стала внимательнее вслушиваться в узбекскую речь - на улице, в транспорте, в магазинах. И что звучит она для меня в последние годы иначе - более понятной… И все чаще при обращении к молодым людям хочется сказать - «укажон», «углим»…
«…Русских [в Узбекистане] не гонят. Не мажут дегтем калитки, не бьют стекла. Им только вежливо и по-восточному тонко дают понять, что они здесь чужие, что это не их земля, всегда была не их, а они, несмотря на относительную многочисленность и остатки иллюзий, - не более чем загостившиеся здесь иноземцы, независимо от того, кто где родился и вырос. В их компании никто не стесняется говорить по-узбекски, - молодые местные, недавно приехавшие из кишлачной глубинки, и не владеют уже никаким иным языком…»
Это написал мой друг, замечательный поэт и писатель, бывший ташкентец, много лет уже живущий в Москве… с Узбекистаном в душе. Написал, имея в виду, конечно, не только и не столько этнических русских, сколько, скажем так, узбекистанских европейцев. Написал со спокойной горечью, констатируя то, чего уже не изменить в городе нашего общего прошлого, городе, каким он видит его из своего далека, - по-маркесовски «прозрачном и призрачном». И быть может, я разделила бы это его видение. Если бы жила вдали от моего любимого Ташкента, не ходила по его улицам, не бывала на базарах… не ездила в такси.
«- Здравствуйте, мне до Айбека. Четыре тысячи.
- Садитесь.
- …Подождите, здесь завернуть надо было!
- Вы же сказали - Айбек! За четыре тысячи я еще в махаллю должен заезжать?!!
- Если бы мне нужно было метро „Айбек“, я бы и поехала на метро! Понятно же, что это ориентир!..
- Сказали бы, что до „России“ надо ехать, а потом еще разворачиваться, я бы вас вообще не посадил! Честное слово, все нервы вымотают!.. Тут пять тысяч будет, а не четыре!
- Я за это расстояние всегда четыре даю!..
Смотрим друг на друга волками, став за одну минуту злейшими врагами. Не желая провести с ним в машине лишнюю минутку, лезу в сумку - заранее вытащить деньги, сунуть ему и сразу выскочить. И… с ужасом вижу, что забыла дома кошелек.
До нужного мне места остался один перекресток. Ни жива ни мертва выдавливаю:
- Слушайте, я, оказывается, забыла деньги… Ну хотите, давайте вернемся обратно, я вам за два конца заплачу…
Он несколько секунд смотрит на меня, похоже, потеряв дар речи. Потом отворачивается и пожимает плечами:
- Да ладно, приехали уже почти.
- Ну… э-э… вы можете сегодня подъехать туда, где я села, на Дархан? Когда вам будет удобно, скажите… Запишите мой телефон…
- Да не надо ничего. Потом как-нибудь еще подвезу вас, отдадите. Вы меня извините, я немножко понервничал, на меня утром сегодня сосед сверху протёк… Удачи вам!..»
«…Жизнь новых республик проходит сквозь русских, не замечая их и не задевая, и они заживо превращаются в тени, иногда не успевая осознать происходящее»…
Нет, Вадим, не чувствую я, так и не выучившая за свою жизнь узбекский, - совсем не чувствую себя здесь «загостившейся иноземкой», «живой тенью», сквозь которую, «не замечая и не задевая», проходит настоящая жизнь города. Не чувствую еще и потому, что… существуют ташкентские таксисты.
…Резюме нужно?.. «Ташкент - это город, где таксист угощает горячей лепешкой».
15−16 июня 1865 г. 1300 русских солдат под командованием генерала Михаила Григорьевича Черняева, потеряв убитыми 25 человек, взяли штурмом Ташкент - город со стотысячным населением, который обороняли 30 тысяч кокандских солдат и местных ополченцев.
Продвижение России на земли, входившие в состав Кокандского ханства, было вызвано необходимостью создания укреплённой линии между российскими Оренбургской и Сибирской губерниями. Эта задача была поручена Черняеву, назначенному начальником особого западносибирского отряда. Выдвинувшись со своим отрядом из города Верный, он в июле 1864 г. взял важную кокандскую крепость Чимкент, а 15 ноября того же года предпринял первую попытку захватить Ташкент, окончившуюся неудачей. Потеряв 18 человек убитыми, русские были вынуждены отступить.
Второй поход на Ташкент, который Черняев, к тому времени уже назначенный военным губернатором вновь созданной Туркестанской области в составе Оренбургского генерал-губернаторства, предпринял в июне 1865 г., окончился триумфом. Город, бывший до того частью Кокандского ханства, вошёл в состав Российской Империи. В 1867 г. Ташкент стал столицей Русского Туркестана - резиденцией генерал-губернатора Туркестанского генерал-губернаторства (с 1886 г. официально называвшегося Туркестанским краем) в составе Сырдарьинской и Семиреченской областей (к которым вскоре добавились Ферганская и Закаспийская).
Почти сразу же после взятия Ташкента началось строительство нового русского города, первой постройкой которого стала Ташкентская крепость. Она была заложена по приказу Черняева уже в августе 1865 г. на левом берегу канала Анхор напротив Катаганских ворот старой кокандской крепости, через которые русские войска ворвались в Ташкент. Кокандская крепость представляла собой зубчатую глинобитную стену длиной около двадцати километров с двенадцатью воротами.
Новая русская крепость имела вид неправильного шестиугольника, обнесённого высокими земляными валами с угловыми бастионами. По верху вала проходила кирпичная стена с вертикальными бойницами для ружейного огня. Внутри крепости были казармы для шести рот пехоты, постройки для офицеров, лазарет, цейхгауз и пороховой погреб. Крепость имела трое ворот, названных в честь русских офицеров, погибших при завоевании Ташкента, - Месяцева, Хмелёва и Обуха. Она была построена с таким расчётом, чтобы господствовать над старым, туземным городом и обеспечивать защиту нового, русского города.
Местность на востоке старого Ташкента, отошедшая под новый город, прежде была занята военной ставкой (урдой) кокандцев, в которой размещался лагерь и дома кокандского войска (сарбазов), дворец бека, пороховые склады и другие здания для военных нужд. Также там находились общественные сады, частные посевы хлопчатника и пустыри. По занятии Ташкента вся урдинская земля и все правительственные и общественные земли как не имеющие личных собственников перешли по праву завоевания в собственность русских, земли же частных лиц были куплены у них в разное время частью городским управлением, частью непосредственно русскими поселенцами.
Границей между старым и новым городами стал канал Анхор. Строительство нового города осуществлялось по общему генеральному плану, предусматривавшему центрально-радиальную планировку. Вдоль проведённых по сторонам улиц арыков рассаживались деревья - пирамидальный тополь, белая акация, карагач, китайский ясень, тутовое дерево. В сухое время улицы дважды в день поливались - рано утром и под вечер. Весной, когда Ташкент тонул в свежей зелени и цветах фруктовых деревьев и воздух был насыщен их благоуханием, город был особенно хорош.
Дома строились в основном одно- или двухэтажными из кирпича с высокими потолками и толстыми стенами, что обеспечивало комфортные условия проживания даже днём в жаркое время года. Около каждого дома предусматривался обширный двор для сада и хозяйственных нужд. Многие дома имели во дворах пруды для купания, которые наполнялись арычной водой.
В начале двадцатого века население Ташкента насчитывало около 200 тысяч человек (русских, узбеков, сартов и пр.). В городе были такие учебные заведения, как реальное училище, мужская гимназия, женская гимназия, учительская семинария, Мариинское четырёхклассное женское училище, частная женская прогимназия, два городских четырёхклассных мужских училища, ремесленное и техническое железнодорожное училища, военное училище, кадетский корпус и школа прапорщиков. С 1874 г. в городе имелись водопроводная и канализационная сети. В 1902 г. была запущена конная железная дорога, в 1913 г. - трамвай. К 1917 г. было проведено семь трамвайных линий протяжённостью в двадцать вёрст.
В 1902 г. в журнале «Вокруг света» были опубликованы заметки французского путешественника по Туркестану, включающие, среди прочего, его впечатления о Ташкенте:
«Из всех городов, расположенных в русских азиатских владениях, самый интересный, бесспорно, Ташкент. Этот город, по справедливости считающийся столицей Туркестана, имеет свыше 150 000 жителей и состоит из двух частей, резко отличающихся одна от другой: новой, населённой русскими, и старой, обитаемой исключительно туземцами. Русская часть города разбросана на обширном пространстве; она не так густо населена, как туземная, и имеет длинные и широкие улицы, усаженные с обеих сторон прекрасными деревьями и украшенные красивыми общественными зданиями. Здесь есть несколько церквей, гимназий, банков, губернаторский дворец
Дом, возведённый за один день 17 июня 1865 г., стал первой постройкой русского Ташкента. В 1865 - 1866 гг. он служил квартирой военному губернатору М.Г. Черняеву. Дом Черняева был типичен для ранней европейской застройки Ташкента. Он имел толстые стены из сырцового кирпича, небольшие окна и камышовую крышу. В 1899 г. вокруг дома был разбит садик, получивший название Черняевского, в котором в 1907 г. был установлен бюст завоевателя Ташкента.
У Камаланских ворот старой крепости находилась общая братская могила русских воинов, погибших при взятии Ташкента. На ней в 1886 г. была построена часовня, окружённая небольшим садом. Сюда ежегодно в годовщину штурма, 15 июня, по особо установленному церемониалу направлялся крестный ход из Военного собора. Чтобы достигнуть братской могилы, крестный ход проходил часть русского города и значительную часть туземного. У ограды братской могилы церковное шествие встречали ветераны-сподвижники Черняева. Панихида по убиенным воинам совершалась на братской могиле в присутствии генерал-губернатора и всех властей и заканчивалась пушечным салютом, после чего крестный ход возвращался в собор.
Сквер на Константиновской площади на пересечении Московского и Кауфманского проспектов в центре Ташкента был заложен в 1882 г. и получил название Константиновского. Сквер окружали здания мужской и женской гимназий, государственного банка и учительской семинарии. Здесь первоначально после своей смерти в 1882 г. был похоронен первый туркестанский генерал-губернатор Константин Петрович фон Кауфман. После постройки в 1889 г. Военного собора его останки были перенесены туда. В 1913 г. в центре сквера был открыт памятник, посвящённый «Константину Петровичу фон Кауфману и войскам, покорившим Среднюю Азию», после чего сквер стал называться Кауфманским. В 1919 г. памятник был уничтожен советскими властями.
Ташкентская учительская семинария была создана в 1879 г. для подготовки школьных учителей из детей русских переселенцев. Её здание было в 1881 - 1887 гг. перестроено из жилого дома полковника Тартаковского. В 1898 г. по проекту Алексея Леонтьевича Бенуа к западной части здания семинарии была пристроена домовая церковь св. Александра Невского. Церковь была закрыта в 30-е годы XX века, купола снесены, однако само здание продолжало использоваться для различных нужд. Здания семинарии и церкви были окончательно снесены узбекскими властями в 2009 г.
Спасо-Преображенский Военный собор был построен в 1886 г. на одной из центральных площадей Ташкента, получившей в честь него название Соборной. Выполненное в византийском стиле здание было сложено из серо-жёлтого жжёного кирпича и не было ни оштукатурено, ни покрашено, как и многие другие значимые, в первую очередь административные, здания города («туркестанский стиль»). Внутренность собора поражала современников резьбой по ганчу (сырому алебастру), выполненной местными мастерами. Трёхъярусная колокольня была устроена отдельно от собора. В правом приделе южной стены находились могилы туркестанского генерал-губернатора Константина Петровича фон Кауфмана и командующего войсками Туркестанского военного округа Николая Александровича Иванова. В начале 1930-х годов собор был взорван советскими властями.
Дворец великого князя Николая Константиновича был построен в 1891 г. по проекту архитекторов В.С. Гейнцельмана и А.Л. Бенуа. Дворец представлял собой длинное двухэтажное здание из обожжённого серо-жёлтого кирпича. На флангах дворца были построены круглые башни. По обеим сторонам входной лестницы на мраморных цоколях лежали бронзовые олени в натуральную величину с громадными ветвистыми рогами. В левом крыле дворца располагались апартаменты великого князя, в правом крыле - апартаменты его жены. К крыльцу, выходящему на Кауфманский проспект, шла от улицы широкая кругообразная въездная аллея в виде крытого застеклённого портика с колонками. Дворец утопал в зелени тенистого парка, что придавало ему вид охотничьего загородного особняка.
Иосифо-Георгиевский собор располагался у входа во дворец великого князя Николая Константиновича на перекрёстке улиц Соборной и Романовского. Построенный в 1877 г. по проекту архитектора Н.Ф. Ульянова из жжёного кирпича (в «туркестанском стиле») собор имел трёхъярусную колокольню и иконостас, выполненный из ганча. Из ганча были выполнены и лепные украшения под сводом храма. Около стен собора был похоронен скончавший в январе 1918 года великий князь Николай Константинович. В советское время в соборе располагался республиканский театр кукол, а в алтарной части было оборудовано кафе-пельменная. В конце 1990-х годов здание собора было снесено узбекскими властями.
Обуховский сквер на Кашгарке был разбит вокруг братской могилы русских воинов, погибших при первом неудачном штурме Ташкента генералом Черняевым в октябре 1864 года. В 1910-х годах над могилой погибших был сооружён памятник, представлявший собой каменный пилон на ступенчатом основании, увенчанный железным крестом. На каждой грани пилона в нишах помещалось по две доски с надписями. Памятник окружала цепь, натянутая между восемью вкопанными пушками. Памятник был уничтожен советскими властями в октябре 1918 года.
Ташкентское реальное училище было основано в 1894 г. В 1898 г. для него по проекту архитектора В.С. Гейнцельмана было построено новое здание на углу Константиновской улицы и Махрамского проспекта. Здание в плане имело вид буквы Н, в передней его части предусматривались специальные кабинеты для занятий физикой, химией, а также географический и рисовальный классы. В задней части здания находилась библиотека, служебные помещения и ученические квартиры. На втором этаже над центральным входом располагался просторный актовый зал, из которого был выход на открытый балкон, расположенный прямо над центральным парадным входом в здание. Парадный вход и балкон выходили на небольшую площадь, которая располагалась перед фасадом здания.
Ташкентский железнодорожный вокзал был построен в 1899 г. по проекту архитектора Г. М. Сваричевского. После сильного землетрясения в 1902 г. здание было отремонтировано и над его центральным подъездом были установлены большие городские часы, первые в Ташкенте. Старое здание вокзала было снесено в 1957 г.
Ташкентская школа прапорщиков была создана в ноябре 1915 г. с целью готовить кадры для пополнения офицерского состава Туркестанского военного округа и частей, воевавших на фронтах мировой войны. В школе, размещавшейся в здании казармы крепостной артиллерийской роты, проходили обучение на трёхмесячных курсах свыше 200 курсантов.
В 1873 г. в Ташкенте по ходатайству Военно-топографического отдела Туркестанского военного округа была создана астрономическая обсерватория. Её основной задачей первоначально являлось проведение полевых астрономических наблюдений для картографирования Средней Азии. Наряду с такими прикладными работами сотрудники Ташкентской обсерватории активно занимались проблемами астрофизики. В 1898 - 1899 гг. на территории обсерватории было выстроено здание астрофизической лаборатории. В этот период сотрудники обсерватории стали проводить исследования солнечной активности, заниматься проблемами звездной астрономии, фотографическим наблюдением комет и метеоров.
До 1917 года русские белые сахибы завоёвывали Азию. Большевизм изменил направление завоевания на обратное.
Заговорили на своих признанных теперь официальными языках разные туранские народы: татары, киргизы, башкиры, чуваши, якуты, буряты, монголы, - стали участвовать наравне с русскими в общегосударственном строительстве; и на самих русских физиономиях, раньше казавшихся чисто славянскими, теперь замечаешь что-то тоже туранское; в самом русском языке зазвучали какие-то новые звукосочетания, тоже «варварские», тоже туранские. Словно по всей России опять, как семьсот лет тому назад, запахло жжёным кизяком, конским потом, верблюжьей шерстью - туранским кочевьем. И встаёт над Россией тень великого Чингисхана, объединителя Евразии…
Николай Рубцов…1970 год. Ранняя осень. Ташкент. Я выхожу из магазина с новой книжкой стихов Николая Рубцова, недавно изданной «Советским писателем». Называется она «Сосен шум». Зачаровывает само название, в котором слышится и зов родной русской природы, и далёкий голос поэта, стихи которого успел полюбить…
Мои старшие друзья по литобъединению знают многие из них, на занятиях читают вслух «по кругу». А такие шедевры, как «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны», «Добрый Филя», «Элегия» мы переписываем в тетрадки, передаем из уст в уста. Здесь, в «среднеазиатской глубинке», особенно отрадно сознавать, что где-то - то ли в Вологде, то ли в Москве - живёт и творит такой прекрасный поэт, как Николай Рубцов. Молодой мастер, продолжающий традиции русских классиков - Тютчева, Фета, Блока, Есенина…
Я - по натуре заядлый книжник. С детских лет читаю и собираю книги. Много лет прошло с того дня, но радость той покупки всё ещё живет в моём сердце. Неудивительно, что и все детали удачного дня сохранились в памяти.
…Выйдя из магазина в сквере Революции я уселся на скамейку под столетними дубами, посаженными ещё при генерал-губернаторе края фон Кауфмане и погрузился в чтение. Строки стихов увлекли, и я не заметил, как рука подошедшего сзади человека легла на моё плечо. Поднял глаза… Сайяр*, ташкентский поэт, прозаик, стихи которого я переводил.
- Интересная книжка? - вместо приветствия спросил Сайяр.
Я показал обложку.
- О, - воскликнул старший товарищ по перу, присаживаясь рядом. - Да это же мой друг, твой тёзка, Коля-джан Рубцов.
- Ты его знаешь?
- Здесь познакомились.
- Он был… в Ташкенте?
- Да. Правда, давно.
- Расскажи, расскажи подробнее.
Сайяр улыбается моей молодой горячности, утвердительно кивает.
- Хорошо. Но это долгий разговор, Коля. Пойдём, попьём где-нибудь чайку. Здесь, кстати, неподалеку есть кафе «Дружба». Подходящее название для разговора об этом человеке, а?
В тот же вечер воспоминания Сайяра о Рубцове я подробно записал в свою тетрадку.
…В 50-е годы Сайяр жил на Тахтапуле в старогородской части города. Писал стихи, печатался. В отличие от своих друзей он хорошо говорил по-русски. Знал наизусть многие стихи Пушкина, Лермонтова, Некрасова…
Возле железнодорожного вокзала в районе ветхих построек, где с начала века обитали русские (в основном беженцы с голодного Поволжья), у Сайяра на улице Сарыкульская, дом 12, жил приятель Ахмад. Он приехал из Коканда и снимал за умеренную плату, как тогда говорили, угол у полуглухого старика дяди Кости, человека сильно пьющего, но по натуре доброго и отзывчивого человека.
В очередной свой приезд к Ахмаду Сайяр увидел в тесном дворике дяди Кости под старым тутовником незнакомого русского паренька. Он сидел на табуретке за колченогим столиком и с аппетитом уплетал деревянной ложкой какое-то варево из миски.
Сайяр: «Лицо у него было узкое, востроносое, глаза маленькие, диковатые… Или так мне показалось в первый момент? На моё приветствие он сухо кивнул головой. Пообедав (был полдень), незнакомец буквально выскользнул в калитку. Дядя Костя сказал, что неделю назад он привел паренька с вокзала. «Смотрю, - говорит, - бедолага лежит на скамейке. Жарища!
Того и гляди, солнечный удар хватит. Пожалел, растолкал я его, привел домой». А мой приятель Ахмад сказал, что новый постоялец какой-то странный - мало разговаривает, неохотно идёт на контакт.
Только в третье или четвёртое моё посещение Ахмада удалось разговорить молчаливого паренька. Дяди Кости дома не было, а Ахмад ещё не вернулся с занятий - он учился в ДКЖ игре на рубабе**. Паренька звали Колей Рубцовым. С его же слов я узнал, что он приехал из Москвы. А вообще-то гость был родом с далёкой Вологодчины. Добирался он до Ташкента на почтовом поезде трое или четверо суток. Состав постоянно загоняли в какие-то тупики. Под Оренбургом на маленькой станции у Николая украли небольшой баульчик, в котором находились запасная рубашка и кое-какая еда. Хорошо ещё, что документы были с собой. Сердобольные соседи по тесному плацкартному вагону, узнав о пропаже, делились с Николаем своими съестными припасами. В Ташкенте у парня никого не было - ни родственников, ни знакомых. Если бы не добряк дядя Костя, не известно, как бы сложилась судьба Рубцова в чужом городе. «Что ты думаешь здесь делать?» - спросил я Колю. «Поживу, осмотрюсь, - ответил он. - Может, в ремеслуху (ремесленное училище - Н.К.) поступлю или пойду куда-нибудь на работу».
В этот день я почувствовал, что холодок между мной и Николаем стал таять.
А в другой раз, когда я Коле показал опубликованное в местной молодёжной газете своё стихотворение, он проникся ко мне заметным интересом. Коля признался, что и он тоже «кропает» стихи. «Прочти что-нибудь», - попросил я. Коля охотно прочитал несколько своих стихотворений. Сейчас уже не помню, о чём были они. Однако стихи мне понравились. Своей мелодичностью, душевностью. Я предложил: «Давай покажем их в редакции русской газеты. У меня там есть знакомые». Коля подумал и отказался. «Не могу, - сказал он. - Стихи у меня пока в голове… Вот перепишу их на бумагу, тогда, может быть…» А когда я уходил, Коля, смущаясь, обратился ко мне: «Сайяр, мне как-то непривычно произносить твоё имя. Можно, я буду называть тебя по-русски Саша?..» - «Называй, -улыбнулся я. - Так меня называют русские ребята нашей махали!"***
Недели через две Коля сам попросил меня: «Сашок, я переписал стихи… Давай покажем их в редакции». Мы договорились с ним о встрече. Редакция газеты «Комсомолец Узбекистана» тогда находилась на улице Правды Востока, 26, неподалёку от знаменитого Пьян-базара. Заведующей отделом литературы и искусства в те годы была добрая и приветливая женщина, фронтовичка, сама писавшая стихи к праздничным датам, Елизавета Видонова. Я хорошо её знал, она перевела на русский язык пару моих стихов.
В назначенный час Коля не пришёл. Своё опоздание (слишком долгое) он объяснил тем, что у него не было денег на трамвай. И весь неблизкий путь от вокзала до Пьян-Базара по невероятной летней жаре мой друг топал пешком. Северянину эта вынужденная прогулка далась, видимо, трудно. Но Коля не показывал этого, поглядывая виновато в сторону. В руке у него находилась тетрадка со стихами, свёрнутая в трубочку.
Видонова нас приняла тепло, усадила на старый дермантиновый диван, а сама прошла к столу. Разгладила Колину тетрадку и углубилась в чтение. По её сосредоточенному лицу, болея за Колю, я старался уловить: нравятся ей стихи или нет. Но оно было бесстрастным, ничего не выражало.
Окончив читать, Видонова улыбнулась и сказала: «Стихи хорошие… Но, понимаете, в них много грусти, пессимизма. А нам нужны произведения о комсомоле, о строителях Голодной степи, о хлопкоробах… Если вы напишете стихи на эти темы, приносите. Мы с удовольствием их опубликуем». «Нет, я не пишу таких стихов», - ответил Николай и покраснел. «У вас должно хорошо получиться! Подумайте над моим предложением», - сказала на прощанье Видонова. «А что тут думать?» - махнул рукой поэт, хлопнув громко дверью.
Уже на улице я почувствовал, что отказ не очень-то расстроил моего друга. «Я знал, я чувствовал, что ответ будет именно таким, - разоткровенничался Коля. - Но я всё равно буду писать только то, что меня волнует». Было душно, знойно. Я угостил Николая на Пьян-базаре газированной водой и дешевыми пирожками из ливера, называемыми в народе «Ухо-горло-нос». Коля заметно повеселел. Уминая пирожки, он шутил: «Вот это поэзия, настоящая!» На прощанье я дал ему горсть медяков, чтобы он мог добраться на трамвае до своего временного жилища.
Как и на что жил все это время Николай, я точно не знал. Но Ахмад мне сказал, что он по воскресеньям помогает дяде Косте торговать его старыми вещами и железками на барахолке, известной в городе как Тезиковка. За это постояльцу от старика перепадает кое-какая мелочь.
Иногда, когда дядя Костя был сильно пьян или не в духе, он выгонял Колю из своей хибары. Парень уходил, гулял по ночному городу, спал в парке на скамейке или кемарил где-нибудь на вокзале. Благо, ночи в Средней Азии тёплые. Николай часто голодал. К тому же милиция не давала покоя. Только уснёшь, а они тут как тут, тычут в бок. Хорошо ещё - не забирали в отделение. Поскольку у сухощавого паренька была отговорка, действовавшая убедительно: «Поругался с родителями. Ушёл из дома».
Наутро дядя Костя, одумавшись, бежал искать Колю. Виновато что-то бормоча под нос, он приводил его обратно домой. С Ахмадом такого не случалось. Он жил в пристройке с отдельным входом и всегда запирался.
Да-а, не сладко жилось пареньку в чужом городе, у чужого человека.
Хорошо помню: в июле, когда стали вовсю поспевать бахчевые, сосед по Тахтапулю дядя Нури попросил меня взять друзей и помочь ему в субботу сгрузить дыни, которые он привезёт на полуторке на базар. Кого пригласить в помощники? Я поехал к Ахмаду и Николаю. Они с охотой согласились помочь.
Базар Чор-су находится в старинной части Ташкента и дословно переводится на русский язык как «Четыре родника» (чор - четыре, су - вода). Здесь всегда многолюдно, шумно, красочно. Прилавки ломятся от сдобных лепёшек, восточных сладостей и пряностей, кувинских гранат и наманганских яблок, ферганского винограда и мирзачульских дынь. Дурманящий запах плова и шашлыков неодолимо притягивает гостей и завсегдатаев базара. Николай пробирался сквозь это пиршество лета и рук человеческих, и был заметно растерян. Ему ещё никогда не доводилось видеть такого красочного изобилия…
На открытой площадке в конце базара нас уже ждала полуторка, доверху нагруженная спелыми дынями. Дядя Нури при виде меня обрадовался. Ахмад сразу полез в кузов, а мы - я, Николай и дядя - выстроились в цепочку. И вот дары природы, налитые солнцем и мёдом, полетели из рук в руки, вырастая на земле в пирамиду. Нет, это нелёгкая работа - сгружать дыни при палящем солнце. Особенно для щуплого паренька. Мы-то с Ахмадом были и постарше, и к такому труду привычны. Но Николай работал споро, хотя пот с лица и катился градом. Думаю, если бы не три-четыре передышки, с налету мы бы не справились с тяжёлым грузом. Но вот, наконец, последняя дыня украсила на площадке верхушку внушительной пирамиды. Дядя Нури поблагодарил нас и щедро расплатился. Деньги мы поделили поровну на троих и пошли в ближайшую чайхану.
Потом Ахмад мне поведал, что Николай дня два провалялся на койке. Так разболелась у бедняги спина от непривычной работы.
…В середине августа я поехал навестить Ахмада, а заодно и Николая. Друга моего на месте не оказалось. Он гостил у родителей в Коканде. «А Коля уехал домой, - сказал пьяненький дядя Костя. - Я дал ему на дорогу деньжат. Хороший он хлопчик, помогал мне по хозяйству, как сын родной. Вот только бедовый, похоже, пропадёт зазря…»
Печальным было моё возвращение на Тахтапуль.
Этой же осенью меня призвали в армию. Шёл 1954 год.
…Наверное, «того Николая» я никогда бы и не вспомнил, если бы не одна ещё счастливая случайность. В начале 60-х годов я поступил учиться в литературный институт имени Горького. Уже на старших курсах в коридоре общежития увидел знакомое до боли лицо. Долго вспоминал. Наконец, подошёл и спросил: «Ты - Коля?» «Я - самый!» - последовал ответ. «Узнаёшь меня?» Коля был заметно пьян, он морщил лоб, роясь в памяти, и тогда я пришёл к нему на помощь: «Помнишь Ташкент, дядю Костю, Ахмада, Чор-су?..» Коля встряхнулся, глаза его просветлели: «Саша!» - он обнял меня и потянул в одну из комнат, где вовсю пировали поэты. Увы, толкового, по душам разговора у нас тогда не получилось. Может быть, потому, что воспоминания всё-таки были не из самых приятных?.. Коля был младше меня на два года. Я уже оканчивал институт, а он только начинал учиться. И дороги наши в жизни, в творчестве пошли разными колеями…»
…Интересно, что за тридцать три года до приезда Рубцова в Ташкент (1954) в «хлебном городе» побывал и его великий предшественник Сергей Есенин (1921). Однако у рязанского самородка вообще нет стихов о Ташкенте. Правда, некоторые есениноведы утверждают, что многое увиденное и прочувствованное им в Средней Азии спустя время трансформировалось и причудливо засверкало жемчужинами в «Персидских мотивах». И в творчестве Рубцова «среднеазиатская тема» отслеживается всего лишь в двух стихотворениях - «В пустыне», датированном 1968 годом, и более раннем «Желании», где тема Ташкента всё-таки проходит намёком: «Жизнь меня по северу носила / И по рынкам знойного Чор-су!» (1960).
Нет, не забыл, не забыл поэт своей ташкентской эпопеи…
***
примечания:
*Псевдоним узбекского писателя Сайярпулата Файзуллаева.
**Узбекский щипковый инструмент вроде мандолины, но с длинной декой.
***Квартал.
Мириады прекраснейших звёзд,
В поднебесье рассыпаны, где-то,
Город Мой, как уставший от ругани пёс
Засыпает в преддверие рассвета.
Он устал в суматохе безудержных дней,
Что проходят как жизнь слишком быстро.
И хотел бы восполниться влагой ночей,
Вновь стать свежим, хорошим и чистым.
Спи Мой Город, в себя приходи поскорей.
И дари людям радость и счастье.
Свежесть утра, прохладу прекрасных ночей.
Да пройдёт стороной все ненастья.