Хочешь выглядеть особенно хорошо для торжественного момента - главное, делай вид, что тебе пофиг, как ты выглядишь, и вообще, ты только вокруг дома собралась пройтись. Иначе тушь размажется, волосы не уложатся, колготки порвутся…
Если человек тебе симпатичен, то к его шуткам и приколам относишься доброжелательно. В других случаях такие же шутки могут восприниматься настороженно, а то и в штыки…
Глава 7
- Нет, нет и нет! - Настойчиво заговорил Борменталь, - извольте заложить.
- Ну, что, ей-богу, - забурчал недовольно Шариков.
- Благодарю вас, доктор, - ласково сказал Филипп Филиппович, - а то мне уже надоело делать замечания.
- Все равно не позволю есть, пока не заложите. Зина, примите майонез у Шарикова.
- Как это так «примите»? - Расстроился Шариков, - я сейчас заложу.
Левой рукой он заслонил блюдо от зины, а правой запихнул салфетку за воротник и стал похож на клиента в парикмахерской.
- И вилкой, пожалуйста, - добавил Борменталь.
Шариков длинно вздохнул и стал ловить куски осетрины в густом соусе.
- Я еще водочки выпью? - Заявил он вопросительно.
- А не будет ли вам? - Осведомился Борменталь, - вы последнее время слишком налегаете на водку.
- Вам жалко? - Осведомился Шариков и глянул исподлобья.
- Глупости говорите… - Вмешался суровый Филипп Филиппович, но Борменталь его перебил.
- Не беспокойтесь, Филипп Филиппович, я сам. Вы, Шариков, чепуху говорите и возмутительнее всего то, что говорите ее безапелляционно и уверенно. Водки мне, конечно, не жаль, тем более, что она не моя, а Филиппа Филипповича. Просто - это вредно. Это - раз, а второе - вы и без водки держите себя неприлично.
Борменталь указал на заклеенный буфет.
- Зинуша, дайте мне, пожалуйста, еще рыбы, - произнес профессор.
Шариков тем временем потянулся к графинчику и, покосившись на Борменталя, налил рюмочку.
- И другим надо предложить, - сказал Борменталь, - и так: сперва Филиппу Филипповичу, затем мне, а в заключение себе.
Шариковский рот тронула едва заметная сатирическая улыбка, и он разлил водку по рюмкам.
- Вот все у вас как на параде, - заговорил он, - салфетку - туда, галстук - сюда, да «извините», да «пожалуйста-мерси», а так, чтобы по-настоящему, - это нет. Мучаете сами себя, как при царском режиме.
- А как это «по-настоящему»? - Позвольте осведомиться.
Шариков на это ничего не ответил Филиппу Филипповичу, а поднял рюмку и произнес:
- Ну желаю, чтобы все…
- И вам также, - с некоторой иронией отозвался Борменталь.
Шариков выплеснул содержимое рюмки себе в глотку, сморщился, кусочек хлеба поднес к носу, понюхал, а затем проглотил, причем глаза его налились слезами.
- Стаж, - вдруг отрывисто и как бы в забытьи проговорил Филипп Филиппович.
Борменталь удивленно покосился.
- Виноват…
- Стаж! - Повторил Филипп Филиппович и горько качнул головой, - тут уж ничего не поделаешь - клим.
Борменталь с чрезвычайным интересом остро вгляделся в глаза Филиппа Филипповича:
- Вы полагаете, Филипп Филиппович?
- Нечего полагать, уверен в этом.
- Неужели… - Начал Борменталь и остановился, покосившись на Шарикова.
Тот подозрительно нахмурился.
- cratep… - Негромко сказал Филипп Филиппович.
- gut, - Отозвался ассистент.
Зина внесла индейку. Борменталь налил Филиппу Филипповичу красного вина и предложил Шарикову.
- Я не хочу. Я лучше водочки выпью. - Лицо его замаслилось, на лбу проступил пот, он повеселел. И Филипп Филиппович несколько подобрел после вина. Его глаза прояснились, он благосклоннее поглядывал на Шарикова, черная голова которого в салфетке сияла, как муха в сметане.
Борменталь же, подкрепившись, обнаружил склонность к деятельности.
- Ну-с, что же мы с вами предпримем сегодня вечером? - Осведомился он у Шарикова.
Тот поморгал глазами, ответил:
- В цирк пойдем, лучше всего.
- Каждый день в цирк, - благодушно заметил Филипп Филиппович, - это довольно скучно, по-моему. Я бы на вашем месте хоть раз в театр сходил.
- В театр я не пойду, - неприязненно отозвался Шариков и перекосил рот.
- Икание за столом отбивает у других аппетит, - машинально сообщил Борменталь. - Вы меня извините… Почему, собственно, вам не нравится театр?
Шариков посмотрел в пустую рюмку как в бинокль, подумал и оттопырил губы.
- Да дурака валяние… Разговаривают, разговаривают… Контрреволюция одна.
Филипп Филиппович откинулся на готическую спинку и захохотал так, что во рту у него засверкал золотой частокол. Борменталь только повертел головою.
- Вы бы почитали что-нибудь, - предложил он, - а то, знаете ли…
- Уж и так читаю, читаю… - Ответил Шариков и вдруг хищно и быстро налил себе пол стакана водки.
- Зина, - тревожно закричал Филипп Филиппович, - убирайте, детка, водку, больше уже не нужна. Что же вы читаете?
В голове у него вдруг мелькнула картина: необитаемый остров, пальма, человек в звериной шкуре и колпаке. «Надо будет робинзона»…
- Эту… Как ее… Переписку энгельса с этим… Как его - дьявола - с Каутским.
Борменталь остановил на полдороге вилку с куском белого мяса, а Филипп Филиппович расплескал вино. Шариков в это время изловчился и проглотил водку.
Филипп Филиппович локти положил на стол, вгляделся в Шарикова и спросил:
- Позвольте узнать, что вы можете сказать по поводу прочитанного.
Шариков пожал плечами.
- Да не согласен я.
- С кем? С энгельсом или с каутским?
- С обоими, - ответил Шариков.
- Это замечательно, клянусь богом. «Всех, кто скажет, что другая…» А что бы вы со своей стороны могли предложить?
- Да что тут предлагать?.. А то пишут, пишут… Конгресс, немцы какие-то… Голова пухнет. Взять все, да и поделить…
- Так я и думал, - воскликнул Филипп Филиппович, шлепнув ладонью по скатерти, - именно так и полагал.
- Вы и способ знаете? - Спросил заинтересованный Борменталь.
- Да какой тут способ, - становясь словоохотливым после водки, об’яснил Шариков, - дело не хитрое. А то что же: один в семи комнатах расселился штанов у него сорок пар, а другой шляется, в сорных ящиках питание ищет.
- Насчет семи комнат - это вы, конечно, на меня намекаете? - Горделиво прищурившись, спросил Филипп Филиппович.
Шариков сьежился и промолчал.
- Что же, хорошо, я не против дележа. Доктор, скольким вы вчера отказали?
- Тридцати девяти человекам, - тотчас ответил Борменталь.
- Гм… Триста девяносто рублей. Ну, грех на трех мужчин. Дам - зину и Дарью Петровну - считать не станем. С вас, Шариков, сто тридцать рублей. Потрудитесь внести.
- Хорошенькое дело, - ответил Шариков, испугавшись, - это за что такое?
- За кран и за кота, - рявкнул вдруг Филипп Филиппович, выходя из состояния иронического спокойствия.
- Филипп Филиппович, - тревожно воскликнул Борменталь.
- Погодите. За безобразие, которое вы учинили и благодаря которому сорвали прием. Это же нестерпимо. Человек, как первобытный, прыгает по всей квартире, рвет краны. Кто убил кошку у мадам поласухер? Кто…
- Вы, Шариков, третьего дня укусили даму на лестнице, - подлетел Борменталь.
- Вы стоите… - Рычал Филипп Филиппович.
- Да она меня по морде хлопнула, - взвизгнул Шариков, - у меня не казенная морда!
- Потому что вы ее за грудь ущипнули, - закричал Борменталь, опрокинув бокал, - вы стоите…
- Вы стоите на самой низшей ступени развития, - перекричал Филипп Филиппович, - вы еще только формирующееся, слабое в умственном отношении существо, все ваши поступки чисто звериные, и вы в присутствии двух людей с университетским образованием позволяете себе с развязностью совершенно невыносимой подавать какие-то советы космического масштаба и космической же глупости о том, как все поделить… А в то же время вы наглотались зубного порошку…
- Третьего дня, - подтвердил Борменталь.
- Ну вот-с, - гремел Филипп Филиппович, - зарубите себе на носу, кстати, почему вы стерли с него цинковую мазь? - Что вам нужно молчать и слушать, что вам говорят. Учиться и стараться стать хоть сколько-нибудь приемлемым членом социалистического общества. Кстати, какой негодяй снабдил вас этой книжкой?
- Все у вас негодяи, - испуганно ответил Шариков, оглушенный нападением с двух сторон.
- Я догадываюсь, - злобно краснея, воскликнул Филипп Филиппович.
- Ну, что же. Ну, Швондер дал. Он не негодяй… Что я развивался…
- Я вижу, как вы развиваетесь после каутского, - визгливо и пожелтев, крикнул Филипп Филиппович. Тут он яростно нажал на кнопку в стене. Сегодняшний случай показывает это как нельзя лучше. Зина!
- Зина! - Кричал Борменталь.
- Зина! - Орал испуганный Шариков.
Зина прибежала бледная.
- Зина, там в приемной… Она в приемной?
- В приемной, - покорно ответил Шариков, - зеленая, как купорос.
- Зеленая книжка…
- Ну, сейчас палить, - отчаянно воскликнул Шариков, - она казенная, из библиотеки!
- Переписка - называется, как его… Энгельса с этим чертом… В печку ее!
Зина улетела.
- Я бы этого Швондера повесил, честное слово, на первом суку, воскликнул Филипп Филиппович, яростно впиваясь в крыло индюшки, - сидит изумительная дрянь в доме - как нарыв. Мало того, что он пишет всякие бессмысленные пасквили в газетах…
Шариков злобно и иронически начал коситься на профессора. Филипп Филиппович в свою очередь отправил ему косой взгляд и умолк.
«Ох, ничего доброго у нас, кажется, не выйдет в квартире», - вдруг пророчески подумал Борменталь.
Зина унесла на круглом блюде рыжую с правого и румяную с левого бока бабу и кофейник.
- Я не буду ее есть, - сразу угрожающе-неприязненно заявил Шариков.
- Никто вас не приглашает. Держите себя прилично. Доктор, прошу вас.
В молчании закончился обед.
Шариков вытащил из кармана смятую папиросу и задымил. Откушав кофею, Филипп Филиппович поглядел на часы, нажал на репетитор и они проиграли нежно восемь с четвертью. Филипп Филиппович откинулся по своему обыкновению на готическую спинку и потянулся к газете на столике.
- Доктор, прошу вас, сьездите с ним в цирк. Только, ради бога, посмотрите в программе - котов нету?
- И как такую сволочь в цирк пускают, - хмуро заметил Шариков, покачивая головой.
- Ну, мало ли кого туда допускают, - двусмысленно отозвался Филипп Филиппович, - что там у них?
- У соломонского, - стал вычитывать Борменталь, - четыре какие-то… Юссемс и человек мертвой точки.
- Что за юссемс? - Подозрительно осведомился Филипп Филиппович.
- Бог их знает. Впервые это слово встречаю.
- Ну, тогда лучше смотрите у Никитиных. Необходимо, чтобы было все ясно.
- У Никитиных… У Никитиных… Гм… Слоны и предел человеческой ловкости.
- Так-с. Что вы скажете относительно слонов, дорогой Шариков?
Недоверчиво спросил Филипп Филиппович.
Тот обиделся.
- Что же, я не понимаю, что ли. Кот - другое дело. Слоны - животные полезные, - ответил Шариков.
- Ну-с и отлично. Раз полезные, поезжайте и поглядите на них. Ивана Арнольдовича слушаться надо. И ни в какие разговоры там не пускаться в буфете! Иван Арнольдович, покорнейше прошу пива Шарикову не предлагать.
Через 10 минут Иван Арнольдович и Шариков, одетый в кепку с утиным носом и в драповое пальто с поднятым воротником, уехали в цирк. В квартире стихло. Филипп Филиппович оказался в своем кабинете. Он зажег лампу под тяжелым зеленым колпаком, отчего в громадном кабинете стало очень мирно, и начал мерять комнату. Долго и жарко светился кончик сигары бледно-зеленым огнем. Руки профессор заложил в карманы брюк и тяжкая дума терзала его ученый с взлизами лоб. Он причмокивал, напевал сквозь зубы «К берегам священным Нила…» И что-то бормотал. Наконец, отложил сигару в пепельницу, подошел к шкафу, сплошь состоящему из стекла, и весь кабинет осветил тремя сильнейшими огнями с потолка. Из шкафа, с третьей стеклянной полки Филипп Филиппович вынул узкую банку и стал, нахмурившись, рассматривать ее на свет огней. В прозрачной и Тяжкой жидкости плавал, не падая на дно, малый беленький комочек, извлеченный из недр Шарикова мозга. Пожимая плечами, кривя губы и хмыкая, Филипп Филиппович пожирал его глазами, как будто в белом нетонущем комке хотел разглядеть причину удивительных событий, перевернувших вверх дном жизнь в пречистенской квартире.
Очень возможно, что высокоученый человек ее и разглядел. По крайней мере, вдоволь насмотревшись на придаток мозга, он банку спрятал в шкаф, запер его на ключ, ключ положил в жилетный карман, а сам обрушился, вдавив голову в плечи и глубочайше засунув руки в карманы пиджака, на кожу дивана. Он долго палил вторую сигару, совершенно изжевав ее конец, и, наконец, в полном одиночестве, зелено окрашенный, как седой Фауст, воскликнул:
- Ей-богу, я, кажется, решусь.
Никто ему не ответил на это. В квартире прекратились всякие звуки. В обуховом переулке в одиннадцать часов, как известно, затихает движение. Редко-редко звучали отдаленные шаги запоздавшего пешехода, они постукивали где-то за шторами и угасали. В кабинете нежно звенел под пальцами Филиппа Филипповича репетитор в карманчике… Профессор нетерпеливо поджидал возвращения доктора Борменталя и Шарикова из цирка.
У них было так,
Как ни у кого.
Так карта легла,
Так время пришло,
Так звёзды сошлись,
Так случай решил,
Так души нашлись,
Так миг оглушил.
Был выдох и вдох
Один на двоих,
Весь мир был у ног
И солнце для них.
Вращалась Земля
От этой любви,
И было нельзя
Представить, что в миг
Рассыпется Рай,
Расколется свет,
Влюблённое «да»
Скукожится в «нет».
Родное тепло
Чужим станет льдом,
А слово «никто»
Заменит «вдвоём».
И в кому впадут
Две бывших любви.
Останутся тут
Лишь только стихи…
Ночью начался пожар, пока я спала. Мне снился сон, что мы с папой тушим огонь, а папы 12 лет уже как нет. Во сне он меня толкнул и сказал: «Беги, доченька». Я открыла глаза, а квартира в дыму, треснули окна все и горели шторы уже, а я даже жара не чувствовала. Треск во сне и наяву одинаковый был. Могла и не проснуться… Папа разбудил.
Подробно расспросите женщину, которая постоянно твердит: «перевелись настоящие мужчины!», какой, по ее понятиям, мужчина настоящий…
Выяснится: это тот, кто принесет к ней домой мешок с несколькими миллионами долларов, а сам навсегда исчезнет в тумане…
Она пришла, уставшая с работы. Приняла горячую ванну. Обернувшись в махровый, мягкий халат, спрятав ножки в плюшевые уютные тапочки и устроившись в глубоком кресле, она налила бокал розового вина, пригубила смакуя, в предвкушении сладостного тепла, что разольется по её уставшему телу и… тут пришло письмо на электронную почту… далее тарелка семечек и переписка до утра…
Дьявол и ангел в каждом из нас,
Сами не знаем, кто выйдет сейчас,
А кого кормишь - тот и растет,
Тот и выходит в каждой из фраз.
Если тебя никто не жалеет, это не значит, что у тебя всё прекрасно. Это может означать, что ты в жалости не нуждаешься…
Сижу в трусах, бутылки по' полу. Спит рядом пьяная краса. А мог сниматься ведь у Копполо. Но не понравились глаза.
Заросла любви тропинка, и по ней мне не пройти. Ты побрила б ноги Нинка, и растительность груди.
Публичность не помешает, моей карьере и я, как только жена достирает к вам выйду с экранов друзья. В лёгкой манере мачо, буду вести диалог. Не кислая там передача, Познеру будет урок. И пусть под ним зашатается кресло телезвезды, вот только вынесу мусор, пыль вытру, и мою полы.
В столовых Третьего Рейха четвертые сутки подряд, фашистов не вовремя кормят, они воевать не хотят. Страшно ругается Гитлер!, Гитлер кричит:"Капут!" Нацисты ехидно смеются и говорят:"Зеер гуд"
… Когда желанья рвутся на бинты, чтоб обелить гноящиеся раны,
Когда на «вы» с привычного на «ты» мы переходим, задыхаясь странно.
… Когда на маску баловней судьбы, натягиваем маску безразличья,
Когда из победителей в рабы шагаем без существенных отличий,
… Когда мечты меняем на гроши, в соотношении одна за штуку,
Когда в борьбе все средства хороши, чтобы прогнать навязчивую скуку.
… Когда бредем в один и тот же дом, но по своим мирам сбегаем тут же…
И сглатываем надоевший ком, забыв подумать, как же сделать лучше.
… Когда в постель холодную спешим, как два шута на шелковую плаху.
Надеясь, может что-нибудь решим, последнюю содрав с себя рубаху.
… Когда холодной лаской невзначай рука ножом по венам пробегает.
Наверное, пора сказать:"Прощай". Мы умерли. Чужие…Так.Бывает.
Настоящий мужик должен уметь бабу и рассмешить, и трахнуть её хорошенько, и конечно же потратить её лучшие годы, сделав нервной истеричкой.
Тяжесть на веках., никак не поднимутся.
Мысли в раздумье - куда бы им кинуться.
В явь, где воскресный денек намечается
Или во сне пусть сюжет продолжается.
Кляксою я на кровати раскинулась.
Утро воскресное… можно не двигаться
Пусть организм принимает решения.
Не кантовать - у меня воскресенье.))