Искры.
Искры.
Мы как искры.
Вот, горит костёр.
И мы взлетаем.
И тухнем.
Во тьме.
Хотелось бы сказать — какого хера?!
Нно. Так уж…
Предопределено.
Как сказал бы Тесла — всё в жизни электричество.
И мы — не исключение.
Поток заряженных частиц.
Несущихся куда-то.
По проводам.
Проложенных Электриком.
Хмм.
А что?
Я искорка.
Искра.
Пусть.
На всё Воля Божья.
Как и каждый из нас.
И. В каждом из нас — определённая Задумка.
Эксперимент.
Писал уже когда-то. Во в Бармалеевские времена.
Жизнь похожа на спичку.
Все мы лежали в коробкЕ.
Пока нас кто-то не чиркнул.
А жизнь.
Она такая.
Сначала вспышка.
Потом разгорающийся огонь.
Потом затухающий.
А потом испускающий душу-дым.
Куда- то в небо.
Рассеиваясь в ничём.
Очень нравится мне эта аналогия.
Хотелось бы её в стихах.
Но Бог не дал такого таланту)
Но, впрочем.
Случаются пробои в изоляции.
И это называется.
Любовь.
.
Цветущую ветку
вручаю почтовым гонцам -
Далекому другу
пусть вестью послужит она.
Наверно, в Цзяннани
он к поздним привык холодам,
А с этою веткой
у друга наступит весна.
без рода, племени и вида,
или же в теме, при делах,
все люди в мире инвалиды,
душой, мозгами и в сердцах…
Я не умею прятать слёзы под улыбкой…
Когда мучительно душа внутри болит,
Когда отчаянье терзает сердце пыткой, -
Нет сил фальшивить… да и маска мне претит…
увы, но так построен мир,
что слабакам нужен кумир.
который будет защищать,
если точнее - нагибать.
и обирать, и врать в лицо,
любить везде ввернуть словцо.
но горд своим кумиром раб,
своим то он сознаньем слаб.
он без кумира пыль и тлен,
привык смотреть снизу, с колен.
всегда лишь льстить и угождать,
во всем кумира ублажать.
зачем больную маму вспоминать,
когда она не может ничего мне дать,
она уж старая, пускай лежит в больнице,
не буду я звонить и приезжать.
«Кум, в партию приняли?
-Нет, сказали что на свадьбе батьки махно на гармошке играл…
- Так сказал бы, что не играл.
- Как сказать не играл, если они все там танцевали.»
В последнее время общаясь с некоторыми людьми, сразу понимаешь, что ты это уже проходил, это все было и люди такого типа встречались неоднократно.
Все эти комсомольские вожачки громко кричащие о патриотизме, а сами выезжающие за рубеж и привозящие товары для фарцы уже были и были видны их стремления к получению материальных благ для себя любым способом. Было и неумение работать и похожая непотопляемость, когда директор треста ресторанов и столовых заваливал работу - его переводили директором потребсоюза. Ну, в общем кумовство и клановость были и тогла. Вот только масштабы, мне кажется, были поменьше. Впервые столкнулся с этим лицемерием в институте, тогда были отряды ДНД (добровольное народные дружины), руководил этим наш комсорг института. Большой любитель лозунгов и болтологии, но слабый руководитель и человек со слабым образованием. Это все он закрывал гонором и болтологией. Чтобы быть похожим на вожачков он постоянно ходил затянутый в кожаный плащ. Были и стройотряды с мертвыми душами, с приписками и обдираловом. Все было, вот только эти работнички тогда только начинали свою деятельность. Когда рухнул Союз, во многом благодаря таким работничкам, они сразу пошли в демократы, а сейчас опять патриоты. Работать они так и не научились, зато любят красиво и шикарно жить, главное громко кричать лозунги и учить других тому, чего не умеют делать сами. Они могут с умным видом говорить о экономике, о науке, о педагогике, о вооружении - нисколько в этом не разбираясь. Есть такие академики, профессора, кандидаты наук, министры и руководители всех рангов. Ничего не смыслящих в той области о которой они ведут речь и в которой они работают. Их призвание болтология, мягко говоря, это все, что они умеют. Знают к кому и с какой стороны подходить, где надо погладить и где надавить, а точнее кому прогнуться, кому лизнуть, а на кого рыкнуть. Все с изрядно лоснящимися лицами и официально затянутые в костюмчики с галстучками. Готовые ваньки-встаньки куда ни назначь, хоть пищевиком, хоть оборонщиком, все одно, такие нигде не пропадут. Работу не поднимут, новое ничего не создадут, но видимость работы будет точно. Вот такое дежавю. Сейчас эти комсомольские вожачки уже в другой весовой категории и на других постах, возраст другой, а уровень интеллекта и стремление обогатиться любой ценой остались прежние. Беда с такими работниками. Сразу оговорюсь, речь идёт не о всех бывших комсомольских работника, были и там думающие и работающие люди. Речь идёт о вожачках.
на весь свет громыхает пустое ведро.
и все видят, и слышат такое нутро.
лишь наполнив ведро - ты добро обретешь,
а покуда порожне - ты людей не тревожь.
как любят иные святым торговать,
паломникам хадж подороже пихать,
избавь нас Аллах от этих «святош»,
что тянут себе, всех не ставя и в грош.
их речи послушать - сплошной прямо мед,
и все о благом - день и ночь напролет,
но как только дело до денег дойдёт-
то речи забыты, а деньги вперёд.
поэтому все дорогое у нас,
про свой интерес не забудет сей класс,
да хоть бы по совести брали, но нет -
и совесть и честь уж закрыл звон монет.
ЭПИГРАФ:
«Вероятно тебя восхитили честь и благородство моей души? Прости, тебе до меня далеко… хотя старайся, может и станешь приличным человеком.»;
«Я открыт и известен, а ты никто.»;
«Без сомнений я велик!
Прикуси себе язык!»
(Сосайтник)
Похоже, им - не к спеху расставаться,
Решили, что не стану я другим:
Во мне два «Я» вдруг стали уживаться -
Советуюсь с «хорошим» и… «плохим».
Хотя не стану завтра Бога круче,
Но говорят об этом и друзья:
«Плохой», конечно, даст совет получше,
Но постоянно… бить людей - НЕЛЬЗЯ!"
Умом блесни, хоть «задним», хоть «передним»,
Скромнее надо в обществе держаться:
В носу не ковыряй ты пальцем средним,
А то ведь… сопли будут обижаться!
Глава 7
- Нет, нет и нет! - Настойчиво заговорил Борменталь, - извольте заложить.
- Ну, что, ей-богу, - забурчал недовольно Шариков.
- Благодарю вас, доктор, - ласково сказал Филипп Филиппович, - а то мне уже надоело делать замечания.
- Все равно не позволю есть, пока не заложите. Зина, примите майонез у Шарикова.
- Как это так «примите»? - Расстроился Шариков, - я сейчас заложу.
Левой рукой он заслонил блюдо от зины, а правой запихнул салфетку за воротник и стал похож на клиента в парикмахерской.
- И вилкой, пожалуйста, - добавил Борменталь.
Шариков длинно вздохнул и стал ловить куски осетрины в густом соусе.
- Я еще водочки выпью? - Заявил он вопросительно.
- А не будет ли вам? - Осведомился Борменталь, - вы последнее время слишком налегаете на водку.
- Вам жалко? - Осведомился Шариков и глянул исподлобья.
- Глупости говорите… - Вмешался суровый Филипп Филиппович, но Борменталь его перебил.
- Не беспокойтесь, Филипп Филиппович, я сам. Вы, Шариков, чепуху говорите и возмутительнее всего то, что говорите ее безапелляционно и уверенно. Водки мне, конечно, не жаль, тем более, что она не моя, а Филиппа Филипповича. Просто - это вредно. Это - раз, а второе - вы и без водки держите себя неприлично.
Борменталь указал на заклеенный буфет.
- Зинуша, дайте мне, пожалуйста, еще рыбы, - произнес профессор.
Шариков тем временем потянулся к графинчику и, покосившись на Борменталя, налил рюмочку.
- И другим надо предложить, - сказал Борменталь, - и так: сперва Филиппу Филипповичу, затем мне, а в заключение себе.
Шариковский рот тронула едва заметная сатирическая улыбка, и он разлил водку по рюмкам.
- Вот все у вас как на параде, - заговорил он, - салфетку - туда, галстук - сюда, да «извините», да «пожалуйста-мерси», а так, чтобы по-настоящему, - это нет. Мучаете сами себя, как при царском режиме.
- А как это «по-настоящему»? - Позвольте осведомиться.
Шариков на это ничего не ответил Филиппу Филипповичу, а поднял рюмку и произнес:
- Ну желаю, чтобы все…
- И вам также, - с некоторой иронией отозвался Борменталь.
Шариков выплеснул содержимое рюмки себе в глотку, сморщился, кусочек хлеба поднес к носу, понюхал, а затем проглотил, причем глаза его налились слезами.
- Стаж, - вдруг отрывисто и как бы в забытьи проговорил Филипп Филиппович.
Борменталь удивленно покосился.
- Виноват…
- Стаж! - Повторил Филипп Филиппович и горько качнул головой, - тут уж ничего не поделаешь - клим.
Борменталь с чрезвычайным интересом остро вгляделся в глаза Филиппа Филипповича:
- Вы полагаете, Филипп Филиппович?
- Нечего полагать, уверен в этом.
- Неужели… - Начал Борменталь и остановился, покосившись на Шарикова.
Тот подозрительно нахмурился.
- cratep… - Негромко сказал Филипп Филиппович.
- gut, - Отозвался ассистент.
Зина внесла индейку. Борменталь налил Филиппу Филипповичу красного вина и предложил Шарикову.
- Я не хочу. Я лучше водочки выпью. - Лицо его замаслилось, на лбу проступил пот, он повеселел. И Филипп Филиппович несколько подобрел после вина. Его глаза прояснились, он благосклоннее поглядывал на Шарикова, черная голова которого в салфетке сияла, как муха в сметане.
Борменталь же, подкрепившись, обнаружил склонность к деятельности.
- Ну-с, что же мы с вами предпримем сегодня вечером? - Осведомился он у Шарикова.
Тот поморгал глазами, ответил:
- В цирк пойдем, лучше всего.
- Каждый день в цирк, - благодушно заметил Филипп Филиппович, - это довольно скучно, по-моему. Я бы на вашем месте хоть раз в театр сходил.
- В театр я не пойду, - неприязненно отозвался Шариков и перекосил рот.
- Икание за столом отбивает у других аппетит, - машинально сообщил Борменталь. - Вы меня извините… Почему, собственно, вам не нравится театр?
Шариков посмотрел в пустую рюмку как в бинокль, подумал и оттопырил губы.
- Да дурака валяние… Разговаривают, разговаривают… Контрреволюция одна.
Филипп Филиппович откинулся на готическую спинку и захохотал так, что во рту у него засверкал золотой частокол. Борменталь только повертел головою.
- Вы бы почитали что-нибудь, - предложил он, - а то, знаете ли…
- Уж и так читаю, читаю… - Ответил Шариков и вдруг хищно и быстро налил себе пол стакана водки.
- Зина, - тревожно закричал Филипп Филиппович, - убирайте, детка, водку, больше уже не нужна. Что же вы читаете?
В голове у него вдруг мелькнула картина: необитаемый остров, пальма, человек в звериной шкуре и колпаке. «Надо будет робинзона»…
- Эту… Как ее… Переписку энгельса с этим… Как его - дьявола - с Каутским.
Борменталь остановил на полдороге вилку с куском белого мяса, а Филипп Филиппович расплескал вино. Шариков в это время изловчился и проглотил водку.
Филипп Филиппович локти положил на стол, вгляделся в Шарикова и спросил:
- Позвольте узнать, что вы можете сказать по поводу прочитанного.
Шариков пожал плечами.
- Да не согласен я.
- С кем? С энгельсом или с каутским?
- С обоими, - ответил Шариков.
- Это замечательно, клянусь богом. «Всех, кто скажет, что другая…» А что бы вы со своей стороны могли предложить?
- Да что тут предлагать?.. А то пишут, пишут… Конгресс, немцы какие-то… Голова пухнет. Взять все, да и поделить…
- Так я и думал, - воскликнул Филипп Филиппович, шлепнув ладонью по скатерти, - именно так и полагал.
- Вы и способ знаете? - Спросил заинтересованный Борменталь.
- Да какой тут способ, - становясь словоохотливым после водки, об’яснил Шариков, - дело не хитрое. А то что же: один в семи комнатах расселился штанов у него сорок пар, а другой шляется, в сорных ящиках питание ищет.
- Насчет семи комнат - это вы, конечно, на меня намекаете? - Горделиво прищурившись, спросил Филипп Филиппович.
Шариков сьежился и промолчал.
- Что же, хорошо, я не против дележа. Доктор, скольким вы вчера отказали?
- Тридцати девяти человекам, - тотчас ответил Борменталь.
- Гм… Триста девяносто рублей. Ну, грех на трех мужчин. Дам - зину и Дарью Петровну - считать не станем. С вас, Шариков, сто тридцать рублей. Потрудитесь внести.
- Хорошенькое дело, - ответил Шариков, испугавшись, - это за что такое?
- За кран и за кота, - рявкнул вдруг Филипп Филиппович, выходя из состояния иронического спокойствия.
- Филипп Филиппович, - тревожно воскликнул Борменталь.
- Погодите. За безобразие, которое вы учинили и благодаря которому сорвали прием. Это же нестерпимо. Человек, как первобытный, прыгает по всей квартире, рвет краны. Кто убил кошку у мадам поласухер? Кто…
- Вы, Шариков, третьего дня укусили даму на лестнице, - подлетел Борменталь.
- Вы стоите… - Рычал Филипп Филиппович.
- Да она меня по морде хлопнула, - взвизгнул Шариков, - у меня не казенная морда!
- Потому что вы ее за грудь ущипнули, - закричал Борменталь, опрокинув бокал, - вы стоите…
- Вы стоите на самой низшей ступени развития, - перекричал Филипп Филиппович, - вы еще только формирующееся, слабое в умственном отношении существо, все ваши поступки чисто звериные, и вы в присутствии двух людей с университетским образованием позволяете себе с развязностью совершенно невыносимой подавать какие-то советы космического масштаба и космической же глупости о том, как все поделить… А в то же время вы наглотались зубного порошку…
- Третьего дня, - подтвердил Борменталь.
- Ну вот-с, - гремел Филипп Филиппович, - зарубите себе на носу, кстати, почему вы стерли с него цинковую мазь? - Что вам нужно молчать и слушать, что вам говорят. Учиться и стараться стать хоть сколько-нибудь приемлемым членом социалистического общества. Кстати, какой негодяй снабдил вас этой книжкой?
- Все у вас негодяи, - испуганно ответил Шариков, оглушенный нападением с двух сторон.
- Я догадываюсь, - злобно краснея, воскликнул Филипп Филиппович.
- Ну, что же. Ну, Швондер дал. Он не негодяй… Что я развивался…
- Я вижу, как вы развиваетесь после каутского, - визгливо и пожелтев, крикнул Филипп Филиппович. Тут он яростно нажал на кнопку в стене. Сегодняшний случай показывает это как нельзя лучше. Зина!
- Зина! - Кричал Борменталь.
- Зина! - Орал испуганный Шариков.
Зина прибежала бледная.
- Зина, там в приемной… Она в приемной?
- В приемной, - покорно ответил Шариков, - зеленая, как купорос.
- Зеленая книжка…
- Ну, сейчас палить, - отчаянно воскликнул Шариков, - она казенная, из библиотеки!
- Переписка - называется, как его… Энгельса с этим чертом… В печку ее!
Зина улетела.
- Я бы этого Швондера повесил, честное слово, на первом суку, воскликнул Филипп Филиппович, яростно впиваясь в крыло индюшки, - сидит изумительная дрянь в доме - как нарыв. Мало того, что он пишет всякие бессмысленные пасквили в газетах…
Шариков злобно и иронически начал коситься на профессора. Филипп Филиппович в свою очередь отправил ему косой взгляд и умолк.
«Ох, ничего доброго у нас, кажется, не выйдет в квартире», - вдруг пророчески подумал Борменталь.
Зина унесла на круглом блюде рыжую с правого и румяную с левого бока бабу и кофейник.
- Я не буду ее есть, - сразу угрожающе-неприязненно заявил Шариков.
- Никто вас не приглашает. Держите себя прилично. Доктор, прошу вас.
В молчании закончился обед.
Шариков вытащил из кармана смятую папиросу и задымил. Откушав кофею, Филипп Филиппович поглядел на часы, нажал на репетитор и они проиграли нежно восемь с четвертью. Филипп Филиппович откинулся по своему обыкновению на готическую спинку и потянулся к газете на столике.
- Доктор, прошу вас, сьездите с ним в цирк. Только, ради бога, посмотрите в программе - котов нету?
- И как такую сволочь в цирк пускают, - хмуро заметил Шариков, покачивая головой.
- Ну, мало ли кого туда допускают, - двусмысленно отозвался Филипп Филиппович, - что там у них?
- У соломонского, - стал вычитывать Борменталь, - четыре какие-то… Юссемс и человек мертвой точки.
- Что за юссемс? - Подозрительно осведомился Филипп Филиппович.
- Бог их знает. Впервые это слово встречаю.
- Ну, тогда лучше смотрите у Никитиных. Необходимо, чтобы было все ясно.
- У Никитиных… У Никитиных… Гм… Слоны и предел человеческой ловкости.
- Так-с. Что вы скажете относительно слонов, дорогой Шариков?
Недоверчиво спросил Филипп Филиппович.
Тот обиделся.
- Что же, я не понимаю, что ли. Кот - другое дело. Слоны - животные полезные, - ответил Шариков.
- Ну-с и отлично. Раз полезные, поезжайте и поглядите на них. Ивана Арнольдовича слушаться надо. И ни в какие разговоры там не пускаться в буфете! Иван Арнольдович, покорнейше прошу пива Шарикову не предлагать.
Через 10 минут Иван Арнольдович и Шариков, одетый в кепку с утиным носом и в драповое пальто с поднятым воротником, уехали в цирк. В квартире стихло. Филипп Филиппович оказался в своем кабинете. Он зажег лампу под тяжелым зеленым колпаком, отчего в громадном кабинете стало очень мирно, и начал мерять комнату. Долго и жарко светился кончик сигары бледно-зеленым огнем. Руки профессор заложил в карманы брюк и тяжкая дума терзала его ученый с взлизами лоб. Он причмокивал, напевал сквозь зубы «К берегам священным Нила…» И что-то бормотал. Наконец, отложил сигару в пепельницу, подошел к шкафу, сплошь состоящему из стекла, и весь кабинет осветил тремя сильнейшими огнями с потолка. Из шкафа, с третьей стеклянной полки Филипп Филиппович вынул узкую банку и стал, нахмурившись, рассматривать ее на свет огней. В прозрачной и Тяжкой жидкости плавал, не падая на дно, малый беленький комочек, извлеченный из недр Шарикова мозга. Пожимая плечами, кривя губы и хмыкая, Филипп Филиппович пожирал его глазами, как будто в белом нетонущем комке хотел разглядеть причину удивительных событий, перевернувших вверх дном жизнь в пречистенской квартире.
Очень возможно, что высокоученый человек ее и разглядел. По крайней мере, вдоволь насмотревшись на придаток мозга, он банку спрятал в шкаф, запер его на ключ, ключ положил в жилетный карман, а сам обрушился, вдавив голову в плечи и глубочайше засунув руки в карманы пиджака, на кожу дивана. Он долго палил вторую сигару, совершенно изжевав ее конец, и, наконец, в полном одиночестве, зелено окрашенный, как седой Фауст, воскликнул:
- Ей-богу, я, кажется, решусь.
Никто ему не ответил на это. В квартире прекратились всякие звуки. В обуховом переулке в одиннадцать часов, как известно, затихает движение. Редко-редко звучали отдаленные шаги запоздавшего пешехода, они постукивали где-то за шторами и угасали. В кабинете нежно звенел под пальцами Филиппа Филипповича репетитор в карманчике… Профессор нетерпеливо поджидал возвращения доктора Борменталя и Шарикова из цирка.
вроде женского пола
Интересный мы народ,
Не хотим идти мы вброд,
Нам стремнину подавай,
И вот так из года, в год.
Средь подружек диалог,
Благоверный очень строг,
Истеричка я, так что же,
Он понять меня ведь мог.
Пусть транжирю часто я,
Но мой милый, мы семья,
Ты приносишь, я их трачу,
Я ведь милая твоя.
Я могу и затусить,
Отрываться, колбасить,
Я же женщина, ты должен,
На руках меня носить.
Мы с подружками пойдем,
В бар, мой милый, вечерком,
И вернусь я поздно, пьяной,
Ты мой брат, если вдвоем.
Я сама ведь все решаю,
Коль с подругами гуляю,
Ты забыл кто папа мой?-
Ну на этот раз прощаю.
вроде мужского пола
Я невесту выбирал,
Как мой дядя мне сказал,
Кошелек у папы полон?-
Ту невесту я украл.
Я ее взял не любить,
А женою будет жить,
Для любви ведь женщин много,
С ними буду я тусить.
Мы пойдем на маникюр,
А потом на педикюр,
Мы с друзьями все такие,
Вся одежда от кутюр.
Пиджачки в обтяжку носим,
Мы под Лагерфельда косим,
Маменькины мы сынки,
У нее и денег просим.
В провинциальных поликлиниках врачи с точностью могут поставить только два диагноза: ОРЗ и смерть.
В дружбе, как и в любви, один дружит, а другой позволяет с собой дружить.
Не так страшны враги, как хитрожопые друзья!