Рухнул мир. Таким он не СМОЖЕТ стал.
Он стал немного кому-то нужен
Опять по лужам гуляет город,
Замерзли пальцы, простуда в венах.
Она, уткнувшись в высокий ворот,
Спешит из пут городского плена.
Он любит скорость, дожди и Блока,
Но в электричке читает прозу
Бегущей жизни из мутных окон.
И говорит, что цинизма дозу
Свою сполна получил. «Ты знаешь,
Бывают странные встречи - где-то
Забытых снов разобрали залежь…»
Закат спустился по парапету,
Забился в щели, целует крыши
Домов, уставших от зимней стужи.
«Ну, мне пора.» Улыбнувшись, вышла.
Он стал немножко кому-то нужен.
Даже если ты рядом, это не значит, что ты со мной…
Ночь опускалась, уснули соседи,
Не спал и метался по улицам ветер,
Заглядывал в окна и бился о двери,
Но люди впускать его в дом не хотели.
Я встал и открыл ему форточку тихо,
И радостный ветер ввалился в дом лихо.
И тусклая комната вдруг озарилась.
Быть может все это мне только приснилось.
Играли мы с ним и смеялись как дети,
Потом рассказал мне историю ветер,
Про то, как он любит просторы и реки,
Про то, как однажды он стал человеком:
«Отец мой был штормом, а я был лишь бризом,
Был мягким и теплым, по-детски капризным.
Я бегал и прыгал по миру летая,
Бумажные лодочки в лужах гоняя.
И вот я однажды, в прохладном рассвете,
Девчоночку-кнопочку в поле приметил,
Босая, она, с мамой в росах гуляла
И весело бабочек в травах гоняла.
Я стал её другом, мы вместе смеялись,
Гонялись за птицами, пухом кидались.
Я путал ей волосы, платье трепал,
И с нею везде беззаботно гулял.
Но вот пришла вьюга и стала метелить,
Девчонку ко мне отпускать не хотели,
Я звал её к окнам, мы снова встречались,
И тайно сквозь стекла и лед целовались.
И таяли льдинки тихонько стекая,
А я все резвился снежинки взметая.
Шло время упрямо, дни ночи сменяли,
И мы незаметно для всех подрастали.
Однажды, внезапно, прохладной волною,
Я в спальню вломился к ней смело с весною,
Она вдруг глаза мне навстречу открыла,
И, потянувшись, с улыбкою милой,
Вдруг встала, пошла, и, как будто летело,
В лучах ясных солнца, прекрасное тело.
Поверь мне, приятель, я так поразился,
Что вдруг потеплел весь, короче влюбился.
Я гладил ей волосы нежно касаясь,
Смешил её, брызгами моря бросаясь,
Я плечи ласкал ей, и лаской балуя,
Лицо осыпал ей в своих поцелуях.
Все было чудесно и вот пришло лето,
Она вдруг сказала: «Люблю тебя ветер!-
И тихо дрожа от волненья и неги-
Как жаль, что не можешь ты стать человеком."
И это под сердце кольнуло так больно,
Что я отшатнувшись взметнулся невольно,
До самого неба в отчаяньи взвился,
И, рухнув оттуда на землю, разбился!
Я несся по лесу, мне было так трудно,
Везде одиноко, везде бесприютно.
Над морем предвестием бедствия вился,
И вот на мой зов вдруг отец появился.
От братьев он все разузнал и сурово,
Промолвил отцовское весское слово:
«Поверь сын, людей нельзя ветрам любить,
Давай научу лучше их я топить.
Любить могут только лишь ветры и Боги.
А люди и даже к друг другу жестоки!
Я знаю, они есть красивые очень,
Но наша любовь не для них, мой сыночек."
И были слова его жгучи, как плети!
Как мог им поверить, влюбившийся ветер?
Я рвался на клочья и бился о стены,
Пока не услышал шептание пены,
Которая раньше русалкой была,
И стать человеком однажды смогла.
Про злую колдунью она рассказала,
Которая голос её отобрала.
Я ринулся в море, в глубины, на дно,
Я стать человеком хотел все-равно.
Я думал: «Уж лучше несчастным быть с тою,
Которую так полюбил, чем с другою."
Колдунье дворца и богатств было мало,
Она про условия так мне сказала:
«Возьми эликсир, запей талым снегом,
И будешь по берегу прыгать и бегать,
Ты юношей станешь, прекрасным, как лето,
Но горькой ценою заплатишь за это!
Ты будешь холодным и злым и безногим,
Вновь ветром, но только всегда одиноким,
Что листья срывает с деревьев и носит,
Ты станешь им, если она тебя бросит.
И я согласился, лишь только б быть с нею,
С любимой, прекрасной девчонкой моею.
Я выпил то зелье, запил талым снегом,
И стал, мой приятель, как ты-человеком…
Я гладил ей волосы нежно касаясь,
Смешил её брызгами моря бросаясь,
Я плечи ласкал ей и лаской балуя,
Лицо осыпал ей в своих поцелуях.
Я был как ребёнок, счастливый, безгрешный,
С глазами, как небо, смешной, сумасшедший.
Я ей говорил, что люблю, обожаю…
Она отвечала: «Я тоже, я знаю.»
Все было чудесно, и я не заметил,
Как осень пришла и закончилось лето.
Я чувствовал сердцем, душою и взглядом,
Что злая старуха, как тень ходит рядом,
И шепчет, кряхтя: «Ты за все мне заплатишь,
Растаешь, исчезнешь, потухнешь, заплачешь…"
Мы в парке сидели, в кафе, как все пары,
И к нам вдруг подсели, какие-то парни,
Два друга-веселый и скромный фальшиво,
И оба, как ветры и волны красивы.
Сидел я привычно, играючи с дымом,
А девушка взгляды и жесты ловила.
Я все замечал, а вокруг вечерело,
Я думал, она не предаст, я ей верил.
Я верил, любви ничего нет сильнее,
А ей всё ж понравился тот, что скромнее.
Спиной ощущал я его липкий взгляд,
И как эликсир превращается в яд.
Я чувствовал тени, я сдерживал слезы,
И понял-она меня все-таки бросит!!!"
Ночь опускалась, уснули соседи,
Не спал и метался по улице ветер,
Заглядывал в окна и бился о двери,
Но люди впускать его в дом не хотели.
Я видел, как в комнату, не знавшую тревог
Ворвался ветер, Он поднял пыль,
Годами дремавшую в углах
И в танце закружил по коридору.
Сорвал он с окон шторы,
И в окна хлынул сумасшедший день
И дом застыл, сияньем дня смущённый,
В надежде робкой снова скрыться в тень.
Я видел, как в комнату не знавшую тревог,
Ворвался ветер,
Он поднял со стола листы бумаги,
В полёте превратив их в белых птиц.
И это было словно избавленье,
Я понял, что мой труд смешон и мал как миг,
Я бросил всё
И стал самим собой.
«От трех трясется земля, четырех она не может носить:
Раба, когда он делается царем,
Глупого, когда он досыта ест хлеб,
Позорную женщину, когда она выходит замуж, и Служанку, когда она занимает место госпожи своей".
Книга притчей Соломоновых
Гл. 30, стихи 21−23
_____________________________________________________
Три вещи в дрожь приводят нас,
Четвертой -- не снести.
В великой книги сам Агур
Их список поместил.
Все четверо -- проклятье нам,
Но все же в списке том
Агур поставил раньше всех
Раба, что стал царем.
Коль шлюха выйдет замуж, то Родит, и грех забыт.
Дурак нажрется и заснет,
Пока он спит -- молчит.
Служанка стала госпожей,
Так не ходи к ней в дом!
Но нет спасенья от раба,
Который стал царем!
Он в созиданьи бестолков,
А в разрушеньи скор,
Он глух к рассудку -- криком он Выигрывает спор.
Для власти власть ему нужна,
И силой дух поправ,
Он славит мудрецом того,
Кто лжет ему: «Ты прав!»
Он был рабом и он привык,
Что коль беда пришла,
Всегда хозяин отвечал
За все его дела.
Когда ж он глупостью теперь
В прах превратил страну,
Он снова ищет на кого
Свалить свою вину.
Он обещает так легко,
Но все забыть готов.
Он всех боится -- и друзей,
И близких, и врагов.
Когда не надо -- он упрям,
Когда не надо -- слаб,
О раб, который стал царем,
Все раб, все тот же раб.
Томка
У охотника я увидел пёсика.
Он вот какой. Уши длинные, хвост короткий.
Охотник рассказал, какой пёсик понятливый, как на охоте помогает, и умный-то, и не грязнуля…
От этого пёсика, говорит, есть щенки.
Приходите поглядите. И мы с ним пошли.
Щенки небольшие - только что научились ходить.
«Который-то из них, - думаю, - мне будет помощник на охоте? Как узнать - кто толковый, а кто не годится?»
Вот один щенок - ест да спит. Из него лентяй получится.
Вот злой щенок - сердитый. Рычит и со всеми лезет драться. И его не возьму - не люблю злых.
А вот ещё хуже - он тоже лезет ко всем, только не дерётся, а лижется. У такого и дичь-то могут отнять.
В это время у щенят чешутся зубы, и они любят что-нибудь погрызть. Один щенок грыз деревяшку. Я эту деревяшку отнял и спрятал от него. Почует он её или не почует?
Щенок начал искать. Других щенят всех обнюхал - не у них ли деревяшка. Нет, не нашёл. Ленивый спит, злой рычит, незлой злого лижет - уговаривает не сердиться.
И вот он стал нюхать, нюхать и пошёл к тому месту, куда я её спрятал. Почуял.
Я обрадовался. «Ну, - думаю, - вот это охотник! От такого и дичь не спрячется».
Назвал его Томкой. И стал растить помощника.