Я камень в ваш бросаю огород,
В красивых галстуках тупые остолопы!
За что вы так не любите народ,
Кормящий ваши «праведные» ж. пы?
Я кто? Я рядовая медсестра.
Живу, кормлю детей на 10.300.
И нет уже надежды на Христа.
Все чаще вспоминаю коммунистов…
Учитель, врач - там гордость и почет…
Передовик завода - честь и слава.
И на курорт, и в санаторий каждый год
Страна своих рабочих посылала.
А я сижу и плачу. Как мне жить?
Я не лентяй, я - гражданин России!
Учу детей я Родину любить,
Но вот за что - им объяснить не в силах…
До пенсии отец мой не дожил…
Кормил семью, не выдержал нагрузки…
И в пенсионный фонд всегда платил!
Где его деньги? Детям? Хрен вам русский!
А мама, два инфаркта пережив,
Детей учила НАШЕЙ, РУССКОЙ РЕЧИ,
В итоге кукиш с маслом получив…
За что нас государство так калечит?
Святой и голозадый наш народ
Сдает копейки детям на спасенье,
А" батюшка" на джипе нам поет,
Желает всем вселенского терпенья.
Дочурка хочет петь и танцевать,
Учиться в школе на одни пятерки…
Но что ей мама-медик может дать?
Раз в месяц мясо… Как же это горько!
Могучая, великая страна,
Ты непоколебимая держава…
Так что же ты не ценишь ни хрена
Простых людей, создавших твою славу?
Мне осточертили новости о разной величины «звездах», нет мне не интересна их жизнь и сколько они зарабатывают, не интересно знать в какой сад или школу они отдают детей, не интересно кто с кем спит, я бы с удовольствием прочитала о простой женщине, которая работает на двух работах, растит детей, а вечерами читает своим малышам книжки, которая вырастит достойных людей, с понятием о чести и достоинстве.
Простые люди гениальны в своей живучести.
Простые люди живут простой жизнью, а хитросделанные пытаются развести на деньги даже собственную.
К пристани подбегает Сашка, местный юродивый. Воет, плачет без слез, просит денег на водку. Егоров гонит его.
.
- Опять обманешь. Работать начни.
.
Потом все-таки даст сколько-то. Пока нас нет, Сашка будет «смотреть за машиной». Кругом непролазная, непроездная глушь. Угонять егоровский пикап некуда и некому.
.
Каждый сезон Егоров, отставной военный, служивший когда-то в разведке на границе с Китаем, садится в свой видавший виды Амарок и берет курс строго на север. Пятьсот километров до Вологды. Потом еще столько же по бездорожью, до Водлозера. Потом двадцать пять или около того по бурой, торфяной воде, среди холодной тишины. Лодка причалит к берегу. Здесь Егоров, по специальному разрешению, поставил небольшой сруб.
.
Когда-то озеро не было заповедником. Работал рыбхоз и фабрика при нем, теплилась котельная, по берегам шумело несколько поселков, дети ходили в школу. С наступлением демократии этот карельский край вернулся к первобытному состоянию, словно отряхнувшись от людей, сбросив их со своей лохматой шкуры. Людям здесь, как и восемь тысяч лет назад, предстояло сражаться за выживание. К извечным противникам человека - голоду и холоду - добавились их младшие родственники: пьянство и безработица. В начале 90-х, на волне экологического энтузиазма, территорию объявили природоохранной зоной, национальным парком. Никаких преференций району новый статус, конечно, не принес. Но глушь теперь, по крайней мере, официальная.
.
Егоров везет нас к Ильинскому погосту. С 17 века стоит посреди озера монастырь, срубленный, как и положено, без единого гвоздя. На острове служат лишь несколько монахов. Каждый сознательно обрек себя на заточение. У каждого собственные причины. Здесь нет телефонной связи, электричества, радио и телевидения, газовых баллонов, и даже вологодский хлеб или молоко считаются деликатесами. Есть лес и вода, деревянный крест над часовней, пара монашеских скитов и компактное хозяйство, состоящее из лошади, козы, да нескольких лодок. Зимой, когда озеро сковывает лютый мороз, а пути засыпает снегом, связь с островом надолго прерывается и монахи оказываются один на один с Тем, ради кого они прибыли. Рацион питания отшельников состоит в основном из мелкой рыбешки - ряпушки, из которой не делают разве что варенье. Каждое утро обитатели погоста отправляются на середину озера, проверяют сети и собирают улов. Нет рыбы - голодай и молись. Иногда в тумане проступают очертания соседских лодок. Из какого бы далека они ни явились, никто не удивится. Все друг друга знают. На одном берегу то ли прошлой, то ли позапрошлой весной коптил рыбу Иваныч. На другом, кажись, в августе, ставил сети Петрович. Так же, из ниоткуда, в монастырь пробираются трудники, готовые работать за стол и кров. Ступив на погост, человек словно обнуляет прошлое, получает у монахов кредит доверия, чтобы потом оправдать его. Или не оправдать. Лет десять назад один из настоятелей был зарезан послушниками, перед которыми поначалу распахнул двери.
.
На погосте нас встречает отец Илья - человек с мягким, тихим голосом, настолько тихим, что мне приходится включать предусиление на радиомикрофоне. У Ильи молодые глаза, даже борода не делает его старше. В прежней жизни, в 90-е, бывал в переделках, страдал и причинял страдания, но рассказывает об этом неохотно. Вспоминает, как однажды, проснувшись на полу после бурного застолья, увидел на дальней стене лик Богородицы, молвивший: «Погубишь себя. Встань и иди.» Променяв петрозаводскую братву на монастырскую братию, ищет Илья в монастыре не другой жизни, а прощения и спасения.
.
Дом Егорова - дальше монастыря, на самых задворках озера. То ли на острове, то ли на полуострове - не разберешь. Заповедная вода разливается по собственному распорядку и, следуя собственной же логике, меняет ландшафт. Прилетают в заповедник ученые из Европы. Делают замеры и срезы, ковыряются в почве, собирают корни и кору. Намекают на какую-то тайну, связанную то ли с мезолитом, то ли с неолитом. Но здесь тайна - всё. Шаг, шаг, еще шаг, вот тебя и не видно. Откуда был? Куда направлялся? Если двигаться прочь от егоровской сторожки, через лес, выйдешь, наверное, к Белому Морю. Но это вряд ли. Даже подготовленному человеку тут страшно. И дело не в том, что о деревянные стены приходит драть когти медведь. Просто человек на Водлозере действительно гол, слаб, ничтожен перед дыханием ледяной и болотистой вечности.
.
Тут, наверное, вообще ничего не может произойти, кроме твоей собственной смерти. Не существует Обамы и Путина, войн, катастроф, надежды и отчаяния. Не существует страстей. Хозяин рассказывал нам, как однажды нашел в лесу английские гильзы. Оказалось, в Гражданскую забрел к озеру отряд интервентов из Архангельска. Но и в ту пору нашлись какие-то люди, вроде бы коммунисты, которые стреляли в англичан и даже погнали назад, по соляной тропе. Англичане растворились. Коммунисты растворились. Водлозеро осталось.
.
На острове у Егорова работает плотник Колька. Ему сорок лет, он алкоголик, но с золотыми руками. Говорят, когда трезв - творит чудеса. Колька живет в одиночестве уже больше месяца - поправляет здоровье, а кроме того, воспитывает жену, слишком бурно возмущавшуюся его пьянством и за это оставленную «на материке» вместе с детьми. Жену он, по всей видимости, любит, хотя и побаивается. Тем сильнее заочно кроет её матом, грозится прибить или как минимум развестись. В обратный путь Колька едет с нами, заняв место на старом дизельном баркасе, которым управляет еще один местный - Вася, коренастый парень с детским лицом. Бывший десантник и единственный в округе светский человек, который не пьет совсем. После Чечни (здесь, как и во многих других далеких от Москвы регионах, нет неслуживших мужчин) Вася обнаружил, что стакан водки превращает его берсерка. Попытка разговорить Васю «на стаканчик» едва не стоила одному заезжему интеллигенту жизни. Вася легко вскидывает на плечо сосновое бревно, поэтому вязали его впятером. У Васи жена, дети, дом и зажиточное по местным меркам хозяйство. Всё так, как - считает Егоров - должно быть и у Кольки.
.
А тот, вдруг забыв про обиду, бежит к брошенной жене, чтобы переодеть штаны, поменять обувь и, обняв детей, прыгнуть к нам в машину. На полгода Егоров забирает Кольку в Москву, где даст работу на своем предприятии. Колька знает - у Егорова в Москве бизнес, связанный с каким-то производством. Но Колька не знает, не может знать, что заставляет Егорова бросать уже свой, егоровский, большой дом, свою жену и своих взрослых детей, чтобы раз в сезон не спать за рулем тысячу километров.
.
Всматриваясь в темноту, уворачиваясь от ухабов, Егоров говорит, что и ему, точно так же, как сотням тысяч других мужиков по всей стране, до зубовного скрежета обидно за державу. Что - не в силах изменить ничего в Москве - он решил хотя бы как-то поддержать водлозерский народ, вернуть ему стимул к труду и к жизни. В Куганаволок он привозит топливо и еду, иногда просто нанимает людей без видимой для себя отдачи. Я поворачиваюсь к Кольке.
.
- А ты, Николай, бывал в Москве?
.
Колька чешет перешибленный и давно сросшийся нос. Отвечает, что бывал, один раз, по дороге в… Моздок.
.
- И когда ж ты ехал в Моздок, Коля?
- Так в декабре 94-го. Сначала сборный пункт в Москве. Потом Моздок. Ну и дальше…
.
- Скромный. У него медаль за отвагу, - не оборачиваясь, говорит Егоров с водительского места. И тут я понимаю, что прячется за этой простецкой колькиной наружностью. И всплывают в памяти: площадь Минутка, горящие бэтеры и танки, обугленные тела на снегу. Нет ничего смешного в колькином пьянстве.
.
Мы въезжаем в Москву, упираясь в утренние пробки. Ползем по Ярославке. Ползем по МКАДУ. И с одной стороны от нас загораются огнями торговые центры. А с другой - кружит вороньё над черными холмами.
.
- Это не горы, Коля, - говорю я, предупреждая вопрос. - Это мусорные свалки. Это горы отходов. Это мы столько жрём.
- Да, изменилась Москва, дивится Колька, вращая головой. Не узнаю.
.
А я гляжу на него и думаю, как было бы, наверное, здорово бросить все репортажи, все новости на свете и сделать однажды фильм про Кольку, про его неподдельное аборигенское удивление. И назвать этот фильм, к примеру, «Колька едет в Москву». Но я не брошу, и никто про Кольку так и не узнает. Мы расстаемся, чтобы больше никогда не встретиться.
…
Егоров погиб ранней осенью. Перегруженная лодка попала в шторм. Из пяти попутчиков выжили двое. Отец Илья приезжал в Москву на отпевание. Говорил о дурном предчувствии. Что-то около месяца назад погиб и он. Проверял сети, оступился, выплыть не смог. Помяни, Господи, души усопших рабов твоих Валерия и Ильи.
Кому нужны напыщенные раздутые шары побед, которых нет… где простые люди до сих пор проклинают имя Горбачева, который убил единую семью и породил своими действиями национализм…
Как же я люблю простых людей, простых в общении, простых во всем, которые не боятся выглядеть глупыми, не боятся сказать фигню. С такими людьми ты сам раскрываешься, потому что ты подсознательно понимаешь, тебе тут не перед кем выпендриваться, тут все свои.
Как же я люблю простых людей, простых в общении, простых во всем, которые не боятся выглядеть глупыми, не боятся сказать фигню. С такими людьми ты сам раскрываешься, потому что ты подсознательно понимаешь, тебе тут не перед кем выпендриваться, тут все свои.
Слыша боя шум и гром стрельбы орудий,
все мечтают лишь о том, чтоб он затих.
Почему-то не хотят простые люди,
чтобы кто-то «защищал», воюя, их.
Брезгливость к простому народу рождается несознательно. от собственной вони.