…- Машенька, дорогая, посмотри, — продолжала шептать Ольга Борисовна, — та сторона крестится, женщины в черных платках, головы покрыты, а наша нет. Наверное, нужно было подумать о головном уборе. Но у меня и нет, никогда не было черного платка. А у той женщины очень красиво голова повязана. Очень элегантно. Наверное, мы тоже должны креститься? Как ты думаешь? А если мы без головных уборов, это неприлично? Я думаю, нас должны были предупредить о… о том, как сейчас принято появляться на отпевании.
Ольга Борисовна говорила уже громко. Караваевы злобно щерились, осеняя себя крестами. Священник читал молитву, не отвлекаясь, а мужчина-распорядитель шел к ним, чтобы сделать замечание.
Мария Васильевна выдала Ольге Борисовне сразу три таблетки валерьянки, чтобы предотвратить истерику. Потом подумала — достала из сумки пластиковый стаканчик, валокордин, бутылку воды и накапала, заставила выпить. Священник недоуменно смотрел на них, но продолжал читать молитву и махать кадилом.
— А у нас цветов больше, и гроб мне больше нравится, — рассуждала Ольга Борисовна в полный голос. — На крышке какой чудесный букет! Это из института прислали? Надо передать им благодарности. Ты не знаешь, его тоже сожгут? Жалко, если сожгут в крематории. Хотя я вижу там лилии. Тогда лучше сжечь. Не выношу запах лилий.
— Тихо, Олечка, тихо. Еще чуть-чуть осталось, — приговаривала Мария Васильевна, проклиная это проплаченное и организованное, никому не нужное отпевание. — Потерпи — скоро домой поедем.
— Полина! Ты здесь? — окликнула Ольга Борисовна.
Полина подскочила, склонилась к ней.
— Ты мне скажи, неужели Лизе было совершенно невозможно приехать? И кто придумал такую формулировку: «совершенно невозможно»?
Мария Васильевна с Полиной едва успели подхватить Ольгу Борисовну, которая вдруг стала опадать, сползать со стула.
Мария Васильевна поливала Ольгу Борисовну водой, растирала ей уши. В ее сумке нашелся и нашатырь. Она дала понюхать вату, и Ольга Борисовна очнулась.
— Боже, что за запах! — отмахнулась она. — Это так ладан пахнет? Я правильно говорю? Ничего в этом не понимаю. Или лилии? Нет, аммиак в чистом виде. Мария Васильевна, как такое возможно? Почему здесь стоит устойчивый запах аммиака?
— Олечка, это нашатырь, просто нашатырь. Успокойся. Тебе стало плохо. Здесь просто душновато, — говорила Мария Васильевна…
…Гробы стояли рядом. Евгений Геннадьевич и неизвестная Караваева с многочисленными родственниками.
— У нас меньше, да? Наверное, не всем позвонили, — пробормотала Ольга Борисовна.
На прощание к Евгению Геннадьевичу пришли немногие — помимо Марии Васильевны, Полины и Вадима, двое мужчин, которые отрекомендовались бывшими аспирантами, секретарша из института, машинистка, которая набирала его рукописи. Венки, конечно, были роскошные, дорогие, с золотыми надписями.
— Берите бумажки и свечки. Берите. Передавайте. Зажигайте. Зажигайте! — Между собравшимися бегал мужчина-распорядитель и раздавал свечки, бумажки с прорезями, чтобы воск не капал на руки. Священник — уставший мужчина средних лет, с брылями под нижними веками, начал что-то читать. Полина не слушала. Ольга Борисовна собиралась взять свечку, но вдруг отдернула руку.
— Подождите! — прокричала она. — Простите, одну минуточку, пожалуйста.
Священник умолк. Родственники Караваевой посмотрели на нее недовольно.
— Моя дочь, она едет. Она вот-вот должна приехать, — объясняла Ольга Борисовна, — ваш брат ведь тоже опаздывает. Давайте их подождем. Мы ведь в одинаковом положении, вы не находите? — Ольга Борисовна улыбнулась собственной шутке.
Дверь открылась шире, впуская запоздавшего троюродного брата Ивана.
Пока он, извиняясь, пробирался к своим, Мария Васильевна присела на корточки и сказала, как говорят маленьким детям, чтобы они услышали:
— Олечка, Лиза не приедет. Она не может.
— Полина! Объясни мне! Почему Лиза не может? — закричала Ольга Борисовна.
— Там нелетная погода. Она в другом городе, на конференции. Обещала вылететь первым же рейсом, — ответила ей Полина.
— Хорошо. Хорошо, — кивнула Ольга Борисовна. — Можете продолжать, — обратилась она к священнику.
Тот начал читать молитву, скороговоркой, быстро, чтобы уложиться в график. У него тоже рабочий день. Все расписано по минутам.
— Полина, ты в это веришь? — прошептала Ольга Борисовна. — Неужели нельзя было прилететь? Совершенно невозможно? Ведь есть же другие виды транспорта.
— Она думала, что успеет, — соврала Полина.
Лиза ей так и не перезвонила, оставив без ответа несколько звонков…
— Ольга Борисовна, успокойтесь, так сейчас бывает. Когда вместе, — увещевала ее Полина.
— Как это вместе? Это же не баня! — взвилась Ольга Борисовна. — Я отказываюсь от этого совместного отпевания! Разве вам не звонили? Из института должны были позвонить! И это они заказали отпевание! Посмотрите в бумагах, наверняка вкралась ошибка!
— Олечка, дорогая, пойдем! — Мария Васильевна крепко, профессионально взяла ее под локоть.
Караваевы тем временем суетливо их обходили и устраивались в зале на удобных местах, поближе к священнику, к стеночке, успеть занять три свободных стульчика, поставленных для тех, кто не может стоять. Хотя положено стоять.
Мария Васильевна ввела Ольгу Борисовну в зал прощания. Они встали у выхода — родственники Караваевой заняли почти все пространство.
— Как их много, — заметила Ольга Борисовна и начала оседать. Мария Васильевна кивнула Вадиму, и тот с мгновенной реакцией врача, пусть и окулиста, бросился к стулу, согнал плотно усевшуюся на нем тетку и притащил стул. Ольгу Борисовну усадили. Она вроде бы была спокойна. Мужчина, помогавший с организацией, закрыл дверь.
— Откройте, — велела Мария Васильевна, — задохнемся тут. — И мужчина оставил дверь приоткрытой…
— Готовы? Никого не ждем? — К Ольге Борисовне подошел распорядитель.
— Да, да, готовы, — поспешно ответила та.
— Караваева! Романовский! — выкрикнул фамилии вышедший из зала для прощания мужчина.
— Это нас? Нас? — ахнула женщина из соседней группы с опоздавшим Иваном. И все стали разбирать сложенные на лавочке букеты.
— Или не нас? Почему Караваева?
— Так это по девичьей фамилии. Она ж не меняла по документам-то.
— Она Караваева была? А я и не знала.
— Значит, Караваева. Я тоже не знала.
— Это нас. — Полина взяла Ольгу Борисовну под руку.
— Нет, не может быть, — уперлась та, — у нас отдельно. Отпевание. Разве не было заказано отпевание? Как же можно? Ошибка какая-то.
Ольга Борисовна вырвала руку и подошла к мужчине-распорядителю.
— Нам заказывали отпевание, — строго напомнила она.
— Караваева? — уточнил мужчина.
— Кто, я? Нет. Что вы такое говорите. Отпевание Романовского.
— Да, проходите, проходите, священник уже в зале. — Мужчина придержал дверь.
— Нет, мы не можем! Кто такая Караваева? Почему Караваева? Они ведь после нас. И у них еще троюродный брат не приехал. Я слышала. Они будут ждать. А мы раньше. Почему так? Почему вместе? Посмотрите, сначала Романовский, потом Караваева…
…- Надо Ивана подождать! — всполошилась вдруг женщина из соседней группы. — Где Иван?
— Опаздывает! У нас в одиннадцать ноль пять, а его еще нет, — возмущенно присоединилась к ней другая женщина.
— Да, в пять минут… Он едет. Надо его подождать, — вступила еще одна женщина.
— Не будем никого ждать, — отрезала вторая женщина, — без него начнем. Все его, что ли, ждать должны?
— Иван — это кто? — тихо спросила какая-то новая женщина.
— Троюродный брат, — пояснила вторая.
— А… А кто эта девушка? Она к нам?
Девушка металась от одной группы к другой, вглядывалась в лица, не признавая, извиняясь.
— Кажется, это Наташа, Раина дочка. Или нет?
— Нет, Наташа постарше будет. А Рая болеет?
— Болеет. Или муж ее болеет. Да, кажется, муж.
— Надо ее позвать.
— А если это не Раина дочка?
Девушка наконец приткнулась к своим, обняла ближайшую к ней женщину, поздоровалась с остальными. Было видно, что она успокоилась — нашла, узнала, не опоздала.
— А Рая-то могла бы и появиться, — прокомментировал женский голос.
— Да о чем ты? — отвечал ей другой…
…Пришедшие проститься собирались дисциплинированными кучками, переговаривались, здоровались, выражали соболезнования, кивали знакомым и незнакомым, но вроде бы знакомым — где-то виделись, совершенно определенно, лицо смутно узнаваемое. Или только кажется? Коллеги по работе держались чуть в стороне, но не отрываясь от общей кучки. Когда все дежурные слова были произнесены, когда заканчивались положенные церемонные объятия и поцелуи в никуда, все немного расслаблялись. Мужчины деликатно отходили покурить за угол, где стояла урна. Женщины же, чтобы скрасить ожидание, доставали телефоны. Они показывали друг другу фотографии — розы на даче, подросшие внуки, а вот младшая дочь вышла замуж. Никто не причитал, не плакал. Еще минут через десять неизбежно начинались сплетни — а кто это, а как дочка, развелась или так и мучается? А племянник все деньги тянет. А эта девушка, она кто? С виду не наша, никто ее не знает. Стоит, горе изображает. Она-то покойному кем приходится? А сестры передерутся за квартиру, как пить дать. Ох, хорошо, что покойный этого не увидит. Вон, стоят поодаль, зыркают друг на друга. Змеи. Говорят, вдова уже адвоката наняла. Там какие-то внебрачные дети обнаружились, а она и не знала. Да как не знала? Все она знала, только делала вид, что не знает. И как теперь, через суд доказывать будут родство? Завещание, говорят, не нашли. Точно было. Только вроде как бывшая жена забрала и никому не показывает. Конечно, там же все на нее записано, а на вторую жену покойный не успел переписать. Собирался, да все никак. Она ж теперь на улице останется. Первая жена ее взашей вытолкает. Да и правильно сделает. Первая-то столько лет с покойным прожила, двоих детей родила, а эта, новая, года три-четыре?..
…На похоронах Ольга Борисовна не проронила ни слезинки. На улице перед залом, где проходило прощание, собрались люди — похороны давно были поставлены на поток. Машины — черные, отмытые до блеска микроавтобусы — подъезжали, отъезжали, уверенно маневрируя в небольшом дворике. Мужчины в строгих деловых костюмах проворно грузили гробы в кузов, родственники послушно рассаживались. Открывались двери, выпуская предыдущую партию скорбящих родственников, закрывались лишь для приличия и через минуту снова распахивались, чтобы запустить следующих, по списку. Во дворе перед залом больницы, чистеньким, надо признать, с урнами, двумя скамеечками, родственники деловито спрашивали, уточняли:
— А вы за кем?
— Вон за этими. Они раньше приехали.
— А те, которые там стоят?
— Те после нас. Видимо. Да, точно, я вон за той женщиной в платке.
— Запомни мужчину, вон, крупный такой, мы за ними, наверное. Будем его держаться.
Несмотря на указанное время, весьма странное и точное, не круглое — девять двадцать пять или десять десять, например, волнение во дворике присутствовало. Будто кого-то из покойников внесут вне очереди, нагло втиснут раньше времени. Да и так родственникам было спокойнее — зацепиться взглядом за женщину в платке, мужчину в куртке или за девушку с букетом. И держаться ее. Мы следующие, а они — за нами. Эти прошли по времени, значит, и мы пройдем…
…Вадим, и без того потрясенный и ошарашенный свалившейся на него важной функцией главного мужчины, отвечающего за все, был отправлен в магазин за шампанским.
— Я не понимаю, — шептал он жене.
— Просто ты счастливый человек. Ты никогда никого не хоронил, — так же шепотом ответила ему Полина.
— Я не могу. Я не знаю, как. Зачем шампанское?
— Вадик, иди в магазин, — ласково велела Полина.
Ей Мария Васильевна наказала бегом сделать пюре и налепить котлет. Полина знала, что, если мама чего-то требует для пациента, нужно исполнять молча и быстро.
Когда Мария Васильевна вышла из комнаты, Полина сидела за столом с телефонной трубкой в руках.
— Лиза не приедет, — сообщила она матери.
Мария Васильевна знала, чувствовала, что так и будет. Что Ольга Борисовна ее пациентка, хотя ее никто не нанимал и не наймет. И что это все — начало конца. Длинного, дай бог, чтобы не мучительного, но ох какого длинного.
— Ольге Борисовне скажем? — спросила Полина.
— Не знаю. Я должна подумать.
Мария Васильевна составляла в голове план лечения — витамины, препараты, очень нужны анализы и консультация специалистов, но это позже. Люся пока не нужна. Что будет дальше — неизвестно. Надо пережить похороны.
— А что у нее? — спросила Мария Васильевна.
— Конференция. Не может вылететь по погодным условиям.
Тут вернулся Вадим с водкой, шампанским, зачем-то шпротами, банкой соленых огурцов, черным хлебом и коробкой шоколадных конфет…
…- Ольга Борисовна, давайте позавтракаем.
— А, давайте! Я дико хочу есть!
Мария Васильевна бегом метнулась на кухню, где заранее сварила овсянку — она была убеждена, что в таких случаях нет ничего лучше овсянки на завтрак и куриного бульона на обед. С сухариком. Но ничего жирного, соленого и жареного. Она вернулась в комнату с тарелкой, и Ольга Борисовна позволила себя накормить с ложечки. Она лежала в кровати и улыбалась. Мария Васильевна кормила ее и с каждой ложкой убеждалась — да, пациентка. Господи, только не Ольга Борисовна. Ей-то за что? Она совсем еще молодая. На четыре года младше? Или на три? Но, может быть, еще выправится, справится, сердце вроде бы здоровое, мозги тренированные, все-таки доктор наук. Должно пройти. Просто обязано.
Ольга Борисовна продолжала веселиться:
— Мария Васильевна, дорогая, предлагаю перейти на «ты». После вашей кормежки считайте, что мы выпили на брудершафт. Как же я хочу шампанского. Сейчас бы хоть глоточек — холодненького. Вы как? Ой — ты. Машенька, а давай по шампанскому? Вот жизнь готова отдать за бокал. И знаешь, еще за что? За котлеты, куриные, с пюре. Сто лет не ела. Как же хочу пюре! Или сейчас более уместно пить водку? Женя предпочитал водку. А я так и не привыкла…
— Олечка Борисовна, а Евгений Геннадьевич был крещен? — спросила Мария Васильевна. С ее точки зрения, вопрос отпевания был исключительно аттракционом для родственников. Она знала случаи, когда убежденного атеиста крестили в последние дни, когда пациент уже ничего не понимал и был согласен на все, лишь бы его оставили в покое. Она знала случаи, когда отпевали мусульманина и католика. А уж про евреев и говорить нечего. Находились верующие родственники, которые хотели всего и сразу — церемонии, слов, отпевания, чуть ли не ведущего заказывали на похороны, а тамаду на поминки. Мария Васильевна спросила просто так, чтобы вернуть Ольгу Борисовну сюда, в это время, хотя бы в сегодняшний день. Нужно продержаться сегодня и завтра, а потом прокапать — она еще подумает что.
— Крещен? Не знаю, — живо откликнулась Ольга Борисовна. — А что?
— Отпевание заказали.
— Заказали? Какой странный и неуместный глагол. Как можно отпевание заказывать? Но это не важно. Не знаю, Женя никогда не рассказывал. Возможно, его крестили в детстве. А это нужно подтверждать? Документально? Как все сейчас? Мария Васильевна, я знаю, что могу доказать совершенно точно! Наш брак! Я сохранила квитанцию об оплате государственной пошлины! В сберкассе! Она должна храниться в документах. Мы тогда получили талон в магазин для новобрачных, я купила там потрясающие туфли, правда, на два размера больше, пришлось вату подкладывать в носок, и должны были оплатить пошлину. Простите, дорогая, вы о чем меня спросили?
— Об отпевании. Вы не против?
— Нет, конечно. Мне кажется, это красиво. Разве нет? Церковные обряды бывают просто завораживающими по красоте…
— Прекрасный сегодня день, — улыбнулась она Марии Васильевне, — вы работайте спокойно, я девочек заберу, заодно совершу променад. Наверное, от няни стоит отказаться. Лиза ее совершенно ни во что не ставит. Просто удивительно, откуда такая жестокость. Она все делает ей назло. Мария Васильевна, дорогая, я вам говорила, что у Полиночки пытливый ум? Она задает удивительные вопросы. Некоторые и меня ставят в тупик и заставляют задуматься. Девочку нужно развивать. Я бы вам посоветовала биологический кружок, при МГУ есть хорошие кружки.
Мария Васильевна немедленно исключила в голове придуманный коктейль из препаратов и с тревогой посмотрела на Ольгу Борисовну. Для себя она уже назвала ее пациенткой и испугалась собственных мыслей. Нет, это временное, это от стресса, все пройдет…
…Вадим сел и опять начал тереть стекла очков.
— Это какой-то фарс, — донеслось до Полины.
Мария Васильевна хотела ему возразить, что это не фарс, а жизнь, и спасибо, что место в колумбарии выделили, Ольге Борисовне ездить будет удобно, не на другой конец города, но промолчала. Не стала она говорить зятю и о том, что и этого могло не быть — спасибо надо секретаршам сказать. Наверняка про венки они подсказали, и про портрет с траурной лентой в вестибюле, и про помощь вдове — сами бы начальники не додумались. И большое спасибо, что автобус оплатили, это ведь тоже недешево по нынешним временам. Может, кто-то будет из коллег или учеников — многие ведь в люди выбились. И может, кто-то сунет конверт с деньгами вдове, догадается. Хотя это все реже случается.
Мария Васильевна думала, какой коктейль сообразить для Ольги Борисовны, чтобы сначала она стояла, а потом уснула. Чтобы сердце выдержало и нервы не сдали. И как бы ее уговорить на капельницу. Надо бы ее проколоть, поддержать. Когда утром Мария Васильевна зашла в комнату к Ольге Борисовне, невралгия опять разыгралась — вид пациентки ей совсем не понравился. Очень не понравился. Физически и внешне все, казалось, в пределах нормы, а вот взгляд — Мария Васильевна давно определяла состояние по глазам, по взгляду, по цвету белков. Она сразу все по глазам понимала — где болит, как болит. Так вот у Ольги Борисовны нигде не болело, а взгляд был пустым, застывшим. Будто она не здесь и ей все равно. Спокойна, чересчур спокойна, и без лекарств, а это тоже тревожный сигнал. Лучше бы плакала, громко жаловалась, размахивала руками, хватала бумажки, звонила, во все вникала. Хуже всего было то, что Ольга Борисовна улыбалась…
…На следующий день отзвонились секретарши, передали соболезнования от начальников и добавили, что венки — от друзей и коллег, от преданных учеников — заказаны и будут доставлены. Секретарши же сообщили, что заказано отпевание, на всякий случай, поскольку данных о том, был ли усопший крещен или исповедовал атеизм, у них не обнаружилось. В здании института в вестибюле было решено поставить портрет с траурной лентой и корзиной цветов. Прощание было организовано далеко, на задворках, в районе метро «Коломенская». Кремация же предполагалась в крематории престижного кладбища. Там же выделили и место в колумбарии для последующего захоронения урны. Да, начальники просили передать слова соболезнования родным и близким и извинились — на прощании их не будет. Очень плотный график. Но потом они непременно заедут к вдове. Или позвонят.
— Если вы захотите развеять прах и откажетесь от места, сообщите, — напоследок попросила секретарша совершенно ошалевшего Вадима. Он не ожидал, что похороны — это бизнес, ничего личного. Секретарши ему сообщили, что заказан микроавтобус, но его нужно оплатить до церемонии прощания. Лучше в конверте и без сдачи из средств, которые выделены вдове в качестве материальной помощи. Поминки не организовывали, поскольку не знали количества прощающихся. Все документы и деньги будут присланы с курьером, ожидайте…
…У Марии Васильевны ныло где-то под сердцем. Она знала, что это не сердце, а подреберье, невралгия. Плохое предчувствие. Когда она давала капли Ольге Борисовне, та сильно сжала ее руку и сразу же отпустила. Вот тогда и появилась эта тянущая боль, ничего хорошего не предвещавшая. Мария Васильевна научилась слышать себя, а через себя — своих пациенток. Если подреберье — значит, уже все. Битва проиграна. Вылечить уже нельзя. Можно только оттянуть, отодвинуть уход, выцарапать еще немного времени. Мария Васильевна посмотрела на Ольгу Борисовну и одернула себя — нет, только не она. Ошиблась невралгия. Рано заныло подреберье. Преждевременно.
— Женечка рано умер. Скоропостижно, — прошептала Ольга Борисовна. — Он умер молодым. Считал, что ему то двадцать пять, то девятнадцать. А еще говорил, что ему родители снятся. Что он маленький и мама его зовет. Я тогда не поняла, что это конец. Женечка говорил, что его родители рано умерли, а дед был долгожителем. Или я что-то путаю. Когда он твердил, что ему двадцать пять, я даже рассердилась. Закричала на него. Врач пришел и спросил имя-отчество, сколько лет. Женечка тогда сильно сердился, а я на него накричала. Теперь виню себя. Я же не знала, что он уже там…
…Бабу Нюсю похоронили достойно. Посидели, помянули. И кто дернул Леночку наводить порядок? Она нашла старую сумку с документами, по которым выходило, что у бабы Нюси были и дети, и внуки, и племянники. Кто дернул ее позвонить по указанным телефонам, записанным аккуратным почерком в книжку? Некоторые телефоны молчали, или в домах жили другие люди. Но она дозвонилась до дочери и со слезами сообщила ей о смерти матери. Заверила, что бабу Нюсю похоронили достойно, что ушла она в заботе и без боли, в своей постели. Под приглядом сиделки и врача. А потом начался ад — дочка, сама уже бабка, подала в суд и стала поливать Леночку помоями. Мол, угробила мамочку ее родную за квартирку. Леночка плакала и готова была отдать этой дочери все, что та потребует. Но тут вступилась Мария Васильевна — пришла на суд вместе с Люсей. Судья оказалась ее бывшей пациенткой. И все решилось в пользу Леночки. Быстро. Леночка тогда целовала руки Марии Васильевне…