РЕАНИМАЦИЯ И АНГЕЛЫ,
ИЛИ ПРОГУЛКА ПО КРАЮ БЕЗДНЫ
Священник Валерий Духанин
В жизни нам даются суровые уроки. Но после этих уроков жизнь становится другой. Невозможно быть тем же, кем ты был, когда хоть на мгновение ты вышел за пределы привычного, оказался на пороге иного бытия. Ценность самой жизни познается на грани смерти, ценность света — после ночной тьмы, ценность любого Божиего дара — после его лишения.
Первая химиотерапия обернулась для меня серьезным отравлением. Токсикация охватила нервные пути. Отключилась речь, парализовались глотательные движения, затруднилось дыхание.
Жена пыталась вызвать «скорую» — все машины оказались в разъездах. Мне удалось показать в своем телефоне номер знакомых фельдшеров, трудившихся на «скорой». Благодаря им машина приехала значительно быстрей, в то время, когда я пытался на четвереньках глотать воздух из открытого окна.
Меня потом спросил один знакомый, возможно ли молиться в таком состоянии. С отключением речи и блокировкой мышц языка ты еще пытаешься молиться мысленно. Пытаешься всем сердцем обращаться привычными краткими словами: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного! Пресвятая Владычице моя, Богородице, спаси мя, грешного! Святый Ангеле Божий, Хранителю мой, помоги мне». И еще краткие молитвы преподобному Сергию Радонежскому, блаженной Матроне Московской, небесному покровителю мученику Валерию Мелитинскому…
Но наступает момент, когда тебе не хватает кислорода, вдохнуть ртом ты не можешь, и тут внутри происходит сбой, а в каком-то смысле наступает паника. Мысли теряют сосредоточенность, по телу проходят судороги, единственным желанием становится просто нормально дышать. В такие мгновения молитва испаряется, как влага на раскаленном песке. Ты начинаешь просто бороться за жизнь, искать, как лучше сделать вдох, глупо и беспомощно теряя молитву — этот главный, целительный источник нашей жизни.
В какой-то момент промелькнуло: если я уже умираю, то пусть это наступит скорей, чтобы близкие не видели всех мучений и чтобы просто перешагнуть порог, который отделяет временное от вечного, тленное от нетленного. Вот как мы просим на каждой ектении «христианския кончины живота нашего, безболезненны, непостыдны, мирны…» Но что-то это прошение никак не исполнялось, оставляя меня на краю бездны, на грани неизвестности.
Мне наглядно открылось, что бывает, когда молитвы близких восполняют твою беспомощность
Тогда жена поставила на молитву перепугавшихся детей. Опустившись на колени перед иконами, они со слезами, в простых детских словах изливали свою сердечную просьбу. В этот момент мне наглядно открылось, что в жизни бывает, когда ты живешь вовсе не своими молитвами. Когда молитвы тех, кто любит тебя, для кого ты еще имеешь значение, восполняют всю твою беспомощность и немощь. По молитвам ближних мы избавляемся от бед, обретаем от Бога спасение, исцеляемся и воскресаем. Эти молитвы становятся крыльями, которые подымают твою израненную душу и не дают ей пасть вниз.
Еще скажу, что на грани перехода ты чувствуешь, как многое, что казалось тебе важным, вдруг обнажает свою пустоту. Самым сердцем прозреваешь, как напрасно ты всё время куда-то гнал и спешил, пытался что-то заработать, вроде бы чтобы содержать семью, но мимо тебя в этой гонке и проходила жизнь твоей семьи, твоих детей, исчезала радость общения с самыми близкими. Счастье — оно всегда рядом с нами, но мы сами пробегаем мимо него. Чтобы остановиться и вырваться из замкнутого круга, нам от Бога и подаются суровые жизненные уроки.
Но вот наконец и «скорая». Вижу растерянное лицо врача, замешательство в его действиях. Замеряет мне давление, пульс, а затем каким-то прибором еще что-то меряет и с удивлением говорит: «Странно… Что же в крови кислорода-то меньше нормы?» Зачем-то ставит мне катетер в руку… и только перед самым нашим выходом к машине делает укол, после которого судорога в теле исчезает.
В больнице мне поставили капельницу. Но на следующий вечер приступ повторился. Меня отправили в реанимацию. Поскольку и в этот вечер я потерял дар речи, то не мог произносить ни единого слова. Оставался лишь безмолвным созерцателем происходящего и наблюдал, как Бог посредством людей спасает таким же людям жизнь и восстанавливает здоровье.
Никогда с этим раньше не сталкиваясь, я был поражен своим восприятием. Ранее я думал, что это место какой-то безутешной скорби, отчаянной борьбы за жизнь, последних проводов. Оказалось, что проведенный в реанимации день стал одним из самых счастливых дней в моей жизни. Это как рождение на свет, воскрешение, после чего радость дня и свет солнца, счастье общения с близкими и драгоценная возможность служить Богу переживаются наиболее ярко.
Здесь не царили ни ропот, ни ругань, ни жалобы или угрозы. Каков бы ни был больной, врачи и медсестры представляли собой пример исключительной жертвенности. Каждый заботливо, мирно, спокойно вершил свое дело, словно это были не люди, а ангелы, поставленные Богом на то, чтобы заниматься одним единственным делом — спасать людей. Наблюдая происходящее, я так и пришел к этому удивительному выводу: вся реанимация наполнена ангелами.
Смысл духовных прозрений не обязательно в том, чтобы ты непременно увидел ангелов, но в том, чтобы нечто ангельское ты увидел в людях, в тех, кто окружает тебя. Если кругом ты недовольно видишь одни грехи, недостатки, пороки, то кто же ты сам по своей внутренней сути? Каждый замечает то, что для него самого естественно. Если же в окружающих тебя людях ты прозреваешь доброе, чистое, ангельское, то, значит, Господь посетил тебя и не лишил Своей благодати. Впрочем, сам я на тот момент прозревал лишь собственную немощь и удивительную доброту, заботливость, сердечность сотрудников реанимации.
Одна пожилая врач, подойдя ко мне, с соучастием и состраданием произнесла: «Ты молись про себя. А когда сможешь, так и вслух молись. Молитв, слава Богу, много у нас. Молитва часто лучше всего помогает». И я молился. На сердце стало настолько мирно, спокойно, что я сравнил эти ощущения лишь с пребыванием в алтаре на богослужении. Ангелы наполняют алтарь храма, ангел-хранитель рядом с каждым из нас. Но Божии ангелы присутствуют еще и там, где спасается жизнь, где люди, забыв о себе, заботятся только о том, как помочь таким вот, как я, беспомощным. Почему же мы не замечаем этого в своей обыденной жизни?
Они имеют от Бога дар возвращать людей к жизни — и тем самым причастны таинству спасения
Пусть никто не осудит меня, но в тот момент реанимация мне представилась подобной священному алтарю, а действия персонала реанимации — священнодействиям служителей храма. Они воссозидают в человеке жизнь, делают по земным меркам невозможное, имеют от Бога особый дар воскрешать и возвращать людей к жизни, тем самым причастны таинству спасения сотворенных Богом людей. Конечно, всё это относится не к вечному спасению души, обретаемому только в храме, а к временному спасению тела. Но ведь свои души мы спасаем, покуда не расстались с телом, значит, и это временное спасение, восстановление здравия тела тоже важно для нас.
А потом всё завершилось очень просто. Меня откачали, вернули к жизни и спокойно отпустили домой. Они не ждали ни благодарности, ни признательности, ни денег, хотя трудно поверить, что зарплаты простых городских врачей высоки. По-доброму и с улыбкой напутствовали советом, чтобы больше к ним не попадал. Они сами остались там, как врачи на передовой, бескорыстно спасая жизнь всякого смертельно раненного.
Жаль, что часто мы не замечаем, как рядом с нами бескорыстно трудятся, вершат святое служение люди, спасая жизнь таким же, как мы. Как и молящиеся за тебя дети, так и врачи реанимации подобны ангелам, небесным хранителям, которые защищают и сохраняют нам жизнь.
Вспоминается еще только одно прошение ектении, которое после реанимации стало для меня самым важным, выше всех земных достижений, свершений: «Прочее время живота нашего в мире и покаянии скончати у Господа просим». Если умирать, то лучше мирно, а если жить, то только в покаянии. И вверить себя в руки Божии. Это и есть самое главное. Храни всех Господь!
Священник Валерий Духанин
23 мая 2018 г.
Стал задавать вопросы: «что значит смерть?» — мальчишка. Мама дала ответы, но далеко не все.
Мама пришла с работы, клетку неся подмышкой.
Маленький пробник смерти крутится в колесе.
Серый пушистый шарик с мордочкой и усами. Любит жевать капустку. Как назовёшь? Пушок.
Что не сказать словами, то пусть постигнут сами. Восемь процентов грусти. Шестипроцентный шок.
Нет, ну зачем «специально». Мы ведь не живодеры. Будем менять опилки, будем кормить, играть. Будет всё идеально. Но всё равно ведь вскоре, даже скорей, чем рыбки, сдохнет, считала мать.
Не получив ответов, мальчик забыл вопросы. Рос и не знал о смерти. Как-то вот вышло так. Стал совершеннолетним, то есть почти что взрослым. Рядом, всё в той же клети, яблоко грыз хомяк.
Он удирал раз тридцать, столько же находился. Слопал однажды штору. Как-то переварил. Мальчик умеет бриться. Мальчик на днях влюбился. Мальчик закончил школу. Мальчик не говорил больше о смерти с мамой или же с кем-то прочим. Он на свои вопросы знает давно ответ.
Это Пушок. Он старый. И совершенно точно то, что он жив и весел значит, что смерти нет
Смерть- это не конец, а своеобразное начало
Уходит моё поколение. Каждый в жизни оставив свой след.
Кому почтение и уважение. Кому то и помина даже нет.
К рождению мы идём девять месяцев - а к смерти идём всю жизнь.
Сначала меришь жизнь на дни,
Потом - на годы,
Потом узнаешь, что они
Здесь непригодны,
Что начинается игра
В десятилетья
И четверть века так легка,
Как полстолетья.
И только под конец пути
От нетерпенья
Опять начнешь считать на дни
И на мгновенья.
Как будто в комнату вошел
И тут же вышел -
Вот и вся жизнь - зеркальный сон,
Цепочка чисел.
С утра до вечера в печали. И по ночам мне .не до сна.
Наверное пришла за мною, та что с косою у окна …
Иногда смерть это не лишение жизни, а лишение чувств
Небо плакать по нас не станет,
Звёзды-слёзы роняя вниз.
Снег апрельский и так растает.
Марс воинственный новых виз
Нам не даст. Он кокетке Венере
Не позволит вина налить
Нам, не выжившим в Англетере.
Глупо это - напрасно жить.
Очень глупо писать напрасно
Тёплой кровью на серости стен.
С серым как-то не очень красное.
Кровь на стенах стремительно в тлен
Превращается грязно-бурый.
Миг ли, век ли и снова вокруг
Только серое. Серое мудрый
Выбирает. Спасательный круг
Тоже серый, как море Балтийское,
Как набросок карандашом
На котором посольство Латвийское.
Я его обходил пешком.
И не только его. Я много
Где бывал, где солёность брызг
Из артерии жертвовал Богу
И летел по наклонной вниз,
Зная точно, что небо не станет
Звёзды-слёзы по нас ронять,
Веря свято, что снег растает,
Когда время придёт умирать.
Я однажды умерла …
При той последней нашей встрече.
Тебя спасла, уберегла.
И тлела, тлела… и угасла.
Вся боль переместилась из груди
И превратилась в прах и холод,
Перегорела до золы
И перетёрлась в серый порох.
Сначала я боролась и жила…
Любя тебя… я жизни претворялась,
Жить без тебя я не смогла,
Ведь я тебе принадлежала.
Где тело, где моя душа?
И что я без нее и без другого…
Я отпустила… тупа умерла…
Себя не понимала с полуслова.
Забыли руки… обнимать,
Забыли губы… целовать и молвить,
Как кукла, нечего сказать.
Ушла в себя… меня не беспокоить.
Вот ночью мне, как в детстве снятся сны,
Я представляю ласковые руки…
Но так мне думать о тебе нельзя,
Ни для того тебя спасала.
…умоется душа под снегом выпавшим,
и на погосте будут каркать вороньё.
ты был в миру обычным человеком.
и ненавидел в душах - грязь, враньё.
любил спросонья утром улыбаться.
любил работу, праздник, детвору,
с которой не умел ты притворяться,
любил любовь. любил её одну.
не уберёг тебя твой покровитель.
болезни и несчастья в душу режутся…
распахнутые двери, в ту обитель,
вот потому коллапсы и случаются
Полина поняла, что Веля без сознания, с ним что-то случилось. Скорее всего инфаркт или инсульт. Она растерялась и оторопела. В ней как будто замедлился ток крови, и она погрузилась в анабиоз. Своеобразная защита организма от стресса.
Полина тем не менее достала мобильник и вызвала «скорую помощь». «Скорая» приехала через полчаса и отвезла Велю в близлежащую больницу. Полина сопровождала Велю, сидела с ним рядом: он без сознания, она в анабиозе. Было понятно, что к мэру они не попадут, мастерскую она не получит, но какая мастерская…
В приемном покое к Веле никто не подходил.
Полина тыркалась к белым халатам.
- Врачи заняты. Подождите, - отвечали халаты.
Полина никому не объяснила, что больной не просто больной с улицы, а великий Андрей Белицкий. Ей было неудобно требовать дополнительного внимания, поскольку здесь все больные. Здоровых нет.
Прошло полтора часа. Полина подошла к молодому врачу и сказала:
- Он умрет.
- Кто? - не понял врач.
- Веля. Он очень талантливый.
- Перед Богом все равны, - ответил врач. Полина достала мобильный телефон, набрала код Лос-Анджелеса и связалась с Эммой. Она хорошо знала этот телефон.
- Я звоню из больницы, - проговорила Полина. - Веля лежит без сознания, к нему никто не подходит.
- Это кто? - строго спросила Эмма.
- Да так. Никто, в общем.
- Какая больница?
- Больница на Котельнической набережной.
Далее все закрутилось и сплелось. Эмма из Америки позвонила лучшим врачам. Врачи тут же приехали в больницу. Через сорок минут Веля уже был в операционной.
Удалили тромб из сонной артерии. Тромб перекрывал ток крови. Кровоснабжение было восстановлено, но время упущено. Почти три часа мозг голодал, а в таких случаях имеет значение каждая минута.
Организм погрузился в кому. Сознание блуждало где-то в темноте и все никак не могло выйти к свету.
Эмма прилетела в Москву на следующий день. Как ей это удалось? Удалось. Она завязала в узел свою депрессию и превратилась в ракету, которая прорезает все слои атмосферы.
Через сутки Эмма уже сидела у постели своего мужа. Врач сказал:
- Разговаривайте…
- А он слышит? - спросила Эмма.
- Не знаю. Главное, говорите. Не отпускайте его.
- Куда?
- Туда. Он будет держаться за ваш голос, как за веревку.
Врач ушел.
Эмма смотрела на любимого. Он похудел. Ему шло. Выглядел он, как это ни странно - хорошо. На лице не было следов страдания или борьбы. Спокойное, умиротворенное, красивое лицо. Глубокие и мелкие морщины нарисовали свой узор, как мороз на стекле. Морщины ему шли и были знакомы - все, до последнего штриха. Они вместе их нажили.
Эмма сидела рядом. Надо было говорить, и она стала рассказывать всю свою жизнь начиная с детства. Потом всю их общую жизнь, начиная со дня знакомства. Особенно долго она задержалась на том лете, в Крыму, когда Веля ее любил и ехал к ней на машине. В грозу. Небо полыхало от молний, было страшно, тревожно и счастливо одновременно. Набежали знакомые и толпились в дверях ее номера, как хор в греческой трагедии. А потом, последние пять лет, она не жила, а будто провалилась в черный мешок, но Веля был рядом, и ей было КОМУ страдать, кому жаловаться. И она себе позволяла. А сейчас… Веля рядом, но его нет.
А вдруг его не будет рядом? И что тогда будет с ней?..
- Веля… - позвала Эмма. - Пожалей меня. Так плохо, как сегодня, мне еще не было никогда.
Эмма произнесла эту фразу иначе, чем всегда. Обычно она добавляла немножко трагедии, а сейчас - безо всяких добавок. Очень просто, тихо, глубоко.
И Веля услышал. Он уцепился за эти слова и почувствовал, что плывет им навстречу.
Эмма заплакала. Она и плакала по-другому, не ему, а себе.
Веля открыл глаза.
Из темноты постепенно, как будто проявляясь, выплыло лицо - такое родное, такое драгоценное. «Эмма…» - узнал Веля.
Она улыбалась ему сквозь слезы, как Джоконда, и Веля не мог понять: родился он или умер.
«Идёшь, на меня похожий…
М. Цветаева
Обделённый моей любовью,
Приходи ко мне на погост,
Слово выслушаю любое
Здесь,
Поскольку ты будешь гость.
В изголовье мне куст сирени
Посади
И лицом уткнись,
Приходи ко мне в воскресенье -
Воскресение значит Жизнь!
Только плакать не надо, слышишь!
Улыбаюсь тебе с креста…
Уходи, ты пока здесь лишний -
Видишь, заняты все места.
Скончалась Рада Аджубей, дочь
То же относится и к другим детям Никиты Сергеевича. Только зять Первого секретаря, муж Рады Никитичны Алексей Аджубей был «аж» главным редактором газеты «Известия» (до снятия Хрущева с должности).
Вышесказанное существенно для понимания отца умершей, на которого больше полувека льются потоки грязи изо ртов людей, которые уж точно не достойны этого человека.
Вот так, ребята.
RIP
***
Как призрачно мое существованье!
А дальше что? А дальше - ничего…
Забудет тело имя и прозванье, -
Не существо, а только вещество.
Пусть будет так.
Не жаль мне плоти тленной,
Хотя она седьмой десяток лет
Бессменно служит зеркалом вселенной,
Свидетелем, что существует свет.
Мне жаль моей любви, моих любимых.
Ваш краткий век, ушедшие друзья,
Исчезнет без следа в неисчислимых,
Несознанных веках небытия.
Вам все равно, - взойдет ли вновь светило,
Рождая жизнь бурливую вдали,
Иль наше солнце навсегда остыло
И жизни нет и нет самой земли…
Здесь, на земле, вы прожили так мало,
Но в глубине открытых ваших глаз
Цвела земля, и небо расцветало,
И звездный мир сиял в зрачках у вас.
За краткий век страданий и усилий,
Тревог, печалей, радостей и дум
Вселенную вы сердцем отразили
И в музыку преобразили шум.