Опять зима, январь,
блокада,
Есть у меня один,
вопрос,
Вот говорят, что вся
страна,
За Ленинград переживала,
И продовольствие
народ,
В блокадный город этот
шлет.
Но почему в посылке той,
Мука ржаная, жир тюлений,
И нет мясных консервов,
шоколада?
И где пшеничная мука?
Кому-то посылали иногда?
На дворе стоял январь, по воспоминаниям переживших блокаду, - самый страшный месяц, когда от голода умирало очень много людей. В одной семье чудом уцелели домашние любимцы: кот и попугай, в недавнем благополучном сытом прошлом - заклятые враги. Кот Максим еле передвигался - клоками облезла шерсть, даже когти не убирались. Он перестал мяукать, выпрашивая еду. Говорящий попугай Жак молчал и с голоду тоже лишился своего роскошного оперения. Немного подсолнечных семечек, случайно выменянных на отцовское охотничье ружье, скоро кончились, и Жак был обречен. Однажды Максим ухитрился открыть птичью клетку и залезть в нее. В иные времена случилось бы непоправимое, а тут… Вернувшиеся домой хозяева были потрясены до слез: в холодной комнате, прижавшись друг к другу, спали оба питомца! Кот бережно свернулся клубочком вокруг попугая.
Попугай через несколько дней погиб. А кот выжил и стал живой легендой - котом, пережившим блокаду! Рассказ о нем передавался из уст в уста, многие люди приходили посмотреть на такое чудо, учителя приводили целые классы на экскурсии. А Максим оказался долгожителем. Он дожил до 20 лет и умер от старости в 1957 году.
Ещё много интересных историй на странице источника цитаты…
Чем для меня была ленинградская блокада? Я жила одна, потому что мой супруг находился в ссылке в Калинине. Я ездила к нему раз в месяц, но с началом войны вырваться из Ленинграда становилось все труднее. Он работал корректором в одном издательстве, но когда пришли немцы, работы не стало, а я отсюда уже ничем не могла ему помочь - переводы не доходили… Лишь много времени спустя я узнала, что он умер от голода, одинокий, больной, всеми брошенный старик.
Я преподавала в школе. Да, был паек, вы знаете, какой. Об этом писали много. Были и голод, и стужа, и смерть кругом, нехватка воды… Все это обдает незабытым ужасом при всяком воспоминании. Много страшного было вокруг, но мне запомнились два эпизода. Один - зловещий, другой, наоборот, бодрящий, укрепивший во мне надежду на Бога, которая, могу с чистой совестью засвидетельствовать, меня никогда не покидала.
Случай первый. Это было в начале блокады. Я ехала на трамвае (еще ходили трамваи). Вдруг остановка. Ждем отправления - вагон стоит. Вагоновожатая постучала пальцем в окно кабины, показывая на какую-то помеху на пути. Пассажиры, и я в том числе, вышли наружу и увидели жуткое зрелище: полчище крыс направлялось из города. Количество их не поддавалось исчислению, оно было огромно. Впереди шел вожак - седая, исполинская, жирная и страшная крыса. Она выводила своих сородичей из осажденного города, где даже этим всеядным и мелким зверькам не выжить. Все с молчаливым страхом смотрели вслед исходящим грызунам и наверняка вспоминали пословицу о тонущем корабле, с которого эти твари первыми бегут, а мы вынуждены остаться.
Другой случай произошел сразу после мощного обстрела, заставшего меня на пути с работы домой. Тревогу я переждала в бомбоубежище и, когда по радио объявили отбой, заспешила к себе. Мое внимание привлек большой пятиэтажный дом, стоявший ранее за два квартала от меня.
После сегодняшнего обстрела от него остались одни развалины. Только угол здания уцелел. На одном из этажей в этом самом углу угадывались остатки жилой комнаты: торчали обломки половых досок, куски шту-катурки, висевшие на прутьях дранки и… нечто совершенно невероятное: небольшая икона Божией Матери в серебряном окладе с горящей перед ней лампадой! Все здание рассыпалось, а лампада даже не погасла! И я, и немногочисленные прохожие глядели на это чудо в немом изумлении и каком-то мистическом восторге: это был явный знак милости Божией к нам - осажденным, во всяком случае, я восприняла его таким образом. Эта горящая лампада помогла мне выжить.
Источник: Год на сельском приходе. Протоиерей Савва Михалевич. М.: Издательство «Благо», 2004
Рассказ пережившей блокаду
БЛОКАДА… Слово жуткое какое…
Костлявый ад и голод в нём слышны.
Будь проклят тот, кто это всё устроил,
Не смог договориться по-простому:
Чтоб без смертей, без крови… без войны!
Мой муж, майор, едва успел собраться -
Уже машина ждёт его внизу.
Девчонкам от отца не оторваться…
А младшенькая положила зайца:
«Чтоб не скучал! Далёко повезут!»
А я - поверишь, Таня, - ни слезины!
Как истукан, застыла у окна.
К груди прижала кошака, Максима,
И затвердела. Стала как машина.
Война, ну что поделаешь, - война!
Потом с эвакуацией тянули,
Потом - уже под Гатчиной бои…
Завод живёт: нужны снаряды, пули!
И лето, осень - мигом промелькнули…
Ох, бедные девчоночки мои!
Они ведь, Танька, знаешь - ленинградки!
В чём держится душа… А в дом войдёшь:
- «Ну, как дела?» - «Всё, мамочка, в порядке!
Вот: я для Даши сделала тетрадки,
Играли в школу…» А в ручонках - дрожь.
Мне, Таня, на заводе легче было:
Похлёбку выдавали на обед.
Там не до мыслей горьких да унылых,
Ты механизм, животное, кобыла,
И адская работа - словно бред…
Мне наша повариха, тётя Маша,
В горсть крошек набирала… А потом
Бежишь домой: как там мои бедняжки?
Заварят крошки кипяточком в чашке -
И завсегда поделятся с котом.
Так вот, Танюшка… Про кота, Максима.
На целый дом - а в доме сто квартир
(Жильцов-то меньше) - из котов один он.
Других поели… Это - объяснимо,
Быть может, коль с ума сошёл весь мир.
Соседка Галка всё пилила, сучка:
«Ты дура! Ведь по дому ходит зверь!
Глянь на девчонок! Будто спички - ручки!
Помог бы им сейчас мясной-то супчик…»
А я - крючок покрепче вбила в дверь.
Но становилось горше… Холоднее…
Не спрячешься, коль в дом стучится смерть!
А старшенькая месяц как болеет
И, забываясь, шепчет: поскорее…
Я больше, мама, не могу терпеть…
Что тут со мною сделалось - не знаю.
На кухню я метнулась за ножом.
Ведь я же баба, в сущности, не злая,
А словно бес вселился… Как могла я?!
Взяла кота: Максимушка, пойдём!
Он, несмышлёный, ластится, мурлычет.
Спустились мы к помойке во дворе.
Как жуткий сон всё вспоминаю нынче,
А ведь кому-то это, Тань, привычно -
Скотину резать в супчик детворе.
Спустила с рук… Бежал бы ты, котишка,
Уж я бы за тобой не погналась…
И вдруг гляжу - а он не кот! Мальчишка…
«Голодный бред»?! Ну это, Танька, слишком!
Ещё скажи похлеще: напилась!
Трезва, в своём уме… А мальчик - вот он.
Косая чёлка, грустный взгляд такой…
В рубашечке, на голове пилотка…
Запомнились сапожки отчего-то:
Оранжевые, новые - зимой!
Он словно понимал. И не спасался.
Не убегал. Пощады не просил.
Прищурюсь - кот. Глаза открою - мальчик.
… я, Танька, пореву. Что было дальше -
Рассказывать без слёз не хватит сил!
Ох, как я нож-то, дура, запустила!
За дровяник! В сугроб! Чтоб сгнил навек!
Как я Максимку на руки схватила,
Ревела как! Прощения просила!
Как будто он не кот, а человек!
Не чуя ног, домой взлетела птицей
(Ползёшь, бывало, вверх по полчаса),
Котишка крепко в воротник вцепился,
И слышу - что-то без меня творится:
В квартире смех, чужие голоса!
И старшая выходит - в синем платье,
Причёсана: мол, гости! Принимай!
Вот, прямо с фронта - лейтенант Арапов,
Привёз посылку и письмо от папы.
Я, мам, пойду на кухню - ставить чай!
Как будто не болела… Что за чудо?!
… Посылка эта нас тогда спасла.
Как выжили мы, говорить не буду,
Да и сама ты знаешь: было трудно…
Но Женька в школу осенью пошла!
Там хлеба с чаем малышне давали,
Кусочек невеликий, граммов сто.
Весной в саду пришкольном лук сажали…
…А Галку-то, соседку, расстреляли.
Но только, Тань, я не скажу, за что.
Дорога Жизни стала нам спасеньем:
Все нормы сразу выросли! К тому ж К нам, демобилизован по раненью,
И аккурат ко Дню Освобожденья
В сорок четвёртом возвратился муж.
А кот что учудил! - к его шинели
Прилип - смогли насилу оторвать!
Сергей мне прошептал: спасибо, Неля…
Войны осталось - без году неделя,
А впятером нам легче воевать!
… Вот девять лет прошло - а я всё помню.
Котишка наш, представь, уже седой -
Но крысолов отменный, безусловно!
А по весне устраивает войны
И кошек… это… прям как молодой!
А вот и он! Явился, полосатый!
Матёрый зверь - ведь довелось ему
Всех пережить - тех нЕлюдей усатых,
Которые - век не прощу проклятых! -
Устроили блокаду и войну.
Да не мяучь, как маленький котёнок!
Опять Максиму не даёшь поспать.
Ну что, доволен? - разбудил ребёнка!
Танюш, подай-ка мне вон те пелёнки…
Родить решилась, дура, в тридцать пять!..
г. Ленинград, май 1953 года.
? Порой идем куда-то напролом,
И мысленно целуем взглядом небо.
И вспоминаем только о земном,
Когда под нашим жестким каблуком
Вдруг хрустнет брошенная корка хлеба.
А этот маленький сухой кусок
Еще вчера хрустящей был горбушкой.
Но мир людей циничен и жесток,
Кому-то встал кусочек поперек,
И хлеб швырнул на землю равнодушный.
Почём горбушка, знает Ленинград…
Блокада в сердце болью отзовётся!
Кто пережил в войну голодный ад,
Кто черствой крошке был когда-то рад,
Тот, хлеб подняв, губами прикоснётся.
Быть может, циник скажет: «Это чушь!».
Но тех, кто корки пОд ноги швыряет,
Заставит жажда пить из грязных луж.
…Прости, Всевышний, чёрствость наших душ,
Пусть наши дети голод не познают!
© zulnora