Временами мне становилось с ним совсем неспокойно. Ни с кем - ни до, ни после - я не чувствовал себя таким прозрачным, как с ним. Да и такого аккуратного умения воздерживаться от всяких советов или критики я ни в ком не могу припомнить. Но именно он дал мне узнать, что значит быть терпимым, что значит относиться с уважением к чужой свободе. Любопытно, что теперь, когда я размышляю об этом, я вижу в нем глубочайший символ Закона. Не того мелочного духа закона, который человек использует в своих собственных целях, а непостижимого космического Закона, не прекращающего действовать ни на мгновение, Закона, который неумолим и справедлив и потому в конечном счете милосерден.
Вечер, проведенный с ним, выматывал меня полностью. Я уставал просто слушать его, потому что напряженно подкарауливал, как хищная птица, каждую его фразу, чтобы выбрать момент вступления. Кроме того, имели место еще длительные перерывы, а также акробатические трюки. Иногда он заставлял меня ждать по полчаса или больше в телеграфной конторе, пока сам с раздражающей меня обстоятельностью совершал утомительный обход в поисках какой-нибудь самой заурядной подробности. И всегда, прежде чем продолжить рассказ, во время нашего передвижения от одной службы к другой, он делал долгий многословный крюк, перебирая всех клерков, управляющих, телеграфистов. Без этого мы не покидали контору. Память у него была потрясающая.
Возможность остановить время
Нажать на стоп
И с разгону въехать в столб
Поджечь это небо
Зайти далеко, поставить рамки в назначенный срок
Добежать до вокзала,
Прыгнуть в такси, разъехаться кто куда,
Я знаю: этого мало,
Кругом больные люди, больная среда.
Девчонка, я ее плохо знаю,
Она живет далеко,
Она думает так же как я Осторожно по краю
На ступеньках в метро
Оставляю мысль навсегда.
Ночной разговор, вспоминаются душевные муки
Мне кажется я влюбился, она сидит по правую руку.
Я не знаю как и с чего начать
И время начинает очень быстро бежать
Через несколько часов, вот опять
Мой самолёт начинает взлетать.
Холод. Холод. Холод.
Чебоза - Одиночество
Пустой город, пустой дом,
В пустом небе грохочет гром.
Пустые улицы, пустые глаза,
И на двоих нам осталась одна звезда.
Молчит время, молчат провода,
И всё спокойно, нет добра, нет зла.
В аэропорт не пришёл самолёт,
И пустой автобус нас никуда не везёт.
В одиночестве и ночью, и днём,
Мы с тобой никогда не умрём.
Мокнут волосы под дождём,
Мы не умрём, не умрём вдвоём.
И стрелка времени мчится по кругу,
И ждёт гостей пустая посуда.
В холодном городе остались вдвоём,
И мы не умрём, мы не умрём.
…
Не нужно строить козни за спиной,
Плести интриги, мило улыбаясь,
И лживой прикрываясь пеленой,
Перед иконой говорить: «Я каюсь».
Других ошибки ревностно судить
И ангелом при этом притворяться;
Просить прощенья, заново грешить -
При этом божьей кары не бояться.
Раз уж вполне законно подстрекать любознательность, то вернее было заглянуть в корень, объяснить себе, зачем она врет таким вопиющим образом. Последствия этой болезни не были для меня ясны - еще не были. Чуть-чуть задуматься - и я бы догадался, что самый первый и самый разрушительный ее результат - отчуждение; удар, нанесенный первой замеченной ложью, по эмоциональной окраске похож на тот, который испытываешь, когда распознаешь в человеке, стоящем перед тобой, душевнобольного. Страх перед ложью, боязнь предательства - это чувство идет от врожденного страха перед потерей личности. Пройдет вечность, прежде чем правда станет точкой опоры не только для одиночек, но и осью, вокруг которой будет вращаться человечество. Моральный аспект всего - лишь сопутствующее обстоятельство, за ним скрывается некая глубоко запрятанная, почти забытая цель.
Мы умеем любить, не умея прощать… Мы умеем судить, не умея страдать… Мы так любим других осуждать за грехи, а свои где-то прячем в безднах души. Нам так сложно любить… Ненавидеть - легко… Заглянуть интересно в чужое окно… Но зато, мы боимся в себя заглянуть… Говоря, что честны - можем вновь обмануть.
Любовь - это когда оба любят взаимно. Когда любит один - это болезнь.
Рэй Брэдбери
Борьба, происходящая в сознании, - это история расщепления души. Пережив полнолуние, трудно бывает примириться с неизбежностью постепенного увядания, тусклой смерти этого цветка, и люди пытаются изо всех сил оставаться в зените. Они пытаются изменить действие закона, заключенного в них самих, в их рождении и смерти, росте и изменениях. Застигнутые чередованием приливов и отливов, они расщепляются. Душа уходит от тела, а подобие разделенного «я» еще пытается бороться. Раздавленные своим собственным великолепием, они обречены беспрерывно искать красоту, истину, гармонию. И, лишившись собственного сияния, они рвутся заполучить дух и душу того, к кому их тянет. Им каждый лучик нужен, и они отражают чужой свет каждой гранью своего существа. Мгновенно вспыхнув, когда свет падает на них, они так же стремительно гаснут. И чем ярче вспышка, тем более ослепленными предстают они миру. Тем опаснее они для источника света. И тем опаснее такие отражающие люди для излучающих; как раз к этим ярким и настоящим источникам света льнут они с необоримой страстностью.
Существует гипотеза, согласно которой, когда какая-нибудь планета вроде нашей Земли, выявив все формы жизни, исчерпает все возможности их развития, она рассыпается на части и, подобно звездной пыли, рассеивается по Вселенной. И она не медленно угасает, как Луна, - она взрывается, и уже через несколько минут и следа ее не отыщешь на небесах. Нечто похожее происходит и в морских глубинах. Это называют имплозией - взрывом, направленным внутрь. Когда амфибия, привыкшая к черным безднам, поднимается на другой уровень, когда меняется привычное для нее давление, тело взрывается изнутри. А разве не привычное зрелище - подобные взрывы в человеческих существах? Норманн, ставший берсерком 70, малаец, одержимый амоком, - что это, как не примеры имплозии? Когда кубок переполняется, содержимое переливается через край. Но что происходит, когда и кубок, и то, что его наполняет, сделаны из одной субстанции?
Бывают моменты, когда жизнь настолько переполняет человека, когда эликсир жизни озаряет его таким великолепием, что выплескивается душа. В ангельской улыбке Мадонны это явлено как истечение Духа. Наступает миг полнолуния - идеально круглым становится лицо Луны.
С прошлым я рассчитался вчистую. Черт побери, если бы выспросить у Парки, почему все в жизни зависит от того, какую пищу вы поглощаете за завтраком. Много счастливых возможностей подбрасывает нам Провидение: их можно назвать деньгами, успехом, молодостью, жизненной силой, тысячью других имен. К чему даже самое ценное сокровище, если нет в нем притягательности для вас? И вот я должен из всего этого выбрать то, что я могу ей дать. Деньги - дерьмо! Что с ними делать? Ведь там столько всего запутанного, извилистого, нуждающегося! Там же все болит. Это как определение истерии в книжках доктора Онирифика: «Чрезмерная проницаемость психической оболочки».
У каждого свой список грехов, но не все помнят под каким номер и как грешили…
Мы ходим по широким и узким улицам,
спускаемся в подземные переходы.
И есть ощущение, что мы часть
какой-то большой и недоигранной коды.
Мы кажемся себе теми, кем хотим казаться.
Иногда мы считаем, что легче уехать,
А потом - что нужно было остаться.
Мы считаем себя умнее всех, кто был когда-то до нас.
По количеству средств к существованию
возводим друг друга в отдельный класс.
Большинство из нас считает себя умнее большинства
и постоянно друг с другом о чём-то спорят.
Это похоже на моду, которая была всегда.
Так волнуется песок на дне моря.
И всю жизнь мы хотели изменить мир к лучшему.
Кто-то писал об этом в книгах, кто-то в стихах.
Но непонятное чувство безразличия
появляется на борту самолёта, летящего в облаках.
Нам скучно жить, и от этого тоже много проблем.
Занимаемся не тем, чем хотим,
чувствуем себя частью выдуманных систем.
Любовь превращается в привычку и обязательство.
Остаётся безразличие, которое морально
можно не считать предательством.
В суете будних дней мы, как герои кино.
Суть которого в том, что-то ли время изменило людей,
то ли люди изменили его.
Я начал вспоминать эволюцию моей любви. Эволюцию? Не было эволюции. Была вспышка. Все произошло мгновенно. Почему - я удивился мысли, что это может служить доказательством, - почему даже то, что первый мой жест был жестом отказа, неприятия, доказывает, что я почувствовал всю силу ее притяжения? Я сказал ей «нет» из инстинктивного страха. Вступив на эту сцену, придя в тот вечер в дансинг, я расстался с моей прежней жизнью.
Я мечтал о смерти, и вот я умер. Я уже не ощущаю этого мира и еще не коснулся другого. Я медленно скрываюсь под морскими волнами, совсем не чувствуя ужаса удушья. Мысли мои ни с тем миром, который я оставил, ни с тем, к которому я приближаюсь. На самом деле это нельзя сравнить с мыслями. И на сон это не похоже. Это, скорее, рассеяние, диаспора: распустили узел, и сущность рассасывается. Да это и не сущность больше. Я стал дымком от дорогой сигары и как дымок растворяюсь в прозрачном воздухе, а то, что осталось от сигары, рассыпается прахом.