Я пуста, словно чистый лист,
И стихи мои уж не
Да и лист не особо чист.
Завалился за шкаф в темноте,
Запылился, застрял меж книг,
Что давно без дела лежат,
Потерялся в один лишь миг,
И теперь не вернуть назад.
Я пуста, словно серый двор
Утром первого января,
От веселья один позор,
Всё, что было - то было зря.
Ни к чему этот шум и гам,
Лучше сразу бы тишина.
Ничего не осталось нам,
И из чувств лишь одна вина.
Я пуста, словно каждый день,
Что впустую потрачен был.
Где господствует только лень,
Ни на что ни осталось сил.
Что-то там кому-то должны,
Что-то там все хотят от нас.
И ушли все те, кто важны,
В этот самый тяжёлый час.
На окраине города где-то
Я стою и сигналю рукой.
Автостопом куда-то уеду,
Обрету долгожданный покой.
Позабуду о том, что тревожит,
Обо всех, о ком сердце болит.
И теперь, наконец-то, быть может,
Не останется прошлых обид.
За окном свет фонарный мелькает,
Валит хлопьями крупными снег.
Город вдаль от меня утекает,
Лишь на пользу пойдёт мне побег.
Пляшущий карлик на белом рояле,
Видеосказки для верных земле,
Плачущий мальчик в гранитном стакане,
Что захлебнулся в зеленом вине.
Верные книги в хрустальных обложках,
Карлику в танце забыться дают,
Злобные псы на цепях разрывают,
Злобные глотки на небо дерут.
Но изумрудные звезды над нами,
Ограничительный свет потолка,
Пляшущий карлик на белом рояле,
Да плачущий мальчик в гранитном стакане.
Сумрак закрался в мой дом
Сквозь застекленную ризу.
Занял углы… и тайком
Плотно улёгся по низу.
Кошка, у ног, под столом,
Лени поддавшись капризу,
Дремлет, свернувшись клубком.
Я не тревожу подлизу.
Грустно. Февраль за окном
Вьюжит крупу по карнизу.
Тусклый фонарь за углом -
В ночь оформляет мне визу.
у меня никого. только Ты. только Ты и море,
и оно не проходит даже под воскресенье,
и оно не проходит даже с отливом, даже
с кошельком наготове к первой свободной кассе.
у меня никого. никого. только Ты и город.
только Ты и дома, только Ты и до марта - пропасть.
только пропасть и прок от нее - пожинаешь рожью,
и умеешь в нее не срываться под воскресенье.
у меня никого. только Ты. никаких поблажек.
хоть удобри песок бурлаком - никаких подвижек.
повиси-ка с мое в неизвестности - обернется
изначальное неподъемное - выносимым.
у меня в черепной бесконечный звенящий ветер,
разбираемый на падебаски в ветвях и ноты,
всё, чего не желал, но потом объяснишь «так вышло»;
у меня никого. только я. и внутри меня
Ты.
А когда все к чертям собачьим разбивается на осколки,
На кофейной гуще сидеть выверять, как долго
Нужно взбалтывать космос, взращивать ярый хаос,
Чтобы жизнь ни сном, ни сказкою не казалась.
Вот от связки ключей остается ключ, от любви - свобода,
Ты звереешь и думаешь: «еще потерплю с полгода,
Потяну эту жилу, оплавившуюся массу.
Что же ты за робот, сделанный из пластмассы?
Засыпаешь со мной, и сушишь меня, и судишь.
Мы в друг друге выросшие и выкорчеванные люди.
И уходим в дерн, промозглую хлябь и жижу.
Как же я люблю тебя,
То есть ненавижу.»
От того ли знания, еле тлеющего на донце,
Что всякая боль убьет или рассосется,
Можно волочить легко и остервенело
От души свое отклеившееся тело.
Волочить, а надоест - отцепить и бросить.
В жухлый сноп, в расплаканный клен. Хорошо, что осень,
Что худеющий день и взрослеющая усталость,
И что у тебя меня не осталось.
И что у тебя есть модем и чайник,
И что с ними нет ни горечи, ни печали.
Эти две со мной, одна другой терпеливей,
Мы сидим в темноте и слушаем блюз залива.
плюнь, моя девочка. плюнувши - разотри.
никому не давай смотреть, что хранишь внутри.
хохочи так, что бликами пенится гладь витрин,
а в подушку
рыдай себе до зари.
пой, моя девочка: боги глухи к мольбам,
но дергают ножкой под реггей, пьют ром под блюз.
не читай им молитв - куй рифмочки: им, богам,
импонирует всякая ересь
и странный вкус;
они любят безумных, коим спасенья нет:
их не надо щадить, беречь, наставлять, хранить,
можно вяло коситься с облака в твой кювет,
снарядившись попкорном или картошкой фри.
и пока ты их развлекаешь - зеленый свет:
им забавно: сердцем станок или нижний брейк,
у тебя беззащитная шея, бабочки век,
ты умеешь такое, слабенький человек,
чего им при всем желании не суметь.
так танцуй, подгибай подол, поводи плечом,
закипай оголенной кожей, слоись в лучи.
а просить, мой свет, не вздумай их ни о чем:
сами все предложат, прольют ручьем -
когда будет
что им, вскормышам,
отключить.
Чайлд худ
Господи, что ли время пришло предъявлять счета?
Хороша собою, курноса, худа, горда,
В одном флаконе поэт и его мечта,
Так какого черта я
Ни черта не та?
Ни черта не та, а та - посреди моста:
Вот она стоит, босонога, прозрачна, в летящем платье,
Держит куклу в руках как маленькое распятье,
И подсохшую корочку с острого локтя уже содрать бы,
Неоткрытая россыпь руды, лебеды и льда,
И глазищи меня рентгенят.
Как объяснять ей?
Она думает: вырасту - стану врачом на скорой и рок-звездою,
И песню выращу, и людей починю, как деревья, и мир построю,
И бетонные стены гнутся в воск от ее настроя.
Посмотри ей в глаза,
Расскажи ей, чего я стою.
Господи, отмотай меня, отмечтай меня лет на десять,
Дай мне этой веры ядерной, лютой веры наперевес и
Дай мне воли следовать: пусть твои херувимы и стюардессы
Указуют путь, подталкивая едва.
Для чего иначе мне в мозг насыпать слова?
Как сплошной нитроглицерин, как сушайший порох.
Я буду поздно. Ты предупредил вахтеров?
Главный вход закрыт. Тут все стонут от их поборов.
Остается выбрать бога и уповать,
Тихо гневаясь в коридорах.
Расскажи, для чего вливать мне в горло самбучьи ноты?
Господи, ты же это сделал все для чего-то.
Мог бы просто выдать бюст, пустоту и тишь.
Бог мой, выведи ее из-за поворта,
Ты ведь можешь все-все исправить, переработать…
А то она там с моста на Тебя так смотрит,
Что ей же не объяснишь.
Не нарушающее покой
Хорошо тебе, сссука, не ведать, как страшен, черт,
Намалеванный скетч одиночества, как печет
Безвозвратная быль или небыль крошится в боль.
Усмехнись как происходящему_не_с_тобой.
Заебись тебе, падла, не помнить, как сохнет в соль
Под глазами слепое отчаянье. Как осой
Ударятся в стенки бессилие изнутри.
Усмехнись и, как ящер, исчезни во мне. Умри.
Избери себе в жертву кого-нибудь, в ком есть жизнь.
За меня - бесполезно - провалишься - не держись.
Я расселина в скалах, все шутки и блеск - ледник.
Шаг - и будешь наследник бесчисленных недр. Вник?
Так проваливай, шкуру спасай свою, спой о том.
Одуванчиковые вина идут потом.
Как наивны выжившие, в рубашках своих сидят…
Не ходи на экскурсию, гнида, в мой личный ад.
Пребывай в сладкой гнили иллюзий своих и снов,
Никогда не докручивай, деточка, до основ.
Как заслуженный мастер смыслов и слов ушу
Я тебе об этом ни строчки не напишу.
Про любоffь
у нормальных мир становится выпуклым, барельефным,
надрываются птицы, saturation выкручена на max,
танцуется Джексоном, поется в душе Эдитой Пьехой,
под любым предлогом хочется кофе и не уехать,
принимаешься нравиться всем, как хрустящий бакс.
у меня, как всегда, не прокатывает, что присно.
можно долго боянить «прохожий, остановись!..»,
но нельзя изменить:
ты - любовь всей моей нежизни.
когда ты, наконец, прекратишься - начнется жизнь.
Never mind
Что не делается - все к лешему.
Свыкнись, лучшего не проси.
Ящик почты висит как вешенка,
вправо сдвинутый от оси.
Небеременный больше письмами:
что писать, всё ясней, чем день.
Стань, сугробик бумаги рисовой,
белым парусом на воде.
Проплывай горячо и преданно
берегам, не ищи земли:
все мы что-нибудь под победами
не единожды погребли.
Проплывай мимо бед и радостей,
тюрем и островов страстей,
невесомый в своей усталости,
в антроцитовой темноте
проплывай с фонарем на кубрике
лучше всякого маяка.
Млечный Путь у себя в подъюбнике
принесет тебе молока,
маслянистого света лунного
разольет тебе под корму.
Донеси его вместе с рунами
этих писем моих - к нему.
Из-под пальцев какого берега -
не давай ему знать, плыви.
Он узнает тебя, наверное.
Ты - ребенок моей любви.
ВызOff - вызOn
Ну же. Что ты молчишь. Ты же был хорош так.
Я тут пишу борщи, пригреваю кошек. Жить так - херово верится - но возможно.
Вижу, херово верится и тебе.
Что ты ни пой, а ноты шкворчат и клохчут; шел по бахче в ночи, полагал - по кочкам;
Где наш Отец - там прочерк. А мамин почерк -
(Видно был мал) - еще не узнал в судьбе.
Или узнал. Ссутулился и отпрянул. Если я кнут, ты тоже мне был не пряник.
Был же маршрут в обход, но мы перли прямо -
Кардиограммой мертвого - напролом.
И рассекли всю землю своей любовью: некуда класть зерно; нежило, сурово
Чрево бесплодной почвы: обронишь слово - стих не пожнешь,
Перо - не взмахнешь крылом.
Что же ты вдруг умолк? Ты все мог, ты маг был. Взгляд полыхал от оникса до смарагда,
Губы как красные капли несладких ягод
Плыли ноктюрном в каждом кольце трубы.
С лучших всегда и спрашивается строже. Как на тебя беззвучие не похоже.
Бог не фашист, но съездить тебе по роже
Нежные руки чешутся у судьбы.
Пуля - та дура, да я-то - еще дурнее. Нить с каждым словом делается прочнее.
Смерть далеко, а я - я закончусь с нею,
Ибо из сердца выжить - не из ума.
Как ты там спишь, рассверливаем похмельем? Черная речка станет целебным зельем.
Вот он мой стих, вонзился в нагую землю,
Теплый еще с руки моей.
Поднимай.
Это как посмотреть: победа или беда.
С острых скул глаза, летящие в никуда,
За такие когда-то рушились города
Или возводились.
Это как распознать: хозяин ей или раб,
Что ты с них возьмешь, с красивых и умных баб.
Это божья кара, двигающая в паб,
Или божья милость?
Как с ней сладить с такой: моргнешь - обольщен конвой,
Твой вчерашний друг сегодня предатель твой,
Главный страж мотает свернутой головой,
А она хохочет,
Тетивой выгибает бровь, взглядом, полным стрел,
- Как ты мне объявил любовь? Как же ты посмел? -
Производит немой допрос, и ее прицел
Невесом и точен.
Это как нужно ждать, как жаждать, как вожделеть,
Чтобы невзлюбить свободу острей, чем клеть,
Чтобы, мчась убить, увидев - дышать не сметь,
Не уметь коснуться.
Это как забыть, кто ты есть: воротила, лев,
Как вытягиваются в струнку, тебя узрев,
Поджимают хвост, скукожась и присмирев,
Или вот как вьются
Легионы нимф от вечера до утра,
И разрез, и декольте у них от бедра,
Неотступны, как июльская мошкара.
Опалять им крылья,
А потом лететь икаром к ее лучу,
Целовать край губ беспечному палачу,
«Как же я заполучу тебя, приручу,
Ключ моих бессилий?»
Повладей ей миг, пока ей не скучен плен,
Пока ей смешно сидеть у твоих колен,
А когда придут развозчики перемен -
Ни над чем не властны
Твои прыть и стать, величие и чины,
Открывай границы города и страны,
Что она с собой уносит в игле спины
Уж кому-кому, Кощей,
А тебе-то ясно.
КиТы
Как хорошо, что кроме этих сил еще есть что-то, что ты не просил. Естественное, как дышать и плакать. Как острый меч наточен карандаш. Я в курсе, что и ты меня предашь, но, плюнув, убираю патронташ и выхожу как есть, - пока в атаку.
Потом победа все равно, что плен. Я не ищу удобного взамен, я понимаю - мне потом воздастся - развязанным, развязным языком, колоколами, - ведомо, по ком, но, в воздух подливая молоко, они - у губ - становятся лекарством.
Как хорошо, что кроме «я хочу», швыряющего в поле саранчу, есть высший смысл и лексика отдачи: «my pleasure», «да», «и я тебя», «бери», и правильные линии внутри извилистого шествия в цари своей башки, доступного на сдачу от правильного, лучшего себя. Стремление присвоить и объять внезапно уступает мануалу всех умных сказок: встретил - отпусти, оно сумеет вне тебя расти и пригодиться в самый черный стих, на первый взгляд, летящий прямо в скалы. Суденышко - оно от слова «суд»? Я тридцать лет проковырял в носу, но вот теперь освоился с богатством. Носами подпирая дно мечты, со всех сторон блестящие киты плывут переходить со мной на Ты.
- Чего Ты смотришь, рот раскрыв? Ну здравствуй.
Что я тебе - не мужик, покачивающий бицепс? Вот отвертка в руках у меня резвится, вот шуруп клюёт кости шкафа птицей, нахер мне твои принцы - я сам Давид. Что у меня - ни перфоратора, ни рожковых / ключей на семнадцать, пять классов воскресной школы в статусе хулигана, как я тебе подошёл бы, но я к тебе и не думаю подходить.
Что я тебе - не кисейная девочка с васильками? Шпильками, ляльками, лайками в инстраграмме, батальоном платьев, френдзоной, усыпанной мужиками, горловиной и лямкой, спадающими с плеча. Что от меня - не срываются, хохоча, клокоча, пьянея? Не калечат пальцев об завитки у шеи, не шипят вдогон слюнявое «вот же ж шельма» в пошатнувшейся привычке заполучать.
Что я тебе - не мудрец на горе, не жилец в ашраме? Не почивший маршал, блуждающий среди армий? Не скарификатор, знающий в каждом шраме проявлять прекрасное через боль? Что я тебе - не внимательный зум, не бесполый разум? Бог храни резистентность твою к моему всё сразу, и печаль, и счастье, знакомое по рассказам, чтоб ему не взять тебя на слабо.