Существует легенда о том, почему мы украшаем елки блестящей серебряной мишурой. Давным-давно жила-была добрая бедная женщина, у которой было много детей. Вечером перед Рождеством она нарядила елку, но у нее было очень мало украшений. Ночью на елке побывали пауки, и переползая с ветки на ветку, оставили на ее ветвях паутину. В награду за доброту женщины младенец Христос благословил дерево, и паутина превратилась в сверкающее серебро.
Жил бедняк простой босяк.
Он так жену любил.
Она заболела затем умерла,
а он на кладбище жил!
Проходит 5 лет и выхода нет
от горя ему не уйти
и гложет тоска-гробовая доска
стоит на любовном пути!
Однажды на кладбище Дьявол
и Бог зашли погулять по траве.
И видят: босяк у могилы сидит
на голой холодной земле.
И Дьявол со скуки Творцу предложил-
-давай развлечёмся чуть чуть. Вернём
ему женщину и спор наш решим
чей правильней путь на земле!
Любви иль измены, добра или зла,
ну в общем-какие дела!
И Бог согласился с условьем одним,
чтоб жизнь разделить босяка.
Одну половину десятка 2 лет
Ну скажем оставить ему.
Других два десятка-любимой его
отдать как священный обет!
С таким предложением подходят они
к горюющему босяку.
И он согласился ! Мол что мне терять-
-я жить без неё не могу!
Богатство моё здесь в могиле лежит
и нет ничего у меня!
И если смогу с ней лет 20 прожить
не будет счастливей меня!
Тогда нет проблем-
-молвил Дьявол счастливцу
и нежное тело достал!
Творец вдохнул душу и образ оживший
прекрасный пред ними стоял.
Нагое кристальное белое тело
и волос почти до земли. С глазами
небесными шеей прелестною.
Вы б взгляд оторвать не смогли!
И молвила женщина;Чего же ты милый?
Меня заморозить хочешь?
Беги же домой скорей, платье неси мне,
чего же ты глупый стоишь?
Бедняк что есть духу помчался до дому,
не помня от счастья себя!
Тем временем шах проезжал сквозь кладбище
охотничью страсть утоля.
Увидев красотку он так восхищен был ей,
и враз предложил свой гарем.
Мол что босяк дал тебе?
Что ты с ним видела?
Она согласилась-вполне!
И грянул тут гром засверкали и молнии, и взвыли собаки в цепях!
И Дьявольский хохот пронёсся над
кладбищем, и сдавленный крик
босяка!
Ведь ты же жена моя я же люблю тебя
пол жизни тебе я отдал!
Она отвечает; Была я жена твоя-
-теперь ты уже опоздал!
Бедняк почернел от обиды и горя
и камнем остался стоять на века!
А люди живут, и легенды сбываются
и спор существует пока!
О страстной любви и жестокой измене
ВОСКРЕСШЕЙ ЖЕНЫ БОСЯКА!!!
Прозвали как-то раз меня Пигмалионом,
Мне интересно стало, что за персонаж?
И вот прочел легенду я об оном,
Отправимся сейчас мы в исторический вояж.
Пигмалион - царь Кипра и искусный скульптор,
С слоновой кости статую ваял,
Он избегал всех женщин, не развратного был культа,
Произведением своим от восхищаться не переставал.
Назвал он Галатеей статую любовно,
Одежды белоснежные накинул на плечо,
Часами любоваться мог и восхищаться, словно
Одна она на свете, желал так страстно, горячо.
И в мастерскую никого он не впускал,
Все ночи проводил при свете масляных лампад.
А днем, когда луч Гелиоса комнату всю освещал,
Шептал он нежно ей слова любви подряд.
На праздник Афродиты как-то раз,
Принес он жертвы, возложив их на алтарь,
С мольбою обратился он к богине в тот же час:
«Ты Галатею оживи, прошу тебя как царь.»
Богиня снизошла к Пигмалиону,
Ее так тронули молитвы о любви,
И трижды вспыхнул жертвенный огонь, не причинив урона,
То знак был свыше:"Услышаны моления твои"
Не чуя ног от счастья, вбежал он в мастерскую,
- Ну что же спишь ты?-ласково так обратился к ней,
- Открой глаза, давно я жду тебя, желанную такую,
очнись, любимая и обними меня скорей.
Румянцем залились безжизненные щеки Галатеи,
А кисть руки податлива так стала и мягка,
Вдруг веки приподнялись, глаза чудесной феи,
Блеснули ослепительной голубизною так слегка.
И весть о том, что силою любви ожила Галатея,
Молниеносно облетела остров весь,
Царицей Кипра провозгласил царь свою фею,
Не побоявшись пересудов, и ненавидя лесть.
Надев на голову ей царский свой венец,
Она была, как Афродита, прекрасна и чиста,
Легенде нашей подошел, увы, конец,
О силе той любви рассказано, наверно не с проста.
Трепетные легенды первых времен растворяются в приезжем многолюдстве, как растворяется в воде хорошее вино - без осадка.
Сила древних легенд… Как вино бродит в нашей крови… Полнолуние…вереск в цвету… И немного любви…
История «Варяга» обрастала легендами и в годы Великой Отечественной войны.
Приморский историк флота Евгений Шолох узнал, что сын командира «Варяга» Всеволода Руднева Георгий воевал в частях французского Сопротивления. После боя он попал в плен к фашистам. Когда офицер, проводивший допрос, узнал, кем был отец бойца, встал перед ним по стойке «смирно» и отдал честь.
Согласно другой легенде,
С вертолета Шотландское нагорье похоже на волнующееся море: гребни и вершины кажутся застывшим прибоем. А впадины между волнами - это бесчисленные узкие долины, глены, с гигантскими валунами, оставленными ледником, склонами, поросшими вереском, и голубыми стеклами озер. Даже обычные березы среди этого великолепия выглядят иначе, точно на полотнах старых мастеров. Хольгер летел с единственной целью - увидеть все это, и, когда вертолет опустился, он еще мог, прикрыв глаза, представить Шотландию такой, какой она была в этот солнечный день.
Двухчасовое воздушное путешествие закончилось в городке, похожем на десятки других, и среди домов с аккуратными цветниками под окнами Хольгер в две минуты нашел знакомую вывеску.
В бар он вошел вслед за девушкой, оставившей автомобиль на другой стороне улицы, и присел к ее столику.
В девушке ему нравилось все: и короткие каштановые волосы, и глаза, и улыбка, едва заметная, осторожная. Может быть, просто сегодня такой день, подумал он и тут же поймал себя на том, что рассматривает воротник ее платья - даже этот круглый воротничок был до странного красив и строг.
Встреча с ней казалась естественной, предрешенной, и если бы она не состоялась сегодня, завтра, послезавтра, Хольгер, может быть, не отдавая себе отчета, надеялся бы на такой же солнечный день, когда хочется вместе смотреть на луч, упавший через окно в синюю пустоту воздуха.
Ей нравилось, как он говорит по-английски - переделывая слова, глотая звуки, коверкая фразы. Хольгер сказал что-то по-шведски, и она непостижимым образом поняла смысл. Это развеселило обоих.
Но можно ли смеяться долго, не боясь, что веселье сменится грустью?
Когда-то, друзья, я любил и мечтал.
И летнее солнце улыбкой встречал,
Но ранняя осень нежданно пришла
И с нею холодная мгла.
- Дан Андерссон. - Хольгер сделал нарочито трагический жест. Когда-то читал…
- Давно? - живо спросила девушка.
- Да, очень. Еще в школе.
- Еще в школе… - с шутливым разочарованием повторила она, - я думала, вы моложе. А стихи вам очень идут.
- Мы еще не успели познакомиться…
- Маргарет.
- Хольгер.
…Ее дом стоял у западной дороги недалеко от города. Когда они вышли из машины, он подумал, что вечер будет лунным, и вспомнил о замке Данвеган.
Калитка закрылась, шум, доносившийся с шоссе, пропал, смешавшись с тихим перезвоном жесткой высокой травы по краям дорожки, посыпанной круглыми зернами шлака. Чист и ясен был здесь воздух с запахом рощи после дождя, и небо над головой казалось другим - прозрачнее, глубже.
Они прошли к дому. Одна из стен была наполовину закрыта оранжевыми, зелеными и голубоватыми листьями, уживавшимися на одних и тех же стеблях. У низкого крыльца стояла большая глиняная ваза с тонким зеленым рисунком по краю, сверху в нее падала струйка воды, падала и вытекала на землю в том месте, где от вазы был отбит кусок с рисунком.
Излом был таким свежим, что Хольгер невольно поискал глазами осколок. Поднимаясь на крыльцо, он успел заглянуть в вазу, но не увидел дна. Почему-то стало ясно, что на дне осколка тоже нет.
Необъяснимо легко, от одного прикосновения ее пальцев распахнулась дверь - комната показалась продолжением сада. На розоватой каменной стене неяркой краской были очень живо набросаны те же листья трех оттенков. В углу стояла такая же ваза, что и в саду. И точно так же не хватало кусочка керамики в верхней ее части, где по всему кругу шел поясок орнамента.
Хольгер подошел к вазе и протянул руку, ловя водяную струю, сбегавшую вниз и не оставлявшую следов.
- Зеркало, - улыбнулась девушка.
И он понял, что это точно было зеркало, отражение в котором почти не отличалось от реальной вазы: так легко возникала иллюзия объема. На ладони как будто бы даже осели невидимые росинки - тоже, конечно, иллюзия.
- Это вы придумали? - спросил он.
- Что тут особенного? В доме должно быть хорошее зеркало, а куда его поместить - сразу видно. Настоящее зеркало должно оставаться невидимым, незаметным.
В комнате были и книжный шкаф, и стол, и телевизор, и легкие кресла, но эти привычные вещи сочетались тем не менее с едва уловимой новизной, необычностью.
Электрический свет не зажегся, не вспыхнул матовыми пятнами - просто засиял воздух вокруг, и оставалось непонятным, как возникло это сияние. Кресло передвинулось, повинуясь пальцам, а комната, казалось, меняла размеры, точно кто-то творил неслышимые заклинания. Изображение не умещалось в тесном квадрате телеэкрана- линии замыкались уже в пространстве, очерчивая как бы некоторый объем.
Книги… Их страницы пахли яблоками, как окна в сад. И рассказывали они о голубых лугах, где плескались волны травы, о жемчужных полях спелого овса, о грибах лесных, дождях, даримых летними грозами, - обо всем таинственном и неповторимо прекрасном. И каждая страница являлась отражением дня, ушедшего в прошлое, одного дня, который как будто забылся, растаял и снова всплыл в памяти - веткой весенней березы или горной сосны, вписавшейся под тонкий переплет с запахом яблок.
- Вы любите… об этом? - голос ее был рядом, но Хольгер понял вопрос скорее по движению губ.
- Да. У вас хорошие книги, где только вы раздобыли их?
- Эти книги о хорошем. Но есть и другие. Взгляните. - Она притронулась длинными пальцами к ядовито-зеленой обложке. Книга раскрылась. Возникли правдивые желчные слова.
«Является ли туризм экологическим фактором того же порядка, что и землетрясение, пожар или наводнение? Нет, это явление регулярное, хроническое, а не случайное, как стихийное бедствие, и похоже больше на заболевание. На альпийских перевалах автостоянки теснят луга, на туристских маршрутах в Англии и ФРГ в прошлом году сбиты десятки тысяч зайцев и косуль…»
- Это не о нас, - сказал Хольгер. - У меня нет машины. У вас она есть, но вы не турист. И потом, эти зайцы и косули искупили собой жизнь многих людей, которых сбили бы те же автомобили, пролегай их маршруты в других местах - там, где нет косуль, но зато есть люди.
- Безразличие - вот настоящий убийца. Оно настигает везде и всех, без разбору. Как-то я нашла на дороге зайца с отдавленными лапами. Только через месяц он смог бегать.
- Он живет у вас?
- Нет. Ушел к себе в лес. Иногда заходит в гости по старой памяти. Вам нравится у нас?
- Да. Сегодня я видел Шотландию…
- С вертолета? - спросила она с легкой иронией и сухо добавила: Сегодня тепло и солнечно, но и в такую погоду с вертолета многое можно не заметить.
Хольгер встретил ее строгий взгляд.
- Вам нужно побывать на Гэльских сборах, - посоветовала она. Шотландия - земля гэлов, кельтов. Гэлы… Ведь это слово скоро останется только в книгах, в сказках. И вересковые пустоши исчезнут. Будут жить только земля и камни. Что было раньше, давным-давно, когда не было Принсес-стрит и Джорджсквер, Эдинбургского замка и еще раньше?.. - она как будто спрашивала о чем-то неясном или думала вслух без надежды на ответ.
Хольгер вспомнил голубовато-серый ромб озера Лох-Ломонд, широкие волны земли с редкими рощицами, очередь у ночного клуба в Глазго, пляшущую, кричащую, извивающуюся, - длинноволосые юнцы и симпатичные девочки с бутылками виски в сумочках. И еще хмурое утреннее небо над Клайдом, паучьи лапы кранов, суету миллионного города и сутулые спины свободных от работы. Это была Шотландия, и все-таки знал он ее так, как можно узнать по моментальному снимку, не более.
- Гэльские сборы… Это, кажется, фестивали, где поют старые песни и играют в гэльский футбол. Машина времени. Единственный способ увидеть частицу прошлого.
- Не единственный. Но оставим Шотландию. Расскажите, чем вы занимаетесь у себя на родине.
- Я электрик, инженер-электрик. - Было немного жалко, что ответ на ее вопрос звучал так прозаически.
- Это интересно? - спросила она серьезно.
- Не очень, - признался Хольгер, - но если бы пришлось снова выбирать, то лучше трудно было бы что-нибудь придумать.
- Я думаю, человек дважды открывает истину, - неожиданно сказала она, - сначала в искусстве, потом в науке или технике. Можно многое уметь, не зная настоящих причин. Уметь интереснее, чем знать.
Она почему-то вздохнула.
- Вы правы, - сказал Хольгер. - Золотым коробочкам из Ирландского музея две тысячи лет, а следы сварки на них обнаружили недавно. Ирландские кельты были знакомы с холодной сваркой металлов, они умели это делать, объяснение же нашли инженеры двадцатого века.
Она не ответила, и Хольгер смутился. Янтарный свет, мягко очертивший пространство комнаты, отражался в ее глазах, готовых к улыбке снисхождения, улыбке радости, улыбке любви. И понять это было совсем нетрудно, но они говорили о книгах, о Клифе Ричарде, о кино - долго, так долго, что на небе успели смениться десять оттенков синевы, а на востоке и западе проросли звезды.
…Пролетала короткая ночь. Он поймал себя на том, что не знает названия городка. Вертолет подвернулся случайно, а ему было все равно, куда лететь.
- Инвернесс, - сказала она. - Ты прилетел в Инвернесс.
- Инвернесс, - повторил он, словно что-то припоминая. Потом, уже про себя, он повторил ее имя: Маргарет, Мэгги, Мег.
- Нет ничего правдивее легенд, молодой человек.
…Содержание первой части легенды совпадало с тем, что рассказал служитель замка. Во второй части речь шла о том, какую важную роль играло покрывало фей в жизни клана Мак-Лаудов, к которому принадлежал Малколм.
Когда молоденькая няня, повинуясь приказу Малколма, понесла ребенка в зал, где происходило пиршество, послышалось пение фей. В песне содержалось предсказание: покрывало, оказавшееся знаменем фей, спасет клан в годы бедствий. Однако развертывать его позволялось лишь в тяжелый час, отнюдь не по пустячному поводу. В противном случае на клан обрушатся несчастья: умрет наследник, будет потеряна скалистая гряда - владение замка, и в конце концов в семействе вождя не хватит даже мужчин-гребцов, чтобы переплыть залив Лок-Данвеган.
Знамя фей бережно хранилось в чугунном ларце. И ни сам Малколм, ни его сын, ни ближайшие их потомки ни разу не прибегли к его помощи.
Только много десятилетий спустя знамя развернули в первый раз. Это случилось, когда Мак-Дональды выступали против Мак-Лаудов. В самой гуще сражения взметнулось вверх зеленое знамя, и Мак-Дональдам почудилось, будто к противнику подошло подкрепление. Они дрогнули и побежали.
Позже знамя спасло от чумы скот Мак-Лаудов. И все снова убедились в его могуществе.
Но вот сто с лишним лет назад некто Бьюкенен, поступивший на службу к одному из Мак-Лаудов, решил отучить людей от суеверия, взломал ларец, извлек знамя и помахал им в воздухе на глазах у собравшихся. И сбылись постепенно все предсказания фей: прямой наследник рода погиб при взрыве военного корабля «Шарлотта», скалы «Три девы» перешли во владение Кембелла из Иснея, а слава клана скоро померкла, и в семье вождя не набралось гребцов, чтобы переплыть морской залив.
Вот что рассказывала легенда о зеленом шелке с изображением феи, может быть, самой королевы фей, ставшей женой вождя клана. Не все поддавалось объяснению. Возможно, несколько иной, более понятный смысл был вложен в первоначальный, не дошедший до нас, текст: те, кто «развернул знамя» без серьезных оснований, несомненно, могли быть только вздорными, неумными людьми и, безусловно заслуживали лишь неприятностей. «И я развернул знамя», - неожиданно подумал Хольгер.
Интерлюдия в отеле
Хольгер вернулся в отель и зашел в ресторан пообедать. Здесь он увидел Эрика Эрнфаста, с которым вместе летел из Стокгольма. В зале почти никого не было, как всегда в это время. Туристы, остановившиеся в отеле, заходили сюда обычно часом-двумя раньше, большими шумными группами рассаживаясь за столы. Потом зал пустел.
Эрнфаст приветственно взмахнул рукой:
- Где ты пропадал? Садись-ка и расскажи!
Судя по всему, он чувствовал себя здесь как дома. Не дожидаясь ответа, Эрнфаст проглотил полстакана какой-то смеси и заказал еще.
Место и в самом деле было уютное. Большие окна выходили на тихую улицу с серыми, как земля, домами; подстриженными кустами и цветниками. Из пасти мраморного льва у входа в отель озорно торчала охапка веток. В старой витрине напротив красовалась реклама «Курите папиросы «Кинг».
Хольгер втянулся в разговор. Он казался себе первооткрывателем. Совсем даже неожиданно с легкой и неприятной для себя откровенностью Хольгер рассказал Эрнфасту о поездке в Инвернесс, о Мэгги (он так и называл ее в разговоре - Мэгги). Потом с наигранной шутливостью стал говорить о феях, о старом замке, понимая, что другой тон был сейчас неприемлем.
- Не понимаю, - возражал Эрнфаст, - не люблю сказок. Да и зачем тебе фея, если ты с такой девочкой познакомился?
- Здесь есть какая-то связь… какая-то загадка.
- Загадка - это плохо. Загадок не должно быть.
- Не должно, - машинально повторил Хольгер, наблюдая, как Эрнфаст наполняет стакан.
Ему вдруг ясно вспомнилось, как Маргарет набирала кувшином воду из вазы, но только не из той, что стояла на крыльце. Она не выходила из комнаты, лишь приблизилась к зеркалу, в котором отражалась ваза, протянула кувшин - и тот погрузился в воду! Разбежались круги, с кувшина упали прозрачные капли. Он не обратил внимания на это тогда же, потому что все произошло так естественно, даже незаметно, как будто зеркальное отражение и было настоящей вазой.
Теперь же, пытаясь разубедить себя, Хольгер вновь и вновь переносился в тот вечер, слыша ее легкие шаги до головокружения отчетливо. Но нет, кувшин снова опускался рядом с зеркалом, снова позванивала в ушах и разбивалась на капли падавшая с него струйка, снова Маргарет отводила со щеки каштановые волосы… Колдовство.
Странная, почти нелепая мысль все больше овладевала им. Наверное, сказалась ночь, проведенная в замке. Потому что разве иначе пришло бы в голову, что феи могут жить рядом, сейчас, вместе со всеми. Может быть, их совсем мало осталось, но они ведь всегда жили на этой земле.
- Не стоит грустить, - голос Эрнфаста прервал его размышления. - Что с тобой, в самом деле?
Хольгер молчал. Непонятное беспокойство, какая-то неизъяснимая тревога все отчетливее переходили в вопрос: «Зачем я сижу здесь? И зачем говорю о невозможном, неповторимом с этим пьяным болваном? Но почему нельзя этого делать? Да потому, что разве не протянутся жадные, досужие руки к тайне, к хрупкой неизвестности- не сейчас, может быть, не сразу, - чтобы разрушить, смять, растерзать, расколоть ее, хотя бы из любопытства, из желания опередить других?»
- Выпьем, - потребовал Эрнфаст. - Не зря же мы прилетели в Шотландию.
- Нет. Хватит.
- Не хочешь выпить со мной… из-за какой-то шотландки, - тонкие губы Эрнфаста оформились в саркастическую улыбку.- Впрочем, теперь, кажется, считается хорошим тоном игнорировать правила хорошего тона.
- Баста, - Хольгер встал.
- А я говорю, выпьем! - Эрнфаст вдруг загремел на весь зал, раскинув на столе руки-щупальца.
- Ты с ума сошел, - тихо, но внятно сказал Хольгер, - пошли отсюда!
- Нет, останемся. Пока мы не уйдем отсюда, мы останемся здесь, понятно?
Эрнфаст поймал его за руку и покачнулся вместе со стулом. Освободив локоть, Хольгер быстро пошел к выходу, точно ему представилось вдруг, что нужно немедленно, сейчас же догнать нечто ускользавшее от него.
Посадка на вертолет уже закончилась, но он размахивал руками и, задыхаясь, на ходу кричал, чтобы его тоже взяли. Кто-то подал руку, помог подняться. Он сел в кресло и молча наблюдал, как поблескивали солнечные монетки окон в домах фермеров и густел воздух в долинах. Но далекая земля, пробегавшая внизу, была для него лишь призрачным пятном света. Потом возник в сознании неровный ромб озера, наполовину закрытый тенью и вытянувшейся в сторону Инвернесса. В ту же сторону безответными попутчиками неслись облачка дыма.
Когда после медленного падения вертолет повис в воздухе большой багряной стрекозой, Хольгер жадно припал к стеклу, стараясь угадать верную дорогу к ее дому. Там, куда он смотрел, стояло над горизонтом продолговатое облако, и по нему опускалось вниз солнце. «Вот она, западная дорога», подумал он.
Едва вертолет коснулся асфальта площадки, вернулось чувство земли. Тени стали большими и неуклюжими. Он спускался по ступенькам, и встречный воздух расправлял легкие.
Хольгер зашагал быстро, не оглядываясь, так, как будто сотни раз ходил здесь раньше. Прикрыв глаза, можно было видеть солнце - ориентир, чуть подернутое сухим облачным пеплом. Длинное облако-айсберг подвинулось в сторону, с него все реже и реже слетали багровые лучи.
Далеко впереди показалась знакомая ограда, и он заспешил к ней, поправляя ладонью волосы. Снова увидеть Маргарет - сейчас, через несколько минут… Но что он такое сочинил сегодня? С легкой усмешкой вспомнил он вдруг выдуманную им самим историю. Да, она необычная девушка. Но не более того.
Спору нет, если бы феи жили в наши дни - вышивание голограмм было бы для них старинкой бабушкиной забавой, конечно, они научились бы многому. Сотни лет… И за более короткое время все вокруг меняется до неузнаваемости.
Но кувшин, наполненный водой как бы от одного лишь соприкосновения с зеркалом, следовало объяснить иначе. Просто фокус, или не все успел заметить (что, впрочем, близко по смыслу). Кто знает, может быть, когда-нибудь физики и в самом деле откроют способ передавать со световым лучом воду, воздух, сначала отдельные атомы, ну, а позже - до краев наполнять колбы или стаканы с помощью демонстрационного зеркала, установленного где-нибудь в аудитории перед безразличными к научным чудесам студентами? Но это когда-нибудь, да и то в лучшем случае.
В общем-то, логично даже допустить, что феи совсем не исчезли. Но речь ведь шла о Маргарет. Можно ли поверить? Выходит, ей ничего не стоило, например, услышать, как он болтал с Эрнфастом? При воспоминании об Эрнфасте Хольгеру стало стыдно. Разумеется, выдуманное - вздор, непонятно даже, как такое в голову может прийти. Но рассказывать о Маргарет… Ничто не давало ему такого права, похожего на право предавать. Боясь верить себе, вспоминал Хольгер подробности разговора в отеле. Да этот Эрнфаст мог заявиться в Инвернесс с ватагой таких же, как он сам, молодчиков в любой подходящий день…
Вот о чем думал Хольгер, направляясь по залитой закатным светом дороге к знакомому дому.
Трудно было оценить все последствия совершенного, потому и другая мысль, успокаивающая, даже радужная, мажорным аккордом прозвучала в нем. Мысль эта была продолжением невероятного, невозможного, это была мысль-мечта, вызывающая то легкую улыбку, то прилив тепла к вискам и ладоням, она манила поверить во всемогущество желания, когда легкое, но точное прикосновение действует, как невидимый ураган, а взгляд мгновенно проникает в суть, в душу вещей. Разве в нем не может воскреснуть крупица тайны, бывшей когда-то достоянием многих?
Чем ближе он подходил, тем яснее становилось, что там, впереди, в том месте, с которого он глаз не спускал, произошли изменения. Погас самый низкий солнечный луч, точно струна зацепилась за верхушку дерева и лопнула. И тотчас как будто холодок спустился с неба, и возникло тревожное чувство предвестник беды. Как бы пристально ни всматривался он, взгляд не мог найти ничего знакомого, ничего похожего на ее дом.
Холодной желтой лентой тянулась дорога навстречу закату. Калитка была приоткрыта, дорожка вела к ветхому крыльцу. Два-три запыленных куста торчали из-под ржавых металлических обрезков. Рядом валялись смятые канистры и полуразбитые деревянные ящики. Из-под этих ящиков вышел большой тощий пес и лениво зевнул, показывая влажные клыки.
Хольгер обошел дом дважды, пытаясь разобраться в случившемся… «Я перепутал дорогу… Или она действительно все слышала?» Было тихо, и никто не окликнул его.
Откуда-то выскочил заяц. Казалось, он увидел что-то смертельно опасное, но у него не было сил немедленно умчаться прочь. Хольгер подошел к нему совсем близко, и тогда заяц, заметно прихрамывая, пустился наутек. Хольгер смотрел вслед, пока тот не скрылся из виду. «Ему нужно было прискакать сюда немного раньше… или позже», - подумал он.
Вечерний свет зажег пыльные кусты и черные пустые окна неровными языками закатных огней. Хольгер нагнулся: под ногами лежал какой-то предмет, привлекший его внимание. Это был глиняный черепок, и Хольгер узнал его. На потемневшей керамике еще сохранился зеленый орнамент. Черепок крошился в руках. Казалось, его откололи от вазы очень давно. Может быть, так лишь казалось.
Хольгер собрал с земли крошки и медленно пошел назад. Только раз, взобравшись на холм, он обернулся, словно еще на что-то надеясь. Но все оставалось на своих местах.
Жемчужный лес мог стать бы дивным садом,
С цветами красоты невиданной, благоухающей,
Когда бы слёзы, что здесь постоянно проливают,
Вдруг все цветами, как в легенде, обращались.
Дай Бог быть лесу лесом, слёз никому я не желаю.
Однажды ночью у причала,
любуясь звёздами и морем
Рассказ случайно услышала
о Златовласке с Черномором.
Рассказывал, скользя по волнам
седой дельфин своей старушке.
Играясь, небольшие волны,
бросали пену, как игрушки…
Спокойно море, чайки спят
от утомительного дня.
Ложится за морем закат,
весь красный, словно от огня.
Лет сто назад, в спокойный день,
от грустной жизни и недуг.
Красивый, юный Черномор
решил на белый свет взглянуть.
На берегу увидел он девчёнку, волосы, как злато.
Затрепещало сердце, стон
пронзило сердце, как булатом.
Влюбился юный Черномор
любовь нежданно вдруг пришла.
Немог предвидеть беду он,
давно она его ждала.
И Злате он по нраву был,
Амур пронзил сердце стрелой.
Любовью, нежностью покрыл…
и тоже наградил бедой.
Уплыла Злата вслед за милым,
под воды тёмные спустилась.
Они не знали, что под морем,
она не выжывет…
простилась,
с землёю, солнцем, навсегда,
благословила их вода,
пучиной тёмною покрыла…
С тех пор над морем чайки стонут,
кричат дельфины… бури воют…
Старики рассказывали,
что раньше на этом месте
была
дорога.
В розлогах широких прадавнiх гiр.
Височie твердиня - жертовний камiнь.
Це вдягла свiй священний убiр
Оселя могучих карпатських титанiв.
Це плем"я означене сильною вiрою.
Дiлами й звитягою славне було.
По першому зову, за честь i свободу
У битви за звуком трембiти iшло.
У гiр набираючись сили i мiцi.
Розiйшлись пiдкоряти далекi свiти.
Любов iх завжди загартована криця.
А вчинки - небес джерело, заповiт доброти.
Як прощався володар з життям i братами.
Вiн з небесного свiту голоси передав.
Щоб всi праведно жили, голiв не рубали.
Свого племенi славу крiзь вiки пронесли.
Можливо i зараз, просто з книги правiку.
Дiдо-велетень сивий, десь глибоко в горi.
Заповiти на долю, на славу велику.
Вичитуе тихо, щоб жили ми в добрi.
04.03 2013.
ПОЧЕМУ ОБРУЧАЛЬНОЕ КОЛЬЦО НОСЯТ ИМЕННО НА БЕЗЫМЯННОМ ПАЛЬЦЕ?
Всем известно, что самым важным символом при заключении брака являются обручальные кольца, а не какой-либо другой драгоценный предмет, например, браслет или серьги…
Объяснение этому достаточно просто и заключается в том, что кольца представлены в виде замкнутой полоски металла, символизирующего стабильность, неизменность, вечность и бесконечность. Таким образом, кольцо считается символом верности и вечной любви, что гарантирует сплоченность в отношениях, способность поддерживать друг друга в трудную минуту, а также такое качество как постоянство.
Но все же непременно встает вопрос: почему же именно безымянный палец является тем местом, где носят обручальные кольца?
Согласно легенде первые кольца появились у египтян, которые изготавливали их из золота для обмена при бракосочетании. Для этого они брали полоску золота, придавали ей круглую форму, что символизирует верность и любовь. Жители Древнего Египта надевали кольца на средний палец левой руки, считая, что именно он является связующей нитью вены и сердца, тем самым символизируя любовь.
Жители европейских же стран привыкли надевать обручальное кольцо на правой руке, а именно на безымянный палец. Существует поверье, согласно которому он обладает чудодейственной силой, благодаря кольцу. Говоря о египтянах, древних греках и римлянах, то именно этот палец они использовали для втирания целебных мазей. Согласно легенде палец, носивший обручальное кольцо мог исцелить от хвори.
Существует также еще одна легенда, согласно которой мы обязаны древним эллинам тем, что носили кольцо на безымянном пальце, говоря о занятости сердца человека. Именно они связали воедино кольцо и любовь. Если человек носил кольцо на указательном пальце, то он находился в активном поиске. Присутствие кольца на мизинце говорило о неготовности жениться. Присутствие кольца на среднем пальце свидетельствовало о небывалых победах его обладателя на любовном фронте.
Христиане стали носить кольцо на безымянном пальце левой руки, связывая его с церковным ритуалом. Но это было присуще только католикам, так как православные привыкли носить кольца на правой руке, в то время как безымянный палец левой руки для разведенных людей.
Итак, в истории существует множество вариантов ношения обручального кольца, являющегося символом уз брака. И не имеет никакого значения, где носится этот символ любви и верности. Главное, чтобы у семейной пары все в жизни складывалось хорошо. Одним словом, чтобы в их жизни был совет и любовь.
В 494 году н. э. Папа Геласий I попытался запретить Луперкалии. Празднику, который пришел на замену Луперкалиям, был назначен небесный покровитель - святой Валентин, коего в 269 году н. э. римский император Клавдий II приказал убить за его проповедническую деятельность среди молодежи. Он был казнен 14 февраля. Позже он был канонизирован церковью.
В позднем средневековье во Франции и Англии житие св. Валентина постепенно начало обрастать легендами, связанными с тайным венчанием влюблённых пар. Согласно легенде, в те далекие и темные времена властный и жестокий римский император Клавдий II вбил себе в голову, что одинокий мужчина - без семьи, жены и обязательств, лучше бьется за родину на ратном поле битвы, и запретил мужчинам жениться, а женщинам и девушкам - выходить замуж за любимых мужчин. А святой Валентин был обычным священником, который сочувствовал несчастным влюбленным и тайком от всех, под покровом ночи освящал брак любящих мужчин и женщин.
Вскоре «проделки» священника Валентина стали известны власти и его кинули в тюрьму, приговорив к смертной казни. В тюрьме святой Валентин познакомился с прекрасной дочкой надзирателя - Джулией. Влюбленный священник перед смертью написал любимой девушке признание в любви - валентинку, а сама казнь произошла 14 февраля 269 года нашей эры.
Также римский папа Геласий I изменил день празднования Луперкалия с 15-го на 14-е февраля (День Валентина). Через какое-то время празднества Луперкалия исчезли, однако между ними и Днем святого Валентина до сих пор остается много общего
В 4−5 в. до н.э.
древнегреческий пир становится своеобразным культом. Количество яств и напитков не регламентировалось, но существовали правила этикета, запрещающие опаздывать к совместному пиру. До нас дошли уставы, где говорится о том, что опоздавший к столь важному событию должен заплатить штраф.
«100 фронтовых».
Их во время Великой Отечественной выделял солдатам сам Ворошилов. Еще в 1940 году, когда советские войска в 40-градусный мороз увязли в снегу под Финляндией, Ворошилов распорядился выдавать по 100 грамм для поднятия боевого духа, а также в качестве согревающего средства. Официальный приказ о выдаче «наркомовских» был издан 22 августа 1941 года Государственным комитетом обороны СССР.
Тост за здоровье.
Еще при Иване Грозном водками было принято называть различные лекарственные настойки и снадобья. Принимали такой крепкий алкоголь исключительно в лечебных целях. Теперь понятно, почему «за здоровье».
На троих.
В советские времена мужу на обед было принято выдавать рубль. А водка стоила два восемьдесят семь. Хочешь выпить - ищи третьего (отсюда знаменитое «третьим будешь?»). И даже сдача на сырок «Дружба» еще останется.
Гранёный стакан.
В XVII веке такие стаканы делались из сколоченных между собою досочек, отсюда и грани… Первый стеклянный граненый стакан был изготовлен в 1943 г. по эскизам Веры Мухиной. По другой версии дизайн знаменитого стакана принадлежит Казимиру Малевичу. Такой стакан отличался повышенной прочностью - при падении с метровой высоты на твердую поверхность граненый стакан оставался целым.
В ящике водки 20 бутылок.
В допетровскую эпоху основной мерой водки считалось ведро. Во времена Петра I в России появляется бутылка, ее заимствуют из Франции. Поскольку стандартная бутылка имела объем 0,6 л., в ведре умещалось ровно 20 бутылок. На основании этих мер велась торговая документация.
Пустую бутылку нельзя ставить на стол.
Об этом гласит следующая легенда: привезли этот обычай казаки, вернувшиеся из Франции после военной кампании 1812−14 гг. В те времена парижские официанты не учитывали количество отпущенных бутылок. Гораздо проще выставить счет - пересчитать пустые бутылки, оставшиеся после трапезы на столе. Кто-то из казаков и смекнул, что можно сэкономить, убрав часть пустой тары под стол.
Посошок на дорожку.
Издавна на Руси странники и путешествующие пользовались особым уважением. Бродяг не любили, а странников привечали. Ибо странники ходили по белу свету не от безделья, а от потребности душевной - на богомолье (богомольцы) ходили, по святым местам, по делам родственным и торговым. Были специальные молитвы перед началом странствия и после его благополучного завершения, были и обычаи, которые твердо соблюдались. Странники шли от деревни к деревне, от одного заветного места к следующему, опираясь на посохи. Посох был и опорой в длинных переходах, и защитой от зверя, от лихого встречного. Словом, это был друг-спутник на многие случаи.
Странники и путешествующие перед длинной дорогой, неизвестно что им сулящей, забрасывали котомку на спину, брали в руки посох и на минутку останавливались у калитки родного или приютившего их дома. Тогда и подносилась чарка на посошок. Обычно наливал ее старший в роду. Первому - тому, кого ждала дальняя дорога. Наговоры при этом были разные, но обязательно с пожеланиями удачи: «Чтобы дорога белой скатертью стелилась», «Чтобы лиха беда стороной обошла», «Чтобы нечистая сила с пути не сбила»… и другие с таким же смыслом.
Порою чарку или ковшик в буквальном смысле ставили на посох, на его верхний утолщенный срез. И внимательно следили: если чарка не опрокидывалась - это был добрый знак. Отправляющийся в дорогу должен был выпить чарку до дна, оставив несколько капель, которые следовало выплеснуть через плечо - «смочить дорожку». После этого чарка снова ставилась на посох, но уже вверх донышком - мол, дело сделано.
Стременная.
Это очень давний обычай, также связанный с началом трудного дела - путешествия, охоты, ратного похода. Так и видится: легко вскакивает наш пращур-воин в седло, поправляет шлем, кольчугу, меч. Стремя ему поддерживает стременной. И именно в эту последнюю минуту прощания ему подносится стременная чарка (чаша, кубок). Подносит чарку на подносе любимая супруга. А после того, как чарка (кубок) выпита, ее воин отдает стременному.
Закурганная.
Осушить закурганную чарку - обычай казачий, степной. В старину казачьи станицы ставились так, чтобы рядом с ними - на основных дорогах - обязательно были древние курганы. На них располагались сторожевые посты, вышки, сигнальные костры, которые зажигались в случае опасности.
За курганами начиналась беспокойная степь, порою дикая и необжитая, полная опасностей. И было принято провожать уважаемых гостей и родственников именно «за курганы». А дальше уж как судьба с ними обойдется…
Эта обязанность - провожать «за курганы» - принадлежала молодым, сильным, удалым. И получалось что-то вроде почетного казачьего эскорта, когда молодые казаки соревновались в лихости, демонстрировали сноровку, лошадей и оружие. Чем многочисленнее был эскорт, тем больше было почета и уважения уезжавшим.
Наконец, останавливались там, где в таких случаях делали остановки еще их прадеды. Иногда «закурганная чаша» (штоф, кубок) пускалась по кругу, порою разливали в походные кружки - каждому и обязательно всем, и уезжающим, и провожающим. Пить же не неволили - это было дело личное.
Пили же «закурганную», как правило, без закуски, потому что только-только встали из-за столов, да и все мысли были уже о дороге. Выпивали под пожелания удачи, обязательно недолго молчали, чтобы случайно ее не спугнуть, а потом долго смотрели, как уносятся вдаль по степной бесконечной дороге всадники…
И на посошок, и стременная, и закурганная - эти чарки, по обычаю, выпивались всегда по одной и не повторялись, так как подносились от чистого сердца, а не от хмельных потребностей.
Летел над морем-океаном
Когда-то ворон-Кутх,
Летел так долго,
Что устал он,
Пусть крылья отдохнут, -
Подумал Кутха, приготовясь
Присесть на что-нибудь,
К тому же Шла с востока морось,
И ветер начал дуть.
Но лишь вода была повсюду,
Куда ни кинет взгляд.
Край был пустынным
И безлюдным
Века-века подряд.
И Кутх решил все обустроить:
Поднял с морского дна
Он с очертаньем рыбы остров
К закату сумрачного дня.