Когда под Нижний Новгород с огромной ратью
Татарский хан с мурзой нагайским подошел,
То город вряд-ли мог сопротивляться,
Немного ратников тогда случилось в нем.
И хан Амин, наверно, праздновал победу,
И представлял богатые дары.
Но он не знал, конечно, и не ведал,
Что горожане выдумать смогли.
В кремле лежали пушки, что остались
Еще от прошлых, радостных побед.
Но только этим мощным арсеналом
Никто не знал как пользоваться, нет.
И воевода, смелый Хабар Симский,
Вдруг вспомнил про плененных литвинян.
Пообещал, что при условии победы,
Отпустит на свободу полонян.
И первый выстрел сразу был удачен,
Мурзу нагайского сразил он наповал.
Им ничего не оставалось, как иначе
От стен кремлевских хан татарский побежал.
А воевода слов на ветер не бросает,
Он пленников на волю отпустил.
Но многие остались в чужом крае,
И многим он навеки стал родным.
Пошло названье слободы немецкой
С тех самых незапамятных времен.
А Федя Литвич, что сразил ударом метким,
В народной памяти остался, как герой.
Не все татары бывали в Казани. Более того, большинство казанских татар живет не на своей исторической родине, как вот ваш покорный слуга - так распорядилась судьба. Но все татары знают про озеро Кабан и утопленные в нем ханские сокровища во время взятия Казани Иваном Грозным.
Мне про Кабан рассказывала моя мама, ей - бабушка, а бабушке - прабабушка. То есть эта история передается татарами из поколения в поколения, из уст в уста, и нет оснований не верить этому преданию. Интерес к древней легенде с годами только растет. Настолько, что вот буквально в эти дни в Казани идет съемка полнометражного художественного фильма «Сокровища озера Кабан». Но пока он не вышел на экраны, давайте рассмотрим самые распространенные легенды об этом озере.
Почему - Кабан?
«Когда-то на месте нынешней Казани расстилались просторные болота, поросшие мощными зарослями высоких камышей. А те, в свою очередь, были скрыты дремучими лесными дебрями, полные дикими зверями. Первых людей на место будущей Казани привел, как гласит предание, святой старец по имени Касым-шейх.
Вокруг были лишь заросшие камышом и осокой болота, кустарник и непроходимая урема. И возроптали люди: „Зачем ты привел нас туда, где много комаров и нет чистой воды?“
И тогда святой старец, расстелив свой бешмет, помолился Аллаху, взялся за край бешмета и поволок его за собой. И там, где он протащил бешмет, возникло благодатное озеро с чистой и целебной водой. Позднее это озеро стали называть Кабан из-за несметных стад диких кабанов, обитавших в его окрестностях.»
Это одна легенда о происхождении названии озера Кабан.
А вот другая.
«Много веков назад, когда и слова „татары“ еще не существовало, все татары назывались булгарами и жили в окрестностях славного и великого города Булгара. Но вот сюда пришел с несметным войском кровожадный завоеватель Аксак Тимур - Железный Хромой. Он взял город приступом. Жителей перебил, не пощадив ни женщин, ни стариков, ни младенцев, а имущество - разграбил. Спастись удалось немногим. В их числе был и сын последнего булгарского хана Абдуллаха по имени Кабан. Поскольку он был беком,
Спасаясь от преследователей, весь израненный, истекающий кровью Кабанбек бежал на север. Переправился через полноводную Чулман (Каму), пробирался через непроходимые леса, болота и топи. И, наконец, вышел на берег большого и прекрасного озера.
Омыл князь озерной водой раны, и они тут же зажили. Напился воды из озера, и у него прибавилось сил. А в сердце поселилась надежда на лучшее будущее и любовь к этому, тогда еще дикому краю.
Пришедшие с Кабанбеком люди стали вырубать лес, строить жилища, сеять хлеб, ловить рыбу, собирать мед диких пчел. И вскоре возле озера возник княжеский дворец, вокруг него раскинулось селение. А озеро по имени Кабанбека стало называться Кабаном.
Впоследствии город, основанный Кабанбеком, после покорения Казани опустился на дно озера вместе со всеми мечетями, златоверхим дворцом, садом и каменными постройками. И если в очень ясную и тихую погоду выплыть на середину озера, можно увидеть в глубине прекрасные строения и услышать азан - призыв к вечерней молитве - с подводного минарета».
Ханская казна
Вековые предания свидетельствуют: на дне казанского озера Кабан находятся несметные ханские сокровища, сокрытые от людских глаз слоем воды и донного ила. Незадолго до того момента, когда войска Ивана Грозного подошли к стенам Казани, ханская казна была вывезена на озеро и затоплена в потаенном месте.
Чтобы найти его, согласно преданию, надо встать у ручья, впадавшего в Кабан неподалеку от истока Булака. Отмерить расстояние в один или два лучных выстрела (точнее никто не знает), найти приметное место на берегу. Затем взять ориентир на другое приметное место на противоположном берегу. И тут-то, на расстоянии в несколько связанных вожжей и находятся сокровища. Причем на такой глубине, чтобы, даже зная место, но не зная еще одного секрета, их невозможно было бы поднять.
По верным сведениям, казна состояла из трех частей. Во-первых, содержимое монетного двора: золотые и серебряные слитки, бруски из драгоценного металла и сами монеты. Во-вторых, денежная часть казны. Это были золотые и серебряные монеты самого разнообразного происхождения: турецкие, арабские, персидские, египетские, западно-европейские, русские…
И, наконец, - собственно сокровищница. Она складывалась из военной добычи, подарков и подношений ханам, изделий ювелиров. Были там и изумруды величиной с грецкий орех, и редчайшие восточные бриллианты, и кальяны из чистого золота, и много чего еще. Некоторые из особо ценных камней имели даже собственные имена и хранились в специальных футлярах и шкатулках.
Многие смельчаки пытались найти ханские сокровища, но все было бесполезно. Так они и покоятся на дне Кабана глубоко в иле, где даже рыбы их не видят…
В этом городе, где родился, я прожил в общей сложности всего то ли три, то ли четыре года. Но все равно при этом считаю себя коренным краснотурьинцем, и люблю этот чистенький и уютный североуральский городок с его такими же, как в Санкт-Петербурге белыми ночами, и почти такой же архитектурой.
Здесь, кроме меня (а то!) родилось много других замечательных людей, в том числе изобретатель радио Попов, один из первых героев Советского Союза летчик Серов. И вот что я подумал: а почему бы мне немного не поделиться своими воспоминаниями о Краснотурьинске той поры, когда он как город был еще совсем молод, а я так вообще пацаном?
После войны в этот бурно расстраивающийся молодой североуральский город «понаехало» немало татар - очень голодно было после войны в Поволжье. Ну, как это бывает: приехал один, устроился, осмотрелся, вроде ничего. Потащил за собой семью. Там еще родственники подтянулись. Так и образовалась в Краснотурьинске целая татарская даиспора.
Ту, первую часть своей краснотурьинской жизни, я помню очень смутно. Отец работал на Богословском алюминиевом заводе, мама, помимо того, что растила и по возможности холила меня, где-то мыла полы и подторговывала жареными семечками. Поэтому я нередко был предоставлен самому себе и носился по рабочему кварталу с такими же сорванцами, один раз чуть не утонул в Турьинском водохранилище, никак не мог выбраться на берег по скользкому бетонному откосу, пока меня за руку не вытащил пацан постарше.
Потом город подступил к баракам, в одном из которых мы и жили (а до нас, говорят, военнопленные немцы, строившие под конвоем Краснотурьинск), они попали под снос. Всех их обитателей выселили (отец, помню, схватил лом и никого не хотел подпускать к нашей комнате, но выселять-то пришли с милицией…) практически в никуда.
После этого судьба занесла нас в Казахстан, на целину, где наша семья и осела окончательно. Но в 1968 году я самостоятельно вернулся в Краснотурьинск - разумеется, с благословения родителей. Закончил девять классов, и учиться больше не захотел, хоть тресни. Возжелал, понимаете, взрослой самостоятельной жизни, да и деревня надоела мне до чертиков.
Устроился бетонщиком на завод ЖБИ, в бригаду к своему дяде. Работа моя, надо признаться, была все же нелегкой - ныли руки, выкрученные булавой, гудела спина. Но я быстро к этому привык (деревенского пацана физическим трудом не смутить), и вскоре самозабвенно начал предаваться всем утехам холостой бесшабашной жизни, вдали от родителей.
Краснотурьинск я открывал для себя заново. Я ведь вырос в деревне, и этот на самом деле хотя и небольшой, но сплошь заасфальтированный городок с его трех-пятиэтажными домами, разбегающимися от центральной полукруглой площади Ленина по радиальным улицам в разные стороны, с весело тренькающими сигнальными звонками трамваями, с уютными зелеными бульварами и аллеями, изумительно пахнущими после дождей, с магазинами, в которых тогда еще было все, казался мне настоящим мегаполисом.
А какие девчонки в первых мини-юбочках гуляли тогда по главной городской улице Ленина («бродухе», как называли ее краснотурьинцы тогда) - я по первости краснел, потел, но глаз от их стройных ножек оторвать не мог!
В общем, для меня этот город был наполнен соблазнами, и я, чтобы мне никто не мешал, не стоял над душой с нравоучениями, быстренько, той же осенью перебрался с дядияшиной квартиры (жена дяди всякий раз сердито шипела на меня, когда я нередко заполночь заявлялся с улицы) в рабочее общежитие на углу улиц Чкалова и Фрунзе. А рядом с нашим общежитием размещалось женское. Надо ли говорить, насколько приятным было такое соседство!
Впрочем, вахтеры свирепствовали и там и тут.
В комнате нас обычно размещалось трое молодых обалдуев. Хотя нет, поначалу двое - я обалдуем стал не сразу.
Достаточно сказать, что в первую получку приволок для угощения своих новых друзей кучу пирожных, конфет. Видели бы вы рожи этих парней!
Естественно, пришлось снова бежать в магазин.
Зарабатывал я тогда немного-130−150 рублей (в селе это были бы солидные деньги, для города же - пшик один). Впрочем, другие обитатели комнаты - не намного больше. Мы приспособились жить так. Поскольку все трое обитателей комнаты работали в разных организациях, зарплату и аванс также получали в разное время. И мы проживали деньги сначала, скажем, Валерки Алтынбаева, потом мои, потом Борьки Анисимова.
При таком раскладе денег нам, казалось, должно было хватать. Отнюдь (как любил говорить внук моего любимого в детстве писателя) - они, как правило, почему-то заканчивались уже через пару-тройку дней. И начиналась черная полоса.
Питались кипятком с сахаром и хлебом (батон уже считался за праздник, хотя только вчера трескали шашлыки и пили вино, угощали девчонок). Сахарный песок на этот случай закупался заранее. Никогда не думал, что этот продукт у нас такой волосатый - после его размешивания в прозрачном кипятке на дне стакана обычно свивался целый клубок шерсти.
Я не сразу, но догадался, что это частицы мешков, в которых хранился в магазинах сахар. А в темном от заварки чае этого безобразия практически не заметно. Вот ведь какое полезное наблюдение я сделал в совсем еще юные годы! Если сшибали где-то до зарплаты троячок, торжественно шли в ближайшую столовую.
Брали всегда борщ (потому что не прозрачный), котлету без подливки, но с гарниром. Улучив момент, легким мановением руки топили котлету в борще и в кассе расплачивались только за первое и картофельное пюре. Дешево и сытно. Но я был все же в лучшем положении, чем мои обшежитские друзья - у меня в городе было полно родни, к которой в такие кризисные дни я вдруг начинал ощущать самые искренние родственные чувства.
Я их навещал очень старательно и возвращался в общагу не только сытым, но и прихватив с собой чего-нибудь домашненького, ну и там пару-другую рублишек - до получки.
И все же мне нравилась такая безалаберная жизнь - с настоящей дружбой, взаимовыручкой, приключениями, легкими, ни к чему не обязывающими связями с девчонками, нередкими стычками с городской шпаной.
В те времена в Краснотурьинске (как, наверное, и в любом другом провинциальном городе), кроме официальной, существовала и власть шпаны. Или, как еще говорили о главарях местных бандитов - хотя нынешним они, пожалуй, и в подметки не годятся, - они «держали (давили) шишку» в городе, а их самих называли шишкарями.
До моего приезда в Краснотурьинск, в пятидесятые и в начале шестидесятых годов, шишку здесь держал блатарь Марат Васильевич - фамилию не знаю. Уже отошедшего от дел, я его видел (вернее, мне его показали) у нас на ЖБИ - он честно зарабатывал на хлеб в качестве бензорезчика.
Вся его бурная жизнь отпечаталась на его лице - оно было страшным, и голос его был не голос, а рык. Представляю, что это за чудовище было при «делах». Славу по себе он, конечно, оставил еще ту.
А уже в конце шестидесятых годов ночным городом правил Аркан. И его я видел пару раз - крупный, всегда пьяный мужик лет тридцати-тридцати пяти в неизменной телогрейке и со свитой человек в пять-шесть бандитов. Были блатари и поменьше: Шуня, Кисель (по-моему, его папа, по фамилии Киселев, был директором того самого ЖБИ, где я и приобщался к пролетарскому труду), у нас в общаге - Талап.
Они жили какой-то своей непонятной жизнью, все время кого-то били, калечили, кто-то бил и их, к ним шли за разрешением споров… Да ну их всех! Лучше пойдем дальше.
Где-то в октябре 1969 года меня и еще несколько человек с ЖБИ (запомнил лишь фамилию одного парня примерно моего возраста из нашей бригады - Овсянников) отправили в командировку в Нижний Тагил, на строительство 6-й домны на НТМК. Жили мы в сдаваемой под временное общежитие обыкновенной жилой пятиэтажке по переулку Газетный, в трехкомнатной квартире.
На работу ездили трамваем. На территории завода было сыро, холодно, вечно дымно, впрочем, плотный смог постоянно висел над всем городом. Мы проводили какие-то земляные работы.
Эта бестолковая командировка слякотной осенью, когда меня, бетонщика аж третьего разряда, держали за землекопа, мне надоела, и когда пришла телеграмма из Краснотурьинска, в которой сообщалось, что меня разыскивает военкомат, я - можете смеяться или крутить пальцем у виска, - обрадовался, ведь в те годы в армию молодежь шла охотно. Да и общежитская жизнь мне уже порядком поднадоела. А тут, как-никак, смена обстановки, армейская романтика!
Вернулся из Нижнего Тагила в Краснотурьинск, рассчитался с завода, съездил к себе домой Казахстан,
попрощаться с родителями и друзьями. Франт я был еще тот. На мне был модный пиджак с вырезом вместо лацканов (как-то гладил застиранный ворот и сжег его утюгом, а уж вырез мне соорудила кузина - под бабочку). И эта умопомрачительная переливчатая бабочка - клянусь! - как влитая сидела у меня на шее.
На ногах у меня были двуцветные модные остроносые туфли на высоком, на конус, каблуке (купил в комиссионке - коричневые, со сбитыми носками и у одного народного умельца покрыл их черным лаком. Лак неожиданно начал сползать уже в поезде, и я в тамбуре битых два часа обдирал его перочинным ножом с головок туфлей, но оставил в верхней части, где он держался прочно).
На мне также было светлое демисезонное пальто - моя гордость, так как эту вещь я приобрел сам, за полную стоимость, пусть и с полугодовой рассрочкой. И расклешенные книзу кремовые брюки. Знай наших!
Правда, был я без копейки денег - ну, не держались они у меня! - и моим бедным родителям пришлось прилично потратиться на мои проводы в армию, да еще и снаряжать меня в обратную дорогу. То есть в Краснотурьинск, где меня ждал военкомат.
После недельного пребывания в сборном пункте в Егоршино под Свердловском меня «купили» в танковые войска и повезли в Чебаркуль, в учебку. Однако на второй или третьей станции за Свердловском весь эшелон призывников выстроили на перроне (все пьяные, оборванные, поцарапанные и в синяках - ей-богу, орда моего древнего соплеменника Мамая, наверное, выглядела лучше), и зачитали список из полутора десятков имен. Фигурировал там и я.
Нам объявили, что мы попали не туда, посадили в другой поезд и привезли… в Нижний Тагил! Надо было мне отсюда уезжать, чтобы вернуться сюда же через месяц, но только курсантом стройбатовской учебки … Однако это уже совсем другая история.
Ну, а что касаемо дальнейших моих отношений с достославным городом Краснотурьинск, то они, сожалению, сошли практически на нет.
После армии я сразу вернулся к родителям в Казахстан. И после этого в первый и последний раз съездил на свою фактическую родину в отпуск уже где-то в 1973 или в 1974 году, точно не помню.
Все мои дядья были тогда еще живы-здоровы и веселы, и очень мне обрадовались - они как раз давно легально не выпивали.
Смог я также найти одного из моих сокомнатников по общаге, Валерку Алтынбаева. С ним я снова прогулялся по «бродухе», по набережной Турьи, погрустил по ушедшей безвозвратно юношеской романтике, аромат которой неизменно сопровождал меня тот год с небольшим моей доармейской жизни в Краснотурьинске, да с тем и отбыл в Казахстан.
Потом судьба забросила меня на Крайний Север, где я отпахал больше двадцати лет. И все как-то было недосуг еще хоть разок проехаться в Краснотурьинск - да и какой смысл отправляться в отпуск с севера на север, когда хочется погреться на южном солнышке?
Но еще не все потеряно - я недавно стал молодым северным пенсионером, выбрался из своей таежной глухомани на постоянное проживание на материк, и таки планирую еще хоть разок побывать в городе моей юности. Хотя, говорят, он так расстроился (в смысле новостроек, а не из-за того, конечно, что я собрался осчастливить его своим визитом), что города и не узнать. Но я-то его узнаю!