Нам не дано предугадать,
Лопух иль жемчуг всех ценнее, …
Поскольку, всё тогда подстать,
Когда оно всего нужнее …
Доказывать кому-то, что трава зелёная, — смешно. Зелёная и всё! А ещё смешнее, когда задают вопрос: А почему мяч круглый? Да потому что — НЕ квадратный!)))
Нашедший Истину* однажды, — не ищет более её.
Истине* не нужны ни спор, ни спорщики.
Странно. То, что само собой разумеется для одних, другими почему-то совсем не разумеется.
Люди, неспобные принять божественную истину, обзавелись своими правдами.
Из некоторых зёрен истины вырастают пышные злаки лжи.
Есть правда гордая, есть правда скромная,
Такая разная всегда она.
Бывает сладкая, бывает горькая,
И только истина всегда одна.
Есть правда светлая, есть правда темная,
Есть на мгновенье — и на времена
Бывает добрая, бывает твердая,
И только истина — всегда одна
Чтобы не было зловещего застоя, нужно периодически менять местами бедных с богатыми !
Истинная История — пишется не людьми, а Богом !
Хочешь ли не совершать ошибки, ходи нехожеными тропами.
Всякая истина — система знаний, но не всякая система знаний — истина.
О благости Божьей хочу говорить,
О силе Его и любви непрестанной.
Ах, сколько же дьявол успел натворить,
Умы заразив ложью мерзкой и грязной…
И многие верят, что Бог как палач
Безжалостно всех за ошибки карает,
Что радость приносит Ему горький плач,
Болезни, трагедии Он посылает.
И гибнет народ от обмана врага,
И ропщет, и стонет под тяжестью ноши.
Цена заблуждения так велика,
Что хлопают бесы от счастья в ладоши.
Очнитесь же, люди! Откройте глаза,
Промойте скорее духовные уши.
Мой Бог и сегодня творит чудеса,
Врачуя тела и разбитые души!
Читайте Писание, там — всё о Нём!
Познайте характер Его и стремленья!
Молюсь о вас Господу в сердце своём,
Чтоб истины свет стал началом прозренья.
Деликатная взаимность вранья есть почти первое условие русского общества — всех русских собраний, вечеров, клубов, ученых обществ и проч. В самом деле, только правдивая тупица какая-нибудь вступается в таких случаях за правду и начинает вдруг сомневаться в числе проскаканных вами верст или в чудесах, сделанных с вами Боткиным. Но это лишь бессердечные и геморроидальные люди, которые сами же и немедленно несут за то наказанье, удивляясь потом, отчего оно их постигло? Люди бездарные. Тем не менее все это лганье, несмотря на всю невинность свою, намекает на чрезвычайно важные основные наши черты, до того, что уж тут почти начинает выступать мировое. Например,
1) на то, что мы, русские, прежде всего боимся истины, то есть и не боимся, если хотите, а постоянно считаем истину чем-то слишком уж для нас скучным и прозаичным, недостаточно поэтичным, слишком обыкновенным и тем самым, избегая ее постоянно, сделали ее наконец одною из самых необыкновенных и редких вещей в нашем русском мире (я не про газету говорю).
Таким образом у нас совершенно утратилась аксиома, что истина поэтичнее всего, что есть в свете, особенно в самом чистом своем состоянии; мало того, даже фантастичнее всего, что мог бы налгать и напредставить себе повадливый ум человеческий.
В России истина почти всегда имеет характер вполне фантастический. В самом деле, люди сделали наконец то, что все, что налжет и перелжет себе ум человеческий, им уже гораздо понятнее истины, и это сплошь на свете. Истина лежит перед людьми по сту лет на столе, и ее они не берут, а гоняются за придуманным, именно потому, что ее-то и считают фантастичным и утопическим.
Второе, на что наше всеобщее русское лганье намекает, это то, что мы все стыдимся самих себя. Действительно, всякий из нас носит в себе чуть ли не прирожденный стыд за себя и за свое собственное лицо, и, чуть в обществе, все русские люди тотчас же стараются поскорее и во что бы ни стало каждый показаться непременно чем-то другим, но только не тем, чем он есть в самом деле, каждый спешит принять совсем другое лицо.
Еще Герцен сказал про русских за границей, что они никак не умеют держать себя в публике: говорят громко, когда все молчат, и не умеют слова сказать прилично и натурально, когда надобно говорить. И это истина: сейчас же выверт, ложь, мучительная конвульсия; сейчас же потребность устыдиться всего, что есть в самом деле, спрятать и прибрать свое, данное Богом русскому человеку лицо и явиться другим, как можно более чужим и нерусским лицом.
Все это из самого полного внутреннего убеждения, что собственное лицо у каждого русского — непременно ничтожное и комическое до стыда лицо; а что если он возьмет французское лицо, английское, одним словом, не свое лицо, то выйдет нечто гораздо почтеннее, и что под этим видом его никак не узнают. Отмечу при этом нечто весьма характерное: весь этот дрянной стыдишка за себя и все это подлое самоотрицание себя в большинстве случаев бессознательны; это нечто конвульсивное и непреоборимое; но, в сознании, русские — хотя бы и самые полные самоотрицатели из них — все-таки с ничтожностию своею не так скоро соглашаются в таком случае и непременно требуют уважения: «Я ведь совсем как англичанин, — рассуждает русский, — стало быть, надо уважать и меня, потому что всех англичан уважают».
Двести лет вырабатывался этот главный тип нашего общества под непременным, еще двести лет тому указанным принципом: ни за что и никогда не быть самим собою, взять другое лицо, а свое навсегда оплевать, всегда стыдиться себя и никогда не походить на себя — и результаты вышли самые полные. Нет ни немца, ни француза, нет в целом мире такого англичанина, который, сойдясь с другими, стыдился бы своего лица, если по совести уверен, что ничего не сделал дурного. Русский очень хорошо знает, что нет такого англичанина; а воспитанный русский знает и то, что не стыдиться своего лица, даже где бы то ни было, есть именно самый главный и существенный пункт собственного достоинства. Вот почему он и хочет казаться поскорей французом или англичанином, именно затем, чтоб и его приняли поскорей за такого же, который нигде и никогда не стыдится своего лица.
В поступках, видны цвета наших мыслей.