БУДЕМ ЖИТЬ
А у нас всё то же: трав, олив цветенье
Средь залитых солнцем буден февраля,
В барах и кафешках радостное пенье,
Полная надежды мирная земля,
На свиданья ходят девушки-солдатки
В форме, с автоматом «Узи» на плече,
Славные детишки, дедушки в порядке,
Те, что под Москвою били палачей,
И четыре моря, и полоска суши,
Часто голос Б-га слышен в облаках,
А у них ракеты целят в наши души
И хотят посеять там позорный страх.
А у нас Фейхтвангер, Манны и Акоста,
Мендельсон с Эйнштейном, Кафка и Христос,
А у них пропитан ненавистью воздух
И убийство - самый основной вопрос.
Должному под небом суждено случиться,
Лишь Творцу известно - быть или не быть:
Жизни Мирозданья всё ж пристало длиться -
С этим жили - значит, дальше будем жить.
НЕ НУЖНО ИЛЛЮЗИЙ
Жизнь такая, как есть, и не нужно иллюзий,
Жизнь - судья, и она свой вершит приговор:
Уступить наглецу может трус или лузер,
И, поэтому, нужен иной разговор.
Вновь убили солдата, как водится, сзади -
Рассекли сотворённую Г-сподом нить:
Кто живёт торжества справедливости ради -
Кто, чтоб судьбы, как искорки, подло тушить.
Убивали вчера, а желают и завтра
Убивать - рацион вурдалаков таков:
Алчут крови на ужин, в обед и на завтрак
Равно женщин, младенцев, детей, стариков.
Вурдалаки сегодня иные, чем раньше -
Не из леса - из Йеля, при «Бентли», «Картье»,
Мир они услаждают руладами фальши
В самой гнусной и мерзкой её полноте.
Вурдалаки имеют поддержку геенны,
Где разводит огонь самый главный вампир:
Не поспоришь с природою - гены есть гены,
И на этом стоит наш потерянный мир.
Тем не менее, дело подходит к итогу -
Канет в бездну времён вурдалаков семья:
Человек всё ж подобен могучему Б-гу,
А раз так, он обязан поверить в себя.
ЭТО ИЗРАИЛЬ, ДЕТКА!
Кто слушать будет Малера
Иль Брамса с Мендельсоном,
А кто - читать Топаллера
Иль Фрейда с Соломоном,
Кто - истово молиться,
Кто - ночью колобродить,
Кто - пятый раз жениться
Иль что-то в этом роде,
Кто - утомлять политикой,
Кто - соблазнять кокетку,
Кто - заниматься критикой:
Таков Израиль, детка!
В ИЗРАИЛЕ
Так есть и, видно, так тому и быть:
В стране, куда приходит в гости смерть,
Евреи не дают друг другу жить,
Готовясь друг за друга умереть.
«МАРШ ШЛЮХ» в ИЗРАИЛЕ
Ползут о женской доле слухи,
И, виски с правдою согреты,
Идут победным маршем шлюхи,
И марш их - времени примета.
ИЕРУСАЛИМ
Эрец Исраэль свят и неделим,
Как душа его - Иерусалим.
Иерусалим для Творца един,
И Творец ему в мире господин.
У СТЕНЫ ПЛАЧА
Редко плачут мужчины, пусть даже больны,
Иль пылают их души любовным пожаром,
А мои повлажнели глаза у Стены -
Стены Плача, в Израиле, в Городе Старом.
В моём сердце от сна пробудилась печаль -
Нет еврея без этой печали на свете:
Вновь я шёл за Моше в неизвестную даль
Под знакомый мотив, что насвистывал ветер.
Я сидел со жрецами в роскошном дворце,
И наложницы томно плясали близ трона,
И играла улыбка на умном лице
Повелителя жизней царя Соломона.
Маккавей отдавал мне пред строем приказ,
И громил Селевкидов я с верным отрядом:
Меч плечо раздробил, и вошла стрела в глаз,
Но спасал меня Б-г, потому, что был рядом.
Униженья знавал, отступлений позор,
И губами шептал пересохшими «амен!»,
Но когда, как герой, пал в бою Трумпельдор,
Всё ж сумел подхватить из руки его знамя.
…Я стоял у Стены, и в какой-то момент
Мне привиделись тени еврейских пророков:
Слева плакал мужчина с наколкой «Ташкент»,
Справа - старец, рождённый когда-то в Марокко.
Я стоял у стены, и божественный свет
Истекал из небес на весь мир водопадом,
И смятенной душе был понятен ответ
На извечный вопрос: мне иного не надо.
Я солдат. Я знаю, что такое смерть, в прошлой операции бандиты убили двоих моих товарищей. Я должен наверное ненавидеть всех их, потому что почти из каждого окна в нас стреляли. Что поделать, таких соседей послали нам Небеса. Но нужно оставаться человеком, потому что… просто потому что так надо. И я знаю, что семена любви и человечности рано или поздно прорастут.
Сегодня я вышел на окраину лагеря на дежурство. По инструкции, любого, кто подойдет к лагерю ближе чем на 30 метров я должен остановить, если необходимо, то выстрелом. Но к лагерю подошла девчонка, чумазая как и все они здесь, в пустыне. На вид ей было лет 10−12. Я никогда не видел таких глаз, огромные, в пол-лица глазища, черные и бездонные. Такие бывают только у детей. Взгляд был диковатый, но какой-то насмешливо-лукавый. Она показала мне рот, потом на мусорный бак. Я понял, она голодна и хочет покопаться в мусорном баке, чтобы забрать наши объедки. Ее грязная ручонка, как ни странно сделала жест, я бы сказал, исполненный грации, совсем не похожий на движения нищих на наших площадях. Нет, в ней было какое-то дикарское благородство, заставившее меня вспомнить прочитанные в детстве книги Фенимора Купера. И мне стало стыдно. Мы взрослые играем в наши взрослые игры, а страдают вот эти невинные детки. Она мотнула головой, ее волосы рассыпались дикими прядямипо плечам, она что-то сказала на своем языке, которого я не понимал. Я показал на себя и сказал «Рони». Это моё имя. Она ткнула в себя и сказала «Амина». Вот и познакомились. Я сделал успокаивающий жест, попросил подождать. Она не поняла слов, но, как видно, поняла интонацию. Через минуту я возвращался с едой из своей сторожки. Я вытащил ей свой дневной паёк, а заодно то, что сам беру с собой на дежурства перекусить, колбасу, крекеты, колу. В полдень придут ребята, принесут с собой что-нибудь, с голода не помру. Амина улыбнулась и взяла то, что я ей протянул. Потом наши глаза встретились и я увидел как потеплел ее взгляд, она что-то снова сказала на своем языке. Я не знаю ее язык, но нам не нужен был переводчик, люди всегда могут понять друг друга, если того хотят. Я ответил ей на моем языке «на здоровье, прибегай еще». Я знаю, что нас настраивают друг против друга, но этот ребёнок - такой же ребёнок, как моя младшая сестрёнка, точно так же любит сладкую шипучку и печенья, точно так же хочет жить в мире. И наше сегодняшнее общение западёт ей в голову, она поймет, когда вырастит, что мы с ней никакие не враги, мы просто люди, и не важно, какой мы национальности, расы, религии, какую мы форму надеваем.
Я подошла к вражескому лагерю, брат сказал, что меня не тронут, даже если поймают и я прекрасно смогу разузнать, сколько там в сторожке человек дежурит. Ой, я сказала человек? Зверей, конечно. А если и тронут, то пусть, я не боюсь, стать мученницей за свой народ и свою веру - о чем может еще мечтать человек? Он меня поймал, эта сволочь в зеленой униформе. Но он узнает, что наши девочки не слабее наших мальчишек. Я выдержу, я попаду в рай. Я сказала ему, что не боюсь его, и показала на голову и на мусорный бак: твоя голова будет валяться в помоях. Потом этот трус вынес мне еды. Папа часто говорил, что они нас боятся и пытаются задобрить своими подачками. Не нужно бояться, нужно брать, они обязаны нам всем, пусть платят дань, пусть трепещат. Я взяла еду и смело посмотрела ему в глаза. Напоследок я ему сказала: «Когда я вырасту, я тебя убью». Он что-то пролепетал в ответ на своем собачьем языке.
ИЕРУСАЛИМ
Бьёт мороз по коже, ком стоит у горла,
Смертного врага, вдруг, позабылось имя:
Зазвенела песня трепетно и гордо,
Молвила о чуде - Иерусалиме.
ПРИПЕВ:
Иерусалим - купола златые,
Иерусалим - вечность у порога,
Иерусалим - сад среди пустыни,
Иерусалим - слышен голос Б-га.
Так и бьёт крылами песня, словно птица,
Нежностью исходит чистой, сокровенной,
И в открытый космос вырваться стремится,
Чтоб её узнали на краю Вселенной.
Если же злой ветер пронесётся мимо,
И покажут норов вслед за этим грозы,
Песня станет стражем Иерусалима,
И в бездонном небе улыбнутся звёзды.
МАККАВЕИ
Грозить стране коль бури смеют,
У врат глумится вражья стая,
Всегда на помощь Маккавеи
Приходят, мужеством блистая.
ВЕЧЕР
Вот ещё один день подошёл к концу -
Блики солнца над морем давно растаяли.
Полный смысл нам с тобой пройтись по винцу -
Я к нему с уваженьем в стране Израиле.
На балконе накроем, не привыкать,
С овощами нарежем закуску здешнюю.
За детей выпьем первый бокал, за мать
Пьём второй, а потом - за судьбу потешную.
Кто б сказал мне ещё пару лет назад,
Что в свои-то года всё начну по-новому!
Впрочем, жизнь - далеко не всегда парад,
И кроить её - резать по телу голому.
Дочке в школу с утра, ну, а нам - в ульпан*,
Где олим** все иврита грызут премудрости.
Тут, кто учит - в ферзях, а кто нет - пропал:
Если честно, то леность - сестрица глупости.
Пьём за фарт: наконец, вновь гудел кабак,
И опять пела песни трудяга-скрипочка,
И (Барух ашем!***), ведь не за просто так:
Шекель**** шекелю слал час-другой улыбочки.
Не впервой - проплывём, что греха таить,
Сквозь шторма, буруны, злые мели с рифами,
Рядом с вотчиной Б-га теперь нам жить:
Звёзды в небе златыми качают гривами.
Прим:
*курсы языка, иврит
**новые репатрианты, иврит
***Хвала Б-гу, иврит
****деньги, иврит
ОТВЕТ
Вы спросите, зачем мне было надо
Не в юные (кто их считает?) лета
Услышать, пусть не голос канонады,
Но вой, летящей точно в цель, ракеты?
Вы спросите, чего мне было мало:
Любви, мирских забот и уваженья,
Иль скромного, но всё же, пьедестала
Иль просто не хватало вдохновенья?
Конечно, вы, друзья, во многом правы,
Особо те, кто лишены сомнений,
Но жизнь пресна, поверьте, без приправы
Из новых непривычных ощущений.
И ко всему, когда весь мир в раздрае,
А у границ страны его с избытком,
Грешно искать себе подобье Рая -
Душе нужна особая подпитка.
А за спиной стоят сожжённых тени,
С небес взирают мучимых отряды:
Там врач, там педагог, там чистый гений
Из Киева, Варшавы, Ленинграда.
В обнимку с ними малые детишки,
Что шли дорогой к свету неизменно:
Их террорист - обманутый парнишка
Взорвал, смеясь, и сам взлетел в геенну.
Здесь чтили предки вместе с Авраамом
Людские непреложные законы,
Здесь жизнь не фарс являет - только драму
И ныне, как являла в поры оны.
Я сам не знаю, что ещё добавить?
Вы поняли? Конечно же, уверен.
И не прибавить тут, и не убавить:
Воздастся всем нам в самой полной мере.