Красивый мужчина. Необычно видеть среди многолюдной толпы в час пик в переполненном общественном транспорте. Обычно такие мужчины добираются в собственных автомобилях. Мужчина стоял спиной ко мне. Я не видела его лицо, но даже видя только спину, не было сомнений, что мужчина необычно хорош собой. Одной рукой он держался за поручень, другая рука в кармане. Рука в кармане единственно странно диссонировала с гармоничным образом благородного мужского силуэта. Как бы в этой руке должна была быть деловая сумка под дорогой деловой костюм. Мы вместе ехали весь путь, каждый до своей остановки, он спиной ко мне, я пользуясь, что меня не видит, рассматривала красивую мужскую фигуру, обзор позволял. Мужчина направился к выходу и вынуждено открыл секрет из кармана. Непослушные пальцы сами по себе, не зависят от желания мужчины. Стесняясь пристальных взглядов, мужчина вынужден прятать свою непослушную руку в карман. Мужской силуэт, вслед неравнодушный взгляд.
В этом мире продается и покупается все, так почему же возмущаемся, когда продается единственное и последнее — целомудрие, тело, красота. Какие могут быть осуждения в мире, где бессовестность определена ценой, настоящие чувства ни во что не ценятся. Юное создание уже с ценой во взгляде под руку с немолодым и очень важной персоной — кризис жанра, хочется шепнуть, чтобы никто не услышал:
— лапочка, только не продешеви, бартер должен быть равноценным и помни дорогая, что все в этом мире продается и покупается и ты не хуже остальных, вот только единожды продав душу за новой в бутик не сходишь, не продается душа в бутиках.
Вот ДВОЕ стоят на перроне.
Прощаются молча, без слёз.
Печаль и разлуку предвидя,
Над ними расплакался Дождь.
Дождь плакал, а двое стояли,
Не в силах расстаться никак.
Ветра развести их пытались:
Лишь крепче обнявшись стоят.
Тут Солнце решило вмешаться:
Проделав сквозь тучи окно,
Лучом их сердца обогрело,
А в душу вложило тепло.
А, вот он, и Поезд Разлуки.
Подходит. Открылася дверь.
Любовь эту дверцу закрыла
И всё обошлось без потерь.
На кормушке каша прицепилась
Знать кому то скоро будет дачка
Сила веры сразу укрепилась
Будет чай, куреха, сушек пачка.
Сушки поменяем мы на сало
Ночью, по коням и дальним точкам
Хоть, админка" нам и не сказала
Будет завтра шмон, мы знаем точно.
Стиры, сквозняки, малявы, кони
Фаныч, шконка, шторка, вертолеты
На груди у каждого - иконы
От чифиря в голове, полеты".
Красный бокс, прогулка, малый дворик
Вшивники распустим на канатик
А в обиженке надрывно плачет гНомик
Кто меня не понял, те канайте.
Покатилось яблоко из безруких рук,
Выпало корявое из корявых вдруг
Подняла и вытерла об плащёву плешь
- Вот те фруктик, дитетко, ну- ка быстро ешь!
То ли дура пьяная, то ли нищета
То ли просто бережная, дура ещё та
Накормила яблочком маленькую дочь
Будет теперь маяться болями всю ночь.
Я бы ей на заднице ремнем оставил шрам
Что за поколение безтолковых мам?
Шарлотта испекла пирог
На яблоки был урожайным год
Из чайника валит парок
И подостыл тягучий грог.
Ждет в гости милого она
Тоскует и глядит в окно
Накрыла стол, кувшин вина
И чувство теплится одно.
И снегом замело пустырь
И ночь кромешная уже
Пробил уж полночь монастырь
И как-то грустно на душе.
Прядет кудель веретено
Мурлыка щурит желтый глаз
А за окном совсем темно
И оконек в печи погас.
Вдруг цокот слышится в тиши
Улыбка, слезы и ночник
Соединились две души
И упоенья счастьем… миг.
Ну что ж… Вот и до Волгограда добралась осень. Солнышко спряталось за облаками, стало ветренно и летний зной сменился прохладой. Днём температура поднимается чуть выше десяти, а ночью, бывает, опускается ниже пяти градусов. Но, хоть такая погода стоит уже несколько дней, на улице по прежнему можно встретить людей одетых по-летнему. То ли не успели подготовиться, то ли просто не хотят верить, что осень уже пришла - холода неизбежны. Возможно, просто не спешат, зная, что лето ещё вернётся - бабье лето.
В РЕАЛЕ: Как бы человек ни пытался скрыть своё настроение, боль, тревогу, они могут проступить на лице, в жестах, в голосе.
В ВИРТУАЛЕ: Боль. На глазах слёзы. Комок в горле. А человек пишет:
- Привет всем! И… «рисует» улыбку…
Рукой не касаться…
Движенья по кругу…
Мазки белой пены…
Закрыты глаза…
На лбу лишь испарены…
Алые губы…
Движенья по кругу…
По телу скользя…
Заводятся ноги…
Заводятся руки…
Как гуттаперчевой куклы…
Но закрыты глаза…
И лишь аромат тонкой струйкой проникнет…
От горной травы…
Уплываешь из сна…
Движенья по кругу…
Расслаблено тело…
И ели касания…
Мягкой губой…
Щетиной… Восторг…
Движенья по кругу…
Руками не трогать…
Ты близко со мной…
И губы спускаются…
Ниже… и ниже…
Вздымается грудь…
Приоткрылись глаза…
Волной отозвалось обожжённое тело…
Руками не трогать…
Руками нельзя…
- О, что я нашел!
Этот радостный вопль возвестил, что пока мы - дед, баба и мама с папой нашего драгоценного наследника степенно беседовали, Игорёха опять нашел для себя что-то интересное в моем кабинете. Оказалось, что в этот раз он вытащил из ящика стола чётки и сейчас с энтузиазмом вращал их на тонкой кисти своей руки, отчего косточки четок негромко и сухо пощелкивали.
- Бусы. Только они странные какие-то, не блестящие, - присмотревшись к находке, сказал Игорешка. - Некрасивые. Нет, не возьму я их.
- И правильно, - с облегчением сказал я. - Понимаешь, Игорёша, я бы их тебе пока все равно не отдал, хоть и очень тебя люблю и мне для тебя ничего не жалко.
- А почему? - обиженно надул губы внук.
- Видишь ли, эти чётки, которые ты принял за бусы, попали ко мне от моей мамы, твоей прабабушки. А ей - от её мамы, моей бабушки и твоей, получается, уже прапрабабушки. А не блестят они потому, что сделали их не из драгоценных камней или янтаря, а из обыкновенных финиковых косточек. Небогатые были мои предки, вот и смастерили чётки из подручного материала.
Игорёшка пропустил между пальцев несколько косточек чёток и сообщил:
- Точно! Я, когда кушал финики, из них такие косточки вылазивали! Здорово! А что такое чётки, дед Марат?
Наша беседа явно заинтересовала всех находящихся в комнате: баба Света, папа Влад и мама Оксана повернулись к нам и стали внимательно слушать.
- Как бы тебе объяснить, Игорёша… Ты знаешь, что такое молитва, кто такой Бог?
- Нет, мы ему еще не рассказывали про такие вещи, - поторопилась вмешаться мама Оксана. - Ещё не время.
- А расскажите сейчас! - загорелись глаза у внука.
- О, мой юный друг, это длинная история, - вздохнул я. - Но все же, давай я тебе попробую рассказать. Тысячи лет назад, когда всем жилось ну очень тяжело - не было ни электричества, ни телевизоров и компьютеров, машин и самолетов, школ и больниц и даже нормальной еды и одежды, люди всего боялись. Они поверили, что на небесах есть такое всемогущее создание, которое может заступиться за них, дать им необходимое, если его хорошенько попросить. Но и может сильно наказать, если плохо себя вести. Это всемогущее создание назвали Богом…
- Ух ты! - восхитился Игорешка. - Я тоже хочу его кое о чём попросить…
- Подожди, ты слушай дальше. И вот самые умные из этих людей стали придумывать молитвы - просьбы, в которых они просили Бога о важных для себя и своих родных и близких вещах. А чётки эти - от слова считать, - придумали для того, чтобы по бусинкам, камушкам или косточкам, у кого из чего были эти чётки, - откладывать, как на счётах, число прочитанных молитв, обращённых к Богу.
- Деда, а ты что, тоже молишься, если держишь чётки у себя в столе? И о чём ты просишь Бога?
- с любопытством спросил внук.
Я смешался. Что мне ответить внуку, если я в своё время был убежденным атеистом?
- Видишь ли, Игорёша, - начал я осторожно. - В наше время люди больше верят в себя, в свои силы и возможности, чем в Бога. Понимаешь, за те долгие годы, что люди молились и молятся Богу и просили его о помощи, многие из них убедились, что помогает он далеко не всем и не всегда, поэтому и стали больше полагаться на себя. И ведь достигли очень многого, вплоть до того, что стали летать на другие планеты. Я вот тоже больше верю в себя. А чётки… знаешь, зачем они мне нужны? Не только как память о предках, но и как такой инструмент, который помогает мне сосредоточиться, когда я что-то важное обдумываю и перебираю пальцами косточки. А еще это успокаивает нервную систему, так как в кончиках пальцев находится много нервных окончаний. Ну как, понял теперь, что ты за «бусы» нашел у меня в столе и зачем они мне нужны?
- Ага! - довольно кивнул вихрастой головой внук. - Это, деда… Ты дай мне, пожалуйста, чётки на два… нет, на три дня. Ну, дай, я верну!
- Ладно, возьми, если, конечно, с возвратом, - поколебавшись, согласился я. - Но зачем они тебе-то?
Игорь обхватил мою шею и горячо зашептал мне в ухо:
- Собачку себе у этого… у Бога буду просить!
Так, придется собирать семейный совет и решать вопрос с собакой. Давно уже парень просит купить ему пушистого друга, а родители все откладывают! Но придётся и разъяснить парню, что к чёткам этот подарок никакого отношения не имеет. Иначе ведь потом за его желаниями не угонишься!
когда светила диск за горизонт,
ложится отдыхать, зевнув от скуки,
с восторгом отправляются в полёт,
ночные бесенята, /чёрта внуки/.
спешат в своём бесовском ремесле,
пройти скорее курсы репетиций,
летая на сверхбыстром помеле,
парят под облаками, словно птицы.
над улицами спящих городов,
в глухую ночь выискивают цели,
заманивают вкусами плодов,
чтоб завладеть желанием и телом.
творят порой, бесчинства до утра,
устраивая оргии свободы,
но как приходит светлая пора
мгновенно исчезают с небосвода…
они летят туда, где нет лучей,
всесильного, могучего светила,
и растворяясь в множестве теней,
заката ожидают, копят силы.
Ворчало небо, грохотало.
метало молнии и гром,
по сторонам куда попало,
и с ночью тёмной заодно,
пока рассвет в удобном ложе
досматривал спокойно сны
гроза металась и похоже
успеть старалась… но увы,
своим безудержным порывом,
и залпами, что из-за туч,
в предутреннем мгновении сером,
прокрался первый, смелый луч
и заиграла, засветилась
земля, умытая грозой,
а та в конвульсиях всё билась,
хоть знала, что за ней покой…
Он был на вид какой-то… плюшевый, что ли. Пухленький такой, годков несколько за 60, в домашней полосатой пижаме и таких же штанах, с аккуратной бородкой, розовыми, из-за частой склеротической паутинки на них, щечками и мягким, жирным голоском, ласковыми близорукими глазами за толстыми стеклами очков.
Его в нашей шестиместной палате называли Профессором - как оказалось, он кандидат геолого-минералогических наук. Профессор, как и все мы здесь, лечился от атеросклероза сосудов нижних конечностей. Он лежал у окна, нашей громогласной компании, играющей в свободное от процедур время в «тыщу» и травящей анекдоты. Профессор вроде не чурался нас и иногда даже вставлял свои «пять копеек» в наши умные беседы про политику, в виде реплик или вопросов, но и почти всегда находился как бы в полосе отчуждения.
Профессор без конца говорил по мобильнику - то сам звонил, то ему звонили. И поскольку он говорил своим бархатным тенорком достаточно громко, то поневоле все, кто находился в это время в палате, становились невольными свидетелями этих разговоров. Он общался преимущественно с женой и своей дочерью и докладывал, что уже сделал и что делает в эту минуту.
- Да, Зая!.. Спал хорошо, жду вот капельницу… Котлеточку я уже съел. А что колбаска? Может пропасть? Ладно, Зая, съем. В обед что буду есть? Хм, пока не знаю… Что, лапшичку с курочкой? Ну ладно, ладно, Зая, неси…
Почти ничего больничного Профессор не ел - любящие жена и дочь (обе похожие, полные, с валкой походкой) то вместе, то по переменке приносили ему судки с домашним харчем. Общий холодильник в палате чуть не на половину был забит его продуктами - в кастрюльках, судочках, контейнерах, пакетиках. Его женщины обязательно проверяли, как он уничтожает приносимые ими передачи. И всегда ругали за то, что плохо ест. И Профессор все время что-то хлебал, жевал, грыз.
Мужики в палате смотрели на него как на… ну, пусть будет чудака, - снисходительно и даже с некоторой жалостью: «Вот народится же такое!». Хотя подозреваю, что таким подкаблучником Профессора сделали его же женщины. И похоже, его это нисколько не угнетало.
Однажды с ним случилось… ну, нечто. Я лежал через койку от Профессора, у выхода. И вдруг мое обоняние ощутило мерзкий запашок.
Тянуло от окна, под которым похрапывал дремлющий после очередного перекуса Профессор. Закрутили носами и остальные мужики. Окно в палату было приоткрыто, и я подумал, что вонь идет с улицы - может, ассенизаторская машина откачивает септик где-то поблизости от больницы.
Подошел к окну и тут же понял, источник амбре - вот он, Профессор.
Он и сам уже вынырнул из своей послеобеденной дремы и, сидя, какое-то время растерянно озирался по сторонам. Потом встал, вытащил из прикроватной тумбочки большой, набитый чем-то пакет, снял с изголовья кровати полотенце и поспешно похромал (в палате, кстати, все были хромые, а кто уже и безногий) к выходу из палаты, распространяя невообразимую вонь.
А то, что именно он был источником этого амбре, свидетельствовали его отвисшие сзади и промокшие штаны с большим темным пятном. Такое же пятно осталось на его постели.
- Обосрался наш профессор! - выдал свое резюме под общий хохот кто-то из сопалатников. - Обожрался и обосрался…
Но обсуждать эту околотуалетную тему было некогда: сдерживая дыхание, мы один за другим повыскакивали из палаты. И вскоре в ней, громко чертыхаясь, орудовала санитарка. В резиновых перчатках и с маской на лице он меняла постель Профессора.
В палату мы вернулись, только когда она была достаточно проветрена. Вскоре на свою койку, как ни в чем не бывало, вернулся и он сам, уже в других штанах. Зазвонил его мобильник, и Профессор - видимо, продолжая начатый вне палаты разговор, - бодро отчитался:
- Да, Зая, трусики (он так и сказал: «трусики»!) заменил, брюки тоже, постирался… Да, постель свежая… Да все у меня хорошо, Зая, не переживай! А? Нет, ничего не болит… Скоро обедать будем… Борщик? Ну, как хочешь, можешь принести…
Мужики в палате ошарашенно переглядывались: так Профессор жене уже доложил, что обделался? Вот они, высокие, доверительные отношения, которых нам, мужланам, явно было не понять…
- Что ты ел с утра, сынок? Ало!..
- Да, привет, что, а…, плов доел,
салат с капустою, друг вчера принес,
заходил вечером, пили чай с корицей.
Не волнуйся, у меня все размеренно,
как твое самочувствие, спина, спать позволила?
- Да, что я, я уж старая, и болячек не счесть,
ты же знаешь все, - ночь осилила, богу кланяюсь.
О тебе, сынок, душа болит, за тебя молюсь,
береги себя, и курить бросай…
Наступало утро ясное, предвещая день солнечный,
прохладою…
Первоцвет - огоньки радости, философский фито эфир,
ярким цветом, наброском тонким, фейерверк пробуждения.
Полной грудью дышу, опьянел…, как прекрасно кружит,
блаженством пронизанный воздух.
Желанье, наполнило, сердце остывшее, тела сосуд…
По капиллярам души тепло побежало, питая гормонами,
жажду мечтаний, жизненной силой - ароматом с полей…,
природа спешит к расцветанию. Мокнут березы соком земли,
и звуками птиц, и редким жужжанием - Лес оживает…