Когда по мостовой бил серый дождь,
Когда от ветра гнулись даже ели,
Сидел на мостовой щенок, мусолил кость,
Махал хвостом облезлым еле-еле.
И сиротливо так - прохожим людям вслед
Смотрел подолгу, вглядываясь в спины.
Искал одну. Хотя бы её след.
Неясный запах, еле уловимый.
Он помнил руки, ласковые те,
Что ставили с вкуснейшим кормом плошку,
Что за ухом чесали и на животе,
Наказывали, коль забаловал немножко.
Он помнил ту обиду - как тогда,
Те руки вынесли во двор его бетонный.
Удар ботинком. И ещё удар.
Был дома, а теперь он вдруг бездомный.
Он был любимцем в этом городке,
Довольно лаял, оббегая лужи.
И важно так гулял на поводке,
А вот теперь он никому не нужен.
И он лежал. Лежал на мостовой,
Смотрел в окно, где раньше жил когда-то.
А там теперь щенок совсем другой,
С хорошей родословной, с красным бантом.
И гнулись ветви ели до земли,
И дождь стеной стоял над площадями,
Щенок лежал бессильно, люди мимо шли.
Брезгливо морщились и мерили асфальт шагами.
И вдруг на грязную, свалявшуюся шерсть щенка,
Так аккуратно, не совсем уверенно,
Легла молоденькая, тёплая рука,
Поднял глаза бедняга с недоверием…
«Ты чей, малыш?» - спросил вдруг человек,
Поглаживая шерсть совсем промокшую.
«Бродяга, видимо? Ну что ж, пошли ко мне!
Один живу. Ты будешь мне помощником?»
И преданно глядя в лицо прохожему,
Собрал все силы, чтоб лизнуть его.
Он был такой смешной, такой взъерошенный,
Ну как такого бросить одного?!
И ночью, задремав в кровати с пледами,
Замлев от сытости домашнего тепла,
По острой мордочке из глаз тех преданных
Слезинка благодарности стекла.
И не понять нам - современным, ветреным,
Не замечающим беду, везде спеша,
Что в маленьком собачьем сердце преданном
Таится человечества душа.
Тают тени ночи зимней,
Светозарный цвет небес
Позолотой заревою -
Бледно розовым в лазури -
Пробуждает новый день.
На сугробы тротуаров,
На оснеженную грязь
Безупречным бриллиантом
Луч свежее ста фиалок
Ниспадает словно князь.
Дует ветер. По морозу
Пробегусь. Не поскользнусь.
Мёрзнущей рукой поэта
Исполняю соло свету,
Флейту отогрев свою.
Мосты величием красуясь,
Соединяют берега.
Течет Нева, на них любуясь,
Сквозь дивный город, сквозь века.
В чугун, гранит мосты одеты,
В ажур решеток и оград.
Не раз поэтами воспеты
Мосты, что в городе стоят.
Каналы, реки и протоки…
И строго вниз взирают львы
С мостов и пристаней высоких
На воды хладные Невы.
Едва удерживает страсти
На Невском вечно суета
Созданий Клодта, черной масти,
Коней АнИчкова моста.
По берегам стоят пилоны,
Цепями скованы мосты.
Там златокрылые грифоны
На спины вскинули хвосты.
Петра Великого* огнями,
В ночи сияет гладь реки.
Как крылья между берегами
И башни словно маяки.
Творенья мастеров великих
Санкт-Петербургские мосты
Стоят в веках и невских бликах
Шедевры дивной красоты.
угнетает меня Москва…
угнетает! … ну вот, ей Богу,
то дурманится голова,
то идут, где попало ноги.
люди точно, как муравьи,
вечно носятся без оглядки,
словно раненные с зари,
всё играют с судьбою в прятки*.
нет на улице тишины,
рёв моторов и визг колёсный
с каждой слышатся стороны…
сердце хаоса… пекло просто.
а в метро, хоть и не ходи -
лица злы у всех поголовно,
все практически, как один,
с головой в своих телефонах.
ну а, если попал в салон
ты, какой-нить автомобильный,
обворуют со всех сторон,
хоть мудрец ты, а хоть дебильный.
и погода - ни то, ни сё -
ни на голову, ни на ноги,
не люблю я Москву и - всё!
распрощался и - слава Богу. …:-)
Наш ноябрь покрыт забвенья дымкой.
Отгорел счастливых дней пожар.
Почему-то помню, ту снежинку,
Что упала на пушистый шарф.
Как она бедняжка трепетала,
Как была щемяще хороша,
Как печально тихо угасала
На твоем шарфе ее душа.
Не могла я взглядом оторваться…
Жестких слов твоих внимая вязь,
Знала, что такое расставаться
Потому не поднимала глаз.
Чтобы не столкнуться с темной бездной
Затаившейся в твоих зрачках.
В расставаньях я полнейший бездарь,
Без любви плутающий впотьмах.
Над землей кружился не спеша,
Первый снег - седой зимы начало.
У снежинки таяла душа,
А моя тихонько замерзала.
рецедивом предрассветных снов,
откровенно, вовсе без подвоха,
припадают пылью городов,
узники пришибленной эпохи.
покрывает землю мокрый снег,
превращая в слякоть всю округу.
рвётся сердце совершить побег,
вырваться из замкнутого круга.
только узы крепких кандалов
сковывают мысли и желанья …
кончился октябрь и был таков,
подарив лишь память о прощанье.
монотонно всё, как на подбор.
затухает, без заправки примус…
а в окне, небесный режиссёр,
целый день, показывает зИму.
дни считает вечный календарь,
планомерно и без суматохи…
остаются в прошлом навсегда
узники пришибленной эпохи…
Утро радужно-искристое от росинок - божьих слёз,
Соловьино-голосистое - всё в ромашках вдоль берёз.
Сторона моя, сторонушка - край сибирских горных рек!
В родниках, на самом донышке каждый камень - оберег.
Словно бабка - богомолица притулилась, на скале
за всех нас берёзка молится, может даже обо мне.
Ты молитвой своей праведной разгони тоску, печаль.
Может, делал что неправильно, а того не замечал.
Нынче я счастливый вроде - всё нашёл, хоть не спешил.
Понял то, что Беловодье - состояние души!
Состояние, не место, где росинки божьих слёз,
где Белуха как невеста и ромашки вдоль берёз.
Белуха - гора Алтай.
Беловодье - страна-легенда, образ древнеславянского рая.
Ах, как хочется в даль далёкую,
столь далёкую, столь туманную.
Где березонька одинокая,
Над могилкой склонилась маминой.
Где рукой лишь ветвей дотронешься,
с листьев слёзы на землю падают.
Отголоски далёкой звонницы
сердце песней своею радуют.
Там где небо для всех распахнуто
глубиной, синевой пронзительной.
Где дыханье земли от пахоты,
к солнцу тянется, упоительно.
Ты прости меня мама милая,
непутёвого сына блудного.
Может редко, стою над могилою,
но тепло твоих рук не забуду я.
Вот и снится мне даль далёкая,
даль далёкая, даль туманная,
где березонька одинокая,
над могилкой склонилась маминой.
Сыплет дождь тихонько за окошком.
Осень шлет рассеянный привет.
Отряхает лапы резво кошка,
Пробежав по лужам на дорожке.
На ковре оставив мокрый след,
Торопливо прячется под плед.
-Милая моя, но это слишком!
Но прогнать ее мне все-же лень…
Сядем рядом, почитаем книжку
О проделках рыжего мальчишки.
Оборвав на сутки канитель,
Катится к закату грустный день.
Вечер тих, до косточек простужен,
Посветлел у неба самый край.
И никто с тобою нам не нужен,
Мы едим печение на ужин,
Даже лень согреть горячий чай.
Клонит в сон как-будто невзначай.
Сад усыпан пестрою листвою,
Из дождя не выткать полотна.
В состоянии полного покоя,
Мы лежим подруженька с тобою.
Мур да мур - все прочие дела
Подождут, пожалуй, до утра.
Белый храм на крутом берегу, словно крылья расправила птица,
перед взлётом на полном бегу, прежде чем оторваться и взвиться.
Ивы смотрят на ласковый плес, наклонив свои головы нежно.
И кудрявятся листья берез, не теряя на счастье надежды.
В легкой дымке тумана трава замерла в предрассветном дурмане…
Ты права! Ты конечно права, - сердце скажет - оно не обманет.
Ключевая вода холодна, а родник так пронзительно звонок.
Для меня ты, навеки, одна среди многих забавных девчонок.
За годами уходят года. Вспоминаются дальние дали.
Тот же самый рассвет как тогда, что с тобою вдвоём мы встречали.
Белый храм на другом берегу, словно крылья расправила птица,
перед взлётом на полном бегу, прежде чем оторваться и взвиться…
«Тебе я не позволю плакать, ни светлым днём, ни ночью тёмной.
Сегодня снег, а завтра слякоть… Терпи! Ты тоже, брат, бездомный" -
Шептали треснутые губы совсем озябшему котёнку…
Порой душа в одежде грубой своё тепло скрывает тонко.
И мокрый нос прижался к телу в лохмотьях выцветших и грязных
А сколько их, заиндевелых? Теплом родных, а внешне разных.
Мороз и снег - всё быстротечно. Фонарь устал от ветра брякать!
Ушли вдвоём куда-то в вечность. Тебе я не позволю плакать…
Ах, как плакали берёзы на погосте утром ранним.
Вниз, к земле, стекали слёзы. А на сердце ныли раны
от ушедших, и забытых, милых сердцу, и не милых,
битых жизнью, и не битых, в затерявшихся могилах.
Заросли полынь - травою все тропинки, все дороги.
По ночам лишь ветер воет песню грусти и тревоги.
И теперь на Радуницу будут ждать, как раньше ждали.
Только в пояс поклониться, вряд ли, кто придёт, едва ли.
Нет на картах, нет на планах: ни деревни, ни погоста.
Нет и тех, кто мог бы плакать - всё так просто и непросто.
И за них теперь берёзы плачут утром светлым, ранним.
Вниз к земле стекают слёзы и болят на сердце раны…
На юг, на юг, на самый край
От ветра рвущего… Не скрою,
И север жаль, не исчезай,
Холодным днём звени струною!
Молчанием забытых снов,
Шипеньем яблочных настоек…
В солёной участи снегов -
Храни неоном - гул построек!
Вдоль набережных кодекс чти,
Храни изящество гранита
И на следах моих черти
Слова холодного гамбита.
Кормить хурмой галдящих птиц,
На юг от холода уеду.
Не заморозь усталых львиц
И чижику добавь монету!
Уже светло. Погасли фонари.
Машины гулко шинами шуршат.
Чуть обозначив золото зари,
Жизнь так необычайно хороша!
Как весело, пешочком, поутру
По дремлющему городу пройтись,
Вбирая тихих улиц немоту,
И мягкий свет ещё открытых трисс.
Смотреть на краски солнечной игры,
По облакам подсвеченным чуть-чуть,
И телом, одуревшим от жары,
Прохладу утра раннего вдохнуть.
И что вам рассказать про этот мир?!
Конечно же, он разный, спору нет,
Но смысл, скажите мне, рыдать над ним,
Когда давно известен нам сюжет.
Живите, ощущая Жизни вкус,
Всех красок, наступающего дня…
А я ещё по городу пройдусь,
Пусть даже не заметит он меня.
Город ветром холодным простужен,
Лепестки белых лилий как соль.
Тусклый сумрак стекает в лужи,
Лист кленовый над городом кружит,
Затаив ото всех свою боль.
Вечер вьется седым туманом.
Поцелуй горек стылых уст.
Колкий иней наносит раны,
В вазе белые лилии вянут,
Источая щемящую грусть.
Ветер в желтой листве хороводит.
Зарядили опять дожди.
Безучастно от нас уходят,
Поначалу, безумные вроде,
Дни тягучие без любви.