___________ О, погреб памяти.
___________________Хлебников.
Но сущий вздор, что я живу грустя
И что меня воспоминанье точит.
Не часто я у памяти в гостях,
Да и она всегда меня морочит.
Когда спускаюсь с фонарем в подвал,
Мне кажется - опять глухой обвал
За мной по узкой лестнице грохочет.
Чадит фонарь, вернуться не могу,
А знаю, что иду туда к врагу.
И я прошу как милости… Но там
Темно и тихо. Мой окончен праздник!
Уж тридцать лет, как проводили дам,
От старости скончался тот проказник…
Я опоздала. Экая беда!
Нельзя мне показаться никуда.
Но я касаюсь живописи стен
И у камина греюсь. Что за чудо!
Сквозь эту плесень, этот чад и тлен
Сверкнули два живые изумруда.
И кот мяукнул. Ну, идем домой!
Но где мой дом и где рассудок мой?
_______________________________
Аналитика Полины Подберёзкиной
6. «Но где мой дом и где рассудок мой?»
Стихотворение «Подвал памяти» (январь 1940) отчетливо делится на три пласта - прошедшее (события тридцатилетней давности), настоящее (сам процесс вспоминания) и вневременную оценку происходящего как помрачения рассудка (память «всегда меня морочит … и где рассудок мой»,
Думается, ахматовское воспоминание о 1910-х гг. вышито по пушкинской канве - монологу безумной Марии в «Полтаве», особенно в черновой редакции поэмы:
«Ей-богу, - говорит она, -
Старуха лжет; седой проказник
Там в башне спрятался. Пойдем,
Не будем горевать о нем.
Пойдем, какой сегодня праздник,
Народ бежит, народ поет,
Пойду за ними; я на воле,
Меня никто не стережет.
Алтарь готов; в веселом поле
Не кровь… о, нет! вино течет.
Рифму «праздник - проказник» Пушкин использовал также в первой главе «Евгения Онегина» («Там будет бал, там детский праздник. / Куда ж поскачет мой проказник?») и ранней редакции «Домика в Коломне» («Но полно, будет ли такой мне праздник? / Нас мало. Не укроется проказник») [20]. «Тяжелый колокол Мазепы» гудел еще в раннем стихотворении Ахматовой [21], о поисках могилы опального гетмана она напомнит в заметке «Пушкин и Невское взморье» в 1963 г., но в «Подвале памяти», думается, дело не в сюжете «Полтавы». В год спуска «под темные своды», раскручивания времени вспять, возвращения к истокам Пушкин становится не только незыблемым авторитетом или беспристрастным судьей, но - проводником, дантовым Вергилием. Спустя пять лет, уже по другому поводу, тема безумия вновь получит пушкинские обертоны: ср. стихотворение «Без даты» («А человек, который для меня…») с пушкинским отрывком «Он между нами жил…» (над статьей «Пушкин и Мицкевич» Ахматова работала еще до войны
А ЮНОСТЬ БЫЛА КАК МОЛИТВА ВОСКРЕСНАЯ
…Родилась я на даче Саракини (Большой Фонтан, 11-я станция паровичка) около Одессы. Морской берег там крутой, и рельсы паровичка шли по самому краю…
…В один год с Чарли Чаплином, «Крейцеровой сонатой» Толстого, Эйфелевой башней и, кажется, Элиотом. В это лето Париж праздновал столетие падения Бастилии - 1889. В ночь моего рождения справлялась и справляется древняя Иванова ночь - 23 июня (Midsummer Night). Назвали меня Анной в честь бабушки Анны Егоровны Мотовиловой.
…Мой отец был в то время отставной инженер-механик флота. Годовалым ребенком я была перевезена на север - в Царское Село.
Мои первые воспоминания - царскосельские: зеленое, сырое великолепие парков, выгон, куда меня водила няня, ипподром, где скакали маленькие пестрые лошадки, старый вокзал…
Анна Ахматова. Из «Автобиографической прозы»
* * *
В первый раз я стала писать свою биографию, когда мне было 11 лет, в разлинованной красным маминой книжке, для записывания хозяйственных расходов (1900 г.). Когда я показала свои записи старшим, они сказали, что я помню себя чуть ли не двухлетним ребенком…
Анна Ахматова. Из «Записных книжек»
* * *
Читать я училась по азбуке Льва Толстого. В пять лет, слушая, как учительница занималась со старшими детьми, я тоже начала говорить по-французски…
* * *
Первое стихотворение я написала, когда мне было 11 лет (оно было чудовищным), но уже раньше отец называл меня почему-то «декадентской поэтессой»…
* * *
…Стихи начались для меня не с Пушкина и Лермонтова, а с Державина («На рождение порфирородного отрока») и Некрасова («Мороз, Красный нос»). Эти вещи знала наизусть моя мама.
* * *
Училась я в Царскосельской женской гимназии. Сначала плохо, потом гораздо лучше, но всегда неохотно.
Анна Ахматова. Из «Автобиографической прозы»
Брак родителей Анны Ахматовой Инны Эразмовны Стоговой и Андрея Антоновича Горенко не был счастливым. Андрей Антонович, красавец и бонвиван, жил в свое удовольствие, не считая, тратил женины, полученные в приданое деньги, не обделял вниманием ни одной хорошенькой молодой женщины. Инна Эразмовна, мучаясь равнодушием мужа и к ней, и к детям, жила как во сне. А дети один за другим заболевали туберкулезом. От злой чахотки угасла рано вышедшая замуж Инна (1886−1905). Ирина, по домашнему Рика, умерла ребенком, в 1896 году. Затем заболели и старший, Андрей, и Анна, и Ия. Анна выздоровела (Ахматова считала, что с туберкулезом ей помогла справиться увеличенная щитовидная железа), а Ия - умерла, на руках у матери, в Севастополе. Инна Эразмовна обезумела, сраженная горем и крайней степенью нищеты, ей не в чем было похоронить дочь, не было даже рубашки! В 1922-м она перебралась из Севастополя к своей старшей сестре Анне Вакар, под Киев; имение Вакаров было конфисковано, но крестьяне пожалели бедных господ и разрешили им жить в бывшей сторожке лесника. В 1927-м младший сын Виктор, в то время он жил на Дальнем Востоке, вызвал мать к себе.
Анна Андреевна, хотя в семье ее считали отцовой дочкой (за высокий рост, осанку, не женский четкий ум), многое унаследовала и от матери: светлые глаза при темных, очень густых волосах и ресницах, непрактичность, а главное, доброту.
И женщина с прозрачными глазами (Такой глубокой синевы, что море Нельзя не вспомнить, поглядевши в них),…
С редчайшим именем и белой ручкой, И добротой, которую в наследство Я от нее как будто получила, Ненужный дар моей жестокий жизни…
* * *
В 1905 году мои родители расстались, и мама с детьми уехала на юг. Мы целый год прожили в Евпатории, где я дома проходила курс предпоследнего класса гимназии, тосковала по Царскому Селу… Отзвуки революции Пятого года глухо доходили до отрезанной от мира Евпатории. Последний класс проходила в Киеве, в Фундуклеевской гимназии, которую и окончила в 1907 году… Все это время (с довольно большими перерывами) я продолжала писать стихи, с неизвестной целью ставя над ними номера.
Я поступила на Юридический факультет Высших женских курсов в Киеве. Пока приходилось изучать историю права и особенно латынь, я была довольна; когда же пошли чисто юридические предметы, я к курсам охладела.
Анна Ахматова. Из «Автобиографической прозы»
Анна с детства была очень дружна со старшим братом. Тут была не только родственная приязнь, но и глубокое духовное родство. Дружил с Андреем Андреевичем и Николай Гумилев. По странному стечению обстоятельств, именно Николай Степанович сообщил Ахматовой о смерти любимого брата (Андрей Горенко покончил с собой в 1920 году, в Афинах, после того, как умер его единственный ребенок).
В молодости Анна Ахматова не любила ни вспоминать, ни рассказывать о своем отнюдь не розовом детстве. Не любила и ранних стихов, они казались ей чудовищными. Настолько чудовищными, что однажды она их сожгла, пощадив лишь несколько стихотворений, посвященных Николаю Гумилеву. Потом, правда, пожалела и попыталась восстановить по памяти сожженные строки.
Из первой тетради
Отрывок
Всю ночь не давали заснуть, Говорили тревожно, звонко, Кто-то ехал в далекий путь, Увозил больного ребенка, А мать в полутемных сенях Ломала иссохшие пальцы И долго искала впотьмах Чистый чепчик и одеяльце.
* * *
…С Аней мы познакомились в Гунгербурге, довольно модном тогда курорте близ Нарвы. Аня была худенькой стриженой девочкой, ничем не примечательной, довольно тихонькой и замкнутой.
Дружба пришла позже, когда мы жили в одном и том же доме в Царском Селе, близ вокзала, на углу Широкой улицы и Безымянного переулка.
Аня писала стихи и очень изменилась внутренне и внешне. Стала стройной, с прелестной хрупкой фигурой, с черными, длинными и густыми волосами, прямыми, как водоросли, с большими светлыми глазами, странно выделявшимися на фоне черных волос и темных бровей и ресниц. Она была неутомимой скиталицей-пешеходом, лазала как кошка и плавала как рыба.
Из воспоминаний В. Срезневской, в девичестве Тюльпановой
Ночь моя - бред о тебе, День - равнодушное: пусть! Я улыбнулась судьбе, Мне посылающей грусть. Тяжек вчерашний угар, Скоро ли я догорю, Кажется, этот пожарНе превратится в зарю. Долго ль мне биться в огне, Дальнего тайно кляня… В страшной моей западнеТы не увидишь меня.1909
Киев
Глаза безумные твои И ледяные речи, И объяснение в любви Еще до первой встречи.1909(?)
Пестро вертится карусель…
Пестро вертится карусель, И какие-то новые дети Из еще не бывших столетий Украшают в Сочельнике ель. Из чернового варианта «Поэмы без героя»
* * *
С Колей Гумилевым Аня познакомилась в Сочельник… Мы вышли из дому, Аня и я с моим младшим братом, прикупить какие-то украшения для елки, которая всегда бывала у нас в первый день Рождества. Около Гостиного двора мы встретились с мальчиками Гумилевыми… Встретив их на улице, мы дальше пошли уже вместе, я с Митей, Аня с Колей за покупками.
Валерия Срезневская. «Дафнис и Хлоя»
Валерия Срезневская, в ту пору еще Валечка Тюльпанова, видимо, была не совсем в курсе дела, утверждая, что Коля в тот Сочельник впервые увидел Аню Горенко. Судя по стихотворению Ахматовой, где она говорит об «объяснении в любви еще до первой встречи», Гумилев, гимназист 7-го класса, еще раньше обратил внимание на подругу Валечки - зеленоглазую, черноволосую, сказочной гибкости и худобы грустную диковатую девочку - и, не зная ее имени, окрестил русалкой.
* * *
Встречу в Сочельник 1903 года никогда не забывал и Николай Гумилев, несмотря на все свои многочисленные любовные приключения. В плане книги о Николае Гумилеве, человеке и поэте, которую Ахматова не успела окончить, главка о начале их отношений обозначена так: «Дафнис и Хлоя (Царскосельская идиллия)».
Дафнис и Хлоя - образ из посвященного Ахматовой стихотворения Гумилева - «Современность» (1911 год):
Я закрыл «Илиаду» и сел у окна. На губах трепетало последнее слово. Что-то ярко светило - фонарь иль луна, И медлительно двигалась тень часового. Я так часто бросал испытующий взорИ так много встречал отвечающих взоров, Одиссеев во мгле пароходных контор, Агамемнонов между трактирных маркеров. Так, в далекой Сибири, где плачет пурга, Застывают в серебряных льдах мастодонты, Их глухая тоска там колышет снега, Красной кровью - ведь их - зажжены горизонты. Я печален от книги, томлюсь от луны, Может быть, мне совсем и не надо героя… Вот идут по аллее, так странно нежны, Гимназист с гимназисткой, как Дафнис и Хлоя.
Из завещания Васильки
А княгиня моя, где захочет жить, Пусть будет ей вольная воля, А мне из могилы за тем не следить, Из могилы средь чистого поля. Я ей завещаю все серебро ,…1909
И когда друг друга проклинали…
И когда друг друга проклинали В страсти, раскаленной добела, Оба мы еще не понимали, Как земля для двух людей мала, И что память яростная мучит, Пытка сильных - огненный недуг! - И в ночи бездонной сердце учит Спрашивать: о, где ушедший друг? А когда, сквозь волны фимиама, Хор гремит, ликуя и грозя, Смотрят в душу строго и упрямо Те же неизбежные глаза.1909
То ли я с тобой осталась…
То ли я с тобой осталась, То ли ты ушел со мной, Но оно не состоялось, Разлученье, ангел мой! И не вздох печали томной, Не затейливый укор, Мне внушает ужас темный Твой спокойный ясный взор.1909
Сладок запах синих виноградин…
Сладок запах синих виноградин… Дразнит опьяняющая даль. Голос твой и глух и безотраден. Никого мне, никого не жаль. Между ягод сети-паутинки, Гибких лоз стволы еще тонки, Облака плывут, как льдинки, льдинки В ярких водах голубой реки. Солнце в небе. Солнце ярко светит. Уходи к волне про боль шептать. О, она, наверное, ответит, А быть может, будет целовать.16 января 1910
Киев
Пришли и сказали: «Умер твой брат»…
Je n’aurai pas l’honneur sublime
De donner mon nomа l’abоme
Qui me servira de Tombeau.
Baudelaire.
1
Пришли и сказали: «Умер твой брат» …Не знаю, что это значит. Как долго сегодня холодный закат Над крестами лаврскими плачет. И новое что-то в такой тишине И недоброе проступает, А то, что прежде пело во мне, Томительно рыдает. Брата из странствий вернуть могу, Любимого брата найду я, Я прошлое в доме моем берегу, Над прошлым тайно колдуя…
2
«Брат! Дождалась я светлого дня. В каких скитался ты странах?""Сестра, отвернись, не смотри наменя, Эта грудь в кровавых ранах»."Брат, эта грусть - как кинжал остра, Отчего ты словно далеко?""Прости, о прости, моя сестра, Ты будешь всегда одинока".25 января 1910
Киев
Жарко веет ветер душный…
Жарко веет ветер душный, Солнце руки обожгло, Надо мною свод воздушный, Словно синее стекло;Сухо пахнут иммортелиВ разметавшейся косе. На стволе корявой елиМуравьиное шоссе. Пруд лениво серебрится, Жизнь по-новому легка… Кто сегодня мне приснитсяВ пестрой сетке гамака? Январь 1910
Киев
Два стихотворения
1
Подушка уже горяча с обеих сторон. Вот и вторая свеча Гаснет, и крик ворон Становится все слышней. Я эту ночь не спала, Поздно думать о сне… Как нестерпимо бела Штора на белом окне. Здравствуй!
2
Тот же голос, тот же взгляд, Те же волосы льняные. Все как год тому назад. Сквозь стекло лучи дневные Известь белых стен пестрят… Свежих лилий аромат И слова твои простые.1909 или
весна 1910
* * *
Бесконечное жениховство Николая Степановича и мои столь же бесконечные отказы, наконец, утомили даже мою кроткую маму и она сказала мне с упреком: «Невеста неневестная», что показалось мне кощунством. Почти каждая наша встреча кончалась моим отказом выйти за него замуж.
Анна Ахматова. Из «Записных книжек»
То пятое время года,
Только его славословь.
Дыши последней свободой,
Оттого, что это - любовь.
Высоко небо взлетело,
Легки очертанья вещей,
И уже не празднует тело
Годовщину грусти своей.
1913
Жрицами божественной бессмыслицы
Назвала нас дивная судьба,
Но я точно знаю - нам зачислятся
Бденья у позорного столба,
И свиданье с тем, кто издевается,
И любовь к тому, кто не позвал…
Посмотри туда - он начинается,
Наш кроваво-черный карнавал.
1913
Уж я ль не знала бессонницы
Все пропасти и тропы,
Но эта как топот конницы
Под вой одичалой трубы.
Вхожу в дома опустелые,
В недавний чей-то уют.
Всё тихо, лишь тени белые
В чужих зеркалах плывут.
И что там в тумане - Дания,
Нормандия или тут
Сама я бывала ранее,
И это - переиздание
Навек забытых минут?
1940
Я ехала летом 1921 из Царского Села в Петербург. Бывший вагон III класса был набит, как тогда всегда, всяким нагруженным мешками людом, но я успела занять место у окна… И вдруг, как всегда неожиданно, я почувствовала приближение каких-то строчек (рифм). Мне нестерпимо захотелось курить. Я понимала, что без папиросы я ничего сделать не могу. Пошарила в сумке, нашла какую-то дохлую «Сафо», но… спичек не было. Их не было у меня и их не было ни у кого в вагоне. Я вышла на открытую площадку. Там стояли мальчишки-красноармейцы и зверски ругались. У них тоже не было спичек, но крупные красные, еще как бы живые, жирные искры с паровоза садились на перила площадки. Я стала прикладывать (прижимать) к ним мою папиросу. На третьей (примерно) искре папироса загорелась. Парни, жадно следившие за моими ухищрениями, были в восторге. «Эта не пропадет», - сказал один из них про меня. Стихотворение было: «Не бывать тебе в живых». См. дату в рукописи - 16 августа 1921 (м. б. старого стиля).
Из «Записных книжек»
Стихотворение было: «Не бывать тебе в живых».
Не бывать тебе в живых,
Со снегу не встать.
Двадцать восемь штыковых,
Огнестрельных пять.
Горькую обновушку
Другу шила я.
Любит, любит кровушку
Русская земля.
1921
1
Мне от бабушки-татарки
Были редкостью подарки;
И зачем я крещена,
Горько гневалась она.
А пред смертью подобрела
И впервые пожалела,
И вздохнула: «Ах, года!
Вот и внучка молода».
И, простивши нрав мой вздорный,
Завещала перстень черный.
Так сказала: «Он по ней,
С ним ей будет веселей».
2
Я друзьям моим сказала:
«Горя много, счастья мало», -
И ушла, закрыв лицо;
Потеряла я кольцо.
И друзья мои сказали:
«Мы кольцо везде искали,
Возле моря на песке
И меж сосен на лужке».
И, догнав меня в аллее,
Тот, кто был других смелее,
Уговаривал меня
Подождать до склона дня.
Я совету удивилась
И на друга рассердилась,
Что глаза его нежны:
«И на что вы мне нужны?
Только можете смеяться,
Друг пред другом похваляться
Да цветы сюда носить».
Всем велела уходить.
3
И, придя в свою светлицу,
Застонала хищной птицей,
Повалилась на кровать
Сотый раз припоминать:
Как за ужином сидела,
В очи темные глядела,
Как не ела, не пила
У дубового стола,
Как под скатертью узорной
Протянула перстень черный,
Как взглянул в мое лицо,
Встал и вышел на крыльцо.
.. .. .. .. .. .. .. .. .. .
Не придут ко мне с находкой!
Далеко над быстрой лодкой
Заалели небеса,
Забелели паруса.
1917 - 1936
Я окошка не завесила,
Прямо в горницу гляди.
Оттого мне нынче весело,
Что не можешь ты уйти.
Называй же беззаконницей,
Надо мной глумись со зла:
Я была твоей бессонницей,
Я тоской твоей была.
1916
Будешь жить, не зная лиха,
Править и судить,
Со своей подругой тихой
Сыновей растить.
И во всем тебе удача,
Ото всех почет,
Ты не знай, что я от плача
Дням теряю счет.
Много нас таких бездомных,
Сила наша в том,
Что для нас, слепых и темных,
Светел божий дом,
И для нас, склоненных долу,
Алтари горят,
Наши к божьему престолу
Голоса летят.
1915
Божий Ангел, зимним утром
Тайно обручивший нас,
С нашей жизни беспечальной
Глаз не сводит потемневших.
Оттого мы любим небо,
Тонкий воздух, свежий ветер
И чернеющие ветки
За оградою чугунной.
Оттого мы любим строгий,
Многоводный, темный город,
И разлуки наши любим,
И часы недолгих встреч.
Сентябрь 1914, Петербург
Словно ангел, возмутивший воду,
Ты взглянул тогда в мое лицо,
Возвратил и силу и свободу,
А на память чуда взял кольцо.
Мой румянец жаркий и недужный
Стерла богомольная печаль.
Памятным мне будет месяц вьюжный,
Северный встревоженный февраль.
Февраль 1916, Царское Село (Анна Ахматова Стихотворения И Поэмы)
Я говорю сейчас словами теми,
Что только раз рождаются в душе.
Жужжит пчела на белой хризантеме,
Так душно пахнет старое саше.
И комната, где окна слишком узки,
Хранит любовь и помнит старину,
А над кроватью надпись по-французски
Гласит: «Seigneur, ayez pitie de nous».
Ты сказки давней горестных заметок,
Душа моя, не тронь и не ищи…
Смотрю, блестящих севрских статуэток
Померкли глянцевитые плащи.
Последний луч, и желтый и тяжелый,
Застыл в букете ярких георгин,
И как во сне я слышу звук виолы
И редкие аккорды клавесин.
Луна освещает карнизы,
Блуждает по гребням реки…
Холодные руки маркизы
Так ароматны-легки.
«О принц! - улыбаясь, присела. -
В кадрили вы наш vis-a-vis», -
И томно под маской бледнела
От жгучих предчувствий любви.
Вход скрыл серебрящийся тополь
И низко спадающий хмель.
«Багдад или Константинополь
Я вам завоюю, ma belle!»
«Как вы улыбаетесь редко,
Вас страшно, маркиза, обнять!»
Темно и прохладно в беседке.
«Ну что же! пойдем танцевать?»
Выходят. На вязах, на кленах
Цветные дрожат фонари,
Две дамы в одеждах зеленых
С монахами держат пари.
И бледный, с букетом азалий,
Их смехом встречает Пьеро:
«Мой принц! О, не вы ли сломали
На шляпе маркизы перо?»
Есть в близости людей заветная черта,
Ее не перейти влюбленности и страсти, -
Пусть в жуткой тишине сливаются уста
И сердце рвется от любви на части.
И дружба здесь бессильна, и года
Высокого и огненного счастья,
Когда душа свободна и чужда
Медлительной истоме сладострастья.
Стремящиеся к ней безумны, а ее Достигшие - поражены тоскою…
Теперь ты понял, отчего мое
Не бьется сердце под твоей рукою.
Май 1915
Петербург
Я слышу иволги всегда печальный голос
И лета пышного приветствую ущерб,
А к колосу прижатый тесно колос
С змеиным свистом срезывает серп.
И стройных жниц короткие подолы,
Как флаги в праздник, по ветру летят.
Теперь бы звон бубенчиков веселых,
Сквозь пыльные ресницы долгий взгляд.
Не ласки жду я, не любовной лести
В предчувствии неотвратимой тьмы,
Но приходи взглянуть на рай, где вместе
Блаженны и невинны были мы.