Зная, что глухая ждёт нас бездна,
и что путь мы не переиначим,
и про это плакать бесполезно -
мы как раз поэтому и плачем.
Душа отпылала, погасла,
состарилась, влезла в халат,
но ей, как и прежде, неясно,
что делать и кто виноват.
Я живу, незатейлив и кроток,
никого и ни в чём не виня,
а на свете всё больше красоток,
и всё меньше на свете меня.
Бывает - проснешься, как птица,
крылатой пружиной на взводе,
и хочется жить и трудиться;
но к завтраку это проходит.
Во мне то булькает кипение, то прямо в порох брызжет искра;
пошли мне, Господи, терпение, но только очень, очень быстро.
За осенью - осень. Тоска и тревога.
Ветра над опавшими листьями.
Вся русская жизнь - ожиданье от Бога
какой-то неясной амнистии.
И дух и плоть у дам играют,
когда, посплетничать зайдя,
они подруг перебирают,
гавно сиропом разводя.
Я б рад работать и трудиться,
я чужд надменности пижонской,
но слишком портит наши лица
печать заезженности конской.
Глухое, тёмное, подвальное
во мне есть чувство чисто личное:
мне одиночество буквальное
куда милее, чем публичное.
Когда болит и ноет сердце,
слышней шептание души:
чужим теплом довольно греться,
своё раздаривать спеши.
Себя отделив от скотины,
свой дух охраняя и честь,
мы живы не хлебом единым -
но только покуда он есть.
Не судьбы грядущей тучи,
не трясина будней низких,
нас всего сильнее мучит
недалекость наших близких.
Безоблачная старость - это миф,
Поскольку наша память - ширь морская,
И к ночи начинается прилив,
Со дна обломки прошлого таская.
К любви я охладел не из-за лени
и, еле попадая к даме в дом
еще могу упасть я на колени…
Но встать с колен могу уже с трудом.
Я стандартен, обычен, вульгарен,
без надломов в изгибах души,
и весьма я Творцу благодарен,
что на мне отдохнуть Он решил.