…Ирина Валерьевна устроила открытый урок. Меня она выставила как образец - какими не должны быть ученицы музыкальной школы, потому что это не «девочка» (почему-то ко мне она обращалась не по имени, а именно так - «девочка», что звучало не ласково, а обидно), а «позорище» (тоже ее любимое слово).
Я умоляла маму прийти на этот открытый урок. Мне хотелось, чтобы она услышала, как я играю, и в случае чего защитила от Ирины Валерьевны. Или мне просто очень хотелось увидеть маму.
Мама пришла, хоть и опоздала. Села на задний ряд и… уснула. На Чайковском. Когда я играла своего Баха, мама, несколько часов назад прилетевшая на вертолете из Богом забытого поселка, крепко спала. В городке многие друг друга знали, и так уж получилось, что директор музыкальной школы успела воспользоваться ее юридическими услугами. Поэтому делала вид, что ничего странного не происходит. Ну спит женщина, и пусть спит.
Ирина Валерьевна забыла, что собиралась сделать. Она смотрела на директрису, на мою спящую маму, на меня и молчала. После открытого урока я почувствовала себя увереннее.
Мы жили в коммуналке с картонными стенами - заниматься там было невозможно. Я играла и не слышала себя - на струнах лежало махровое полотенце. Когда в комнате включался свет, из пианино вылезали и разбегались в разные стороны тараканы.
Зато мне нравилось петь. Учительница по хору пила тройной одеколон перед каждым занятием и после определенной порции почти всех детей считала талантливыми. Мне она в сильном подпитии сказала, что у меня тембрально окрашенный, хоть и не сильный, голос, и я ей сразу же поверила.
Наклоняясь над дамской сумочкой, хоровичка делала несколько глотков одеколона и стояла перед нами уже бодрая, покачиваясь на каблуках и показывая кулак - мол, надаю всем.
Педагог по сольфеджио - обладательница колоратурного сопрано… Она болела шизофренией. Собственно, это даже не скрывалось. Сбежала на Север с Большой земли, когда муж хотел положить ее в психушку. В нашем северном городе ей было не страшно - ближайшая психбольница находилась в пяти часах лета на вертолете. За ее голос - фантастически красивый, сильный - ей прощали долгие беседы, которые она вела с неведомыми призраками. Перед срывами она начинала водить с нами хороводы, подпрыгивая и заливисто хохоча. На концертах пела песни о Ленине. И от ее голоса пробирала дрожь. Зал вставал и готов был на все ради вождя революции.
Ирина Валерьевна совершенно неожиданно перестала бить меня опалом по рукам. И даже вывела за год четыре по специальности. Я поверить не могла своему счастью…