…Мама собирала чемодан.
- Ты опять в командировку? - спросила я. - А меня с кем оставишь?
- Нет, это мы в командировку, - ответила мама, - хочешь, поехали вместе?
- Хочу! Очень хочу! - обрадовалась я, еще до конца не поверив, что такое возможно. - А на сколько времени?
- Не знаю, посмотрим.
- А как же школа?
- Там тоже есть школа.
Поехать на заработки маму подговорил дядя Леша. Только он в последний момент передумал и остался. А мама поехала.
Эти годы я плохо помню. Видимо, мозг поставил защитный барьер и стер из памяти ненужные воспоминания. Маму я редко видела - она моталась по северным городкам и поселкам. Я опять была предоставлена сама себе.
Музыкалка в двадцати минутах ходьбы от дома. Педагог - Ирина Валерьевна, с вечно синими от холода губами и руками. С огромным перстнем на указательном пальце, который она переворачивает камнем - опалом - внутрь. Перстнем она отбивала такт и била по пальцам. Очень, очень больно. По щекам тут же начинали течь слезы. «Ну поплачь, поплачь, истеричка», - говорила учительница.
Был актированный день - когда температура превышает сколько-то градусов, занятия в школах отменены, но музыкалка работала. Я забыла перчатки, не стала возвращаться, чтобы не опоздать, и отморозила кисти рук. Они до сих пор тут же начинают болеть даже при легком минусе. А тогда рук просто не было. Ирина Валерьевна мне не поверила. Мама была в командировке в другом северном городе - с циститом, отмороженными навсегда придатками, почти лысая из-за ржавой воды, - не могла меня «спасти». Я играла несгибающимися, распухшими как сардельки пальцами. Ирина Валерьевна била меня по рукам перевернутым опалом.
В расчерченной определенным образом тетрадке в клетку она писала мне характеристику после каждой четверти: «Девочка ленивая и бестолковая, при этом своенравная и необучаемая», «У девочки нет слуха. Удивляюсь, как ее вообще допустили к занятиям». Читать такое о себе очень, очень больно. Мне, как любому ребенку, изо всех сил хотелось доказать, что я обучаема и способна…