Иногда из памяти выплывают, как разноцветные бабочки, вылетевшие непонятно откуда, яркие детские воспоминания. Чаще всего вспоминаются встречи, беседы и различные случаи, связанные с моим пребыванием в деревне у деда Вани и бабы Фроси, таких добрых, близких и любимых, моих, родных дедушки и бабушки по отцовской линии.
Как будущему мужчине, мне, конечно было более интересно с дедом. Очень жалко, что так мало пришлось пообщаться. И суровые военные годы, и тяжелая, неизлечимая болезнь, разительно укоротили, как его года, так и мои начальные жизненные университеты.
Все летние месяцы я обычно проводил, у них, в деревне Высокуша, Вельского района, Архангельской губернии.
В школе я учился хорошо, поэтому, на зависть всему классу, меня, обычно уже 1 мая, отпускали на летние каникулы. Ехать в деревню из Кирова, где я учился, надо было сначала на поезде, с пересадкой в городе Котласе, а затем, еще часа два-три, на автобусе и последние полтора километра пешком или на велосипеде.
Лет до шести дед приезжал за мной сам, а когда я стал старше, встречал в Котласе, где сходились железнодорожные пути с трех направлений - с Севера, Юга и Востока. Хоть поезд в Котлас и приходил рано утром, перрон и окружающая территория напоминала муравейник, с хаотично движущимися, в разных направлениях, потоками людей. Среди этой разношерстной толпы выделялась цветастая, горластая и приставучая цыганская братия. старавшаяся или погадать, или продать красочные упаковочные пакеты, которые были тогда в дефиците и хранились годами, и чуть не передавались по наследству.
Как ни странно, но к моему деду, цыганки не подходили близко, будь то чувствовали в нем его милицейско-полковничью закваску.
По приезду в город Вельск, мы, садились на рейсовый автобус, обычно это были старенькие ПАЗики, или ЛАЗы, и ехали по грунтовой дороге, постоянно буксуя на песчаных участках, а если попадался мало-мальский угор, то вся мужская братия выходила и толкала весело автобус сзади, придавая ускорение автопромовской бедолаге шутками, а порой и матюжком.
Дальнейший путь, до деревни Высокуша, пролегал сначала среди колхозных полей с капустой, морковкой, турнепсом, голубоглазым льном, овсом вперемежку с вкуснейшим и любимым детворой горохом. Последние полкилометра, после пересечения по мостику лесной речушки, тропинка вела в гору, среди золотистых полей, шелестящей на ветру, густой ржи, в которой частенько, мы, будучи мальчишками, лежа на спине, часами наблюдали за бегущими, в голубом небе, облаками, выискивая среди них, похожих на различных фигурок, или зверюшек и фантазировали кто во что горазд, или спрятавшись рядом с тропинкой, за густыми колосьями, пугали деревенских девчонок, идущих купаться на речку, или в лес за грибами и ягодами. А бывало и ржаное поле выручало, когда заигравшись со сверстниками, после вечернего сеанса, в деревенском клубе, или различных вылазок по колхозным огородам, или рыбалок и походов в лес, я, припозднившись видел на фоне ночного неба, с одной стороны деревни, фигуру побольше, дедову,, с вицей в руках, а с другой поменьше, бабушкину, старался, свернув с тропинки и продираясь сквозь густо и высоко растущие колосья, угадать посередине, между стариками, а дальше на четвереньках огородами, тайком пробирался в дом и юркал под одеяло, успев на ходу выпить кружку молока и сжевать краюху вкуснейшего хлеба, заботливо, с вечера, приготовленного бабулей, и быстренько притвориться спящим, со страхом слушая, под одеялом, ворчание возвратившегося деда, о том что утром я получу по заслугам по полной и успокаивающей его, такой добрый и родной бабушкин голос. К утру дед обычно отходил и все, как правило, заканчивалось словесными назиданиями.
Никогда мне не забыть наши походы с дедом в лес за грибами и ягодами, где он учил меня ориентироваться по различным приметам и природным явлениям, а позднее и на охоту, с ружьем, чаще на рябчиков и уток, и постановку различных петелек, силушков на боровую птицу, и капканов на зайца и лису. А чего стоили наши походы в баню - по черному. Дед всегда любил первый парок и после помывки скамеек и полка, и запаривания березового веника, надевал шапку и рукавицы, взгромоздившись на полок, кидал ковшом на каменку, воду от запаренного веника, и начинал неистово хвостать себя, а затем когда жар спадал и меня, с последующим окатыванием холодной колодезной водицей, как правило три захода не менее. Затем мылись, стараясь не задевать закопченных стен и традиционно шли пить чай из старинного тульского, медного самовара с вмятиной на боку, от ударившей в него молнии. Это случилось, когда еще дед был маленьким и лежал в люльке, подвязанной к потолку, а самовар стоял рядом с окном на столе, молния. ударившая через окно, повредила самовар, опрокинула зыбку с малышом и опалила дедову деду, Клавдию, бороду. Все обошлось благополучно, зыбка была привязана не высоко и ребенок закутанный в толстое одеяло даже не проснулся, дед Клавдий отделался испугом, да и борода скоро отросла, а для самовара сделали специальную полочку, возле печи, подальше от окна и он, несмотря на вмятину, продолжал успешно функционировать. Обычно, после бани, дед садился в красный угол, его законное, хозяйское место, брал в руки большую, твердую глызу кускового сахара, щипчиками откалывал маленький кусочек, клал его под верхнюю губу, наливал ароматный, индийский чай, обязательно со слоном, да не простым, а чтобы хобот на пачке у слона задран был к верху, в граненый стакан и всегда, обжигая пальцы, выливал его из стакана в блюдце и причмокивая аппетитно, выпивал один за одним, с одной глызкой сахара, стаканов пять шесть. И Боже упаси предложить ему кружку, так посмотрит, что без слов понятно - только любимый граненый стакан стакан! В пять лет, стараниями деда, я уже умел прилично читать и считать и благодаря этому пошел в школу в шесть лет. А наши вечерние посиделки, при свете керосиновой лампы, за азартной игрой в подкидного дурачка. Как же дед не любил проигрывать в карты и когда это иногда случалось, доставалось обычно словесно бабушке, мол она точно сплутовала, либо скинула незаметно карты в битые, либо где-то спрятала, доходило даже до пересчета колоды.
Как же это было давно… Нет уже на этом свете и деда с бабушкой, и деревни Высокуши нет, осталась лишь в помине, да на черно белых фотографиях, в моем детском альбоме.
Часть домов сгнили и развалились, а наш родовой дом, последним, три года назад был уничтожен пожаром. То ли от удара молнии, то ли детишки, побаловались, подожгли сухую траву. Лишь виден из далека высокий холм, поросший высокой травой, да отдельные деревца: березки, рябины, черемухи, - одиноко качающиеся на ветру, а вблизи буйные заросли крапивы, на родном пепелище, да большущий, каменный мельничный жернов, бывший раньше частью фундамента и торчащие из крапивы различные элементы металлической утвари, не уничтоженные пожаром.
Всё стало историей. Да и я уже не молод, скоро уже восьмой раз стану дедом. А время идет…