В один по-израильски жаркий день накануне шаббата (праздничная суббота) на рынке Хайфы особенно шумная торговая суета. Разноязычная горланящая толпа, захламлённая мостовая, ослепительный блеск безвкусно оформленных витрин и зазывающие крики торговцев. Вдруг, заглушая базарный галдёж, раздаётся пронзительный вопль: «Софа, и шо ты плетёсси, как на похоронах? Мы жешь обратно опоздаем на автобус!». Неповторимый еврейско-одесский акцент, море мимики и эмоций на лице пожилой тётки внушительного роста и соответствующих габаритов. Она увешана баулами, как десантник израильской армии.
В нескольких шагах за ней семенит Софа - толстуха лет тридцати, по-видимому её дочь, но значительно масштабнее мамаши, в юбке наполненной подвижными ягодицами, в красной застиранной кофточке, кокетливо едва достающей до пояса и трещащей от арбузного изобилия. Она семенит странной походкой, широко расставляя ноги и почти не сгибая их в коленях, раскачиваясь, как кукла неваляшка. В обеих руках у неё сумки переполненные харчем: острыми стрелами возвышаются перья зелёного лука, угрожающе свешивается прозрачный пакет с яйцами, приветливо машет рыбий хвост в такт её семенящим шагам.
После мамашиного окрика Софа наращивает темп, но скорость не возрастает, только увеличивается частота колебаний её богатырского стана. Рынок притих и увлечённо наблюдает за потешной парой. Тётка снова наезжает на дочку: «Холера, проснись! Или ты себе размечталась, шо я обратно буду тебя катать на такси?! Таки выбрось эту дурь из своей дурной головы и быстрее тащи свою толстую задницу!».
Софа останавливается, широко раскорячив слоновьи ноги. Слёзы вперемешку с потом, крупными каплями катятся по её персиковым щекам, и она на весь базар с надрывом орёт:
«Да не могу я быстее, у меня лопнула резинка трусов!».