Почему нам так трудно общаться с пожилыми родителями?

Я вам вот что скажу - мне проще, чем вам. Да, я общаюсь со стариками каждый день по восемь часов: это моя работа. Вы, наверное, нет. Да, у меня их десятки. А у вас - в лучшем случае двое.

Но - и это огромное НО!

Тех стариков, с которыми я общаюсь, я никогда не видел взрослыми людьми, решающими сто тысяч дел одновременно. Я познакомился с ними, когда они уже были стариками. Я не помню их молодыми, а себя рядом с ними ребенком.

Они не отводили меня за руку в детский сад, не вытирали мне попу, не кормили, не поили, не ругали, и я не клянчил у них набор плоских чапаевцев из красной пластмассы. У меня нет с ними предыстории. А у вас она есть.

И поэтому мне намного проще. Мне не с чем сравнивать. Мне незачем говорить им:

«Мама, не ешь столько, ты же толстеешь!»
«Папа, тебе лучше не пить, ты же знаешь!»
«Старая же кофеварка совсем, чего не купите новую?»
«Мама, когда ты наконец научишься пользоваться компьютером?»
«Папа, а давай я тебя в бассейн запишу? Плавать будешь!»
«Мама, ну, что ты говоришь?!»
У меня никогда не будет таких историй, которая случилась с одной моей знакомая, совершенно случайно узнавшей, что ее восьмидесятипятилетняя мама - расист. Мама приехала к ней в гости в небольшой американский город и через пару дней публично выразила дочери свой восторг по поводу того обстоятельства, что в городе «совершенно нет черных».

Знакомая рассказывала мне, что пришла в ужас от своего открытия и потратила два дня в яростных попытках маму переубедить. И только потом задумалась - а зачем, собственно, она это делает? Если даже ей и удастся объяснить маме всю глубину ужасных маминых заблуждений, что это изменит? Как от этого увеличится мамин комфорт и качество оставшегося маме времени? Да никак. А тогда зачем переубеждать? Из принципа?

Вы замечали, что ни одни старики не раздражают нас так сильно, как наши собственные? Это потому, что наши старики - это постаревшие родители, которых мы помним другими, молодыми и полными сил и которые еще относительно недавно исполняли в нашей жизни совсем иную роль. Мы не готовы разрешить им одряхлеть, поглупеть и впасть в детство. Мы хотим ими гордиться. И потому пытаемся заставить их заниматься спортом, правильно питаться, больше гулять, развить память и осознать всю глубину ошибочности своих устаревших взглядов на жизнь, чтобы дать нам возможность писать в Facebook посты об их удивительных успехах.

Ежедневно и ежечасно мы всеми силами пытаемся не дать им постареть. И тратим на это безнадежное дело огромное количество энергии и сил, формируя для них странные правила:

Глупостей не говорить.
Одеваться ярче.
Пользоваться интернетом.
Не сидеть дома.
Мама - самая красивая.
Папа - самый сильный.
Основная причина абсолютного большинства наших конфликтов и ссор с пожилыми родителями заключается в том, что мы не готовы принять то, что делает с ними время. Время их портит. Мы ссоримся с ними, пытаясь их «починить», подогнать под наши представления о родителях.

Но старость - вещь необратимая. Ни один - подчёркиваю - ни один из огромного количества пожилых стариков, с которыми я имею счастье ежедневно общаться вот уже второй десяток лет, не является в моем представлении полностью адекватным человеком. По крайней мере, с точки зрения норм, принятых для нашего с вами возраста.

Пожилые люди живут в других, отличных от наших, системах координат.

Есть только один способ улучшить наши отношения с ними. Один-единственный способ сделать эти отношения легкими и простыми. Этот способ заключается в том, чтобы понять и принять, что эти отношения уже никогда не будут прежними. Они не будут легкими или простыми. И нужно найти в себе силы, чтобы дать старикам возможность быть такими, какие они есть.

Уважать их детский выбор. Выполнять глупые просьбы. Не относиться серьезно к их идеям. Соглашаться на странные требования. Не спорить с ними, когда они говорят абсолютную и очевидную чепуху. Потому что - зачем? Какой смысл?

- Мама, какой кофе ты хочешь?

- Растворимый, самый дешевый!

- Хорошо.

Наша задача ведь не в том, чтобы мы могли ими гордиться, а в том, чтобы сделать оставшиеся им время максимально комфортным и приятным. Это очень разные задачи.

Мой отец, кстати, был лучший в мире волшебник. Я не вру.

Я, как сейчас, помню, как мама говорит мне из кухни: «Саша, перестань играть с мячом в квартире!». И помню, как мяч летит в тяжеленную вазу - ваза медленно, неумолимо падает на черное стекло чешского серванта, которое с грохотом покрывается паутиной трещин. Помню, как мама говорит мне: «Придет папа с работы - сам ему будешь объяснять!» Потом мы с мамой куда-то пошли, и я ужасно боялся вернуться, потому что представлял, что вот папа уже пришёл с работы, снял пальто, зашёл в гостиную и обнаружил разбитое стекло. Я представлял всю силу его справедливого гнева. Но как объяснять ему про мяч, я не понимал.

И я помню, как мы с мамой вернулись домой. И как я, ожидая заслуженной выволочки, обнаружил, что разбитое стекло на серванте - целехонько. Я помню смеющегося отца. Папа, советский инженер-рационализатор, сумел как-то перевернуть разбитое стекло таким образом, что гордость отечественного приборостроения радиола «Рига» прикрыла собой все произведенное мною безобразие. И мне ничего не было!

Вспоминая весь этот ужас, я потом еще долго заглядывал время от времени одним глазом в щель под радиолу, чтобы посмотреть, как же там дико страшно. И каждый раз снова радовался папиному волшебству.

Мой папа-волшебник умер в городе Москве от сердечного приступа в 2004 году. К этому времени у него уже было два инфаркта.

Как инженер-рационализатор, он пытался при помощи таблеток сам наладить работу сердца. Папа составлял спасительные, как ему казалось, схемы и записывал на бумажной ленте точное время приема лекарств и их дозы. В больницу ехать он наотрез отказывался. Даже когда уже только сидел в кресле, а лежать не мог - задыхался: сердечники задыхаются.

Я не знаю, почему не отправил его в больницу насильно, вопреки его глупой старческой воле. Наверное, потому, что в глубине души мне очень хотелось, чтобы и с собственным сердцем у него все получилось так же удивительно прекрасно, как со стеклом чешского серванта. И чтобы он остался волшебником, способным меня, ребенка, по-прежнему поражать недоступными моему пониманию чудесами. Волшебником, - а не впавшим в детство испуганным стариком.

Я договорился с ним, что, ну, вот, если еще один приступ, то тогда уже обязательно, в больницу.

Приступ случился через пару дней. Отца умчали на скорой. Он умер по дороге.

- Мы знали, что ваш отец уважаемый человек, и сделали больше обычного, - сказал мне в утешение врач, когда я пришёл за вещами.