Саша был единственным и поздним ребенком. И любимым. Самым любимым. Был. Еще неделю назад она еще ждала его. Выглядывала в окно. Тайком от мужа набирала молчащий с ноября 2015 года номер мобильного. И не гасила свет в коридоре. Придет Саша, а там темно, ведра стоят с углем, не дай Бог еще переступится, - думала она.

1.

Толик, муж, злился на нее. Он как-то сжался за это время. Стал молчаливым, сухим и серым, как старый столб, одиноко стоящий возле их дома. Ничего не говорил. Не плакал. И ей запретил. Она часто наблюдала за мужем, чтобы поймать в его глазах, скрываемые от нее слезы. Чтобы за счет его веры усилить свою. Или, чтобы хоть что-то понять, найти ответ. И просто не оставаться одной. Даже в мыслях. Но не находила. Ни слез, ни веры.

Еще неделю назад она глаза бы выцарапала тому, кто бы сказал «не верь». В жизни все бывает. И хоть злилась на соседок, которые не уставали выдвигать все новые и новые версии исчезновения Саши, а, тем не менее, прислушивалась к ним. Ведь никто не говорил «умер».

-Да, загулял Сашка, загулял, дело-то молодое, - успокаивала ее фельдшерица Ирина, делая укол, - он же видный жених на поселке был. Еще и ляльку тебе принесет.

Она, конечно, сердилась на Ирку. Саша ведь не такой, чтобы матери ничего не сказать, да еще и на телефон не отвечать. А внутри радовалась. И мысленно пристраивала колясочку в их небольшой сельский домик. Вернулся бы!

И ворожка, к которой она ходила, зажав в руке последние оставшиеся в доме гривны, сказала: «Верь! Он жив! В плену!».

Хотя, в то, что Светка ворожка, она особо тоже не верила. Светка всю жизнь работала маркшейдером на шахте и тут, раз, ворожка. И рублями почему-то брать не хочет. Хотя хвалят бабы ее на поселке. Мол, и мужиков от пули заговаривает, и говорит правду, кто сгинул на войне, кто в героях на новой машине вернется. Мало ли непонятного в мире. В «Битве экстрасенсов» люди такие чудеса делают. Поэтому и пошла к Светке. Опять тайком, ничего не сказав мужу. А чего ему знать, - бормотала она про себя, - это ж наше, бабское, ему не понять.

2.

Услышав про плен, она сразу побежала в комендатуру. К следователю. Просила, умоляла, обещала собрать деньги, чтобы выкупить сына. Игорь Фомич, следователь, дал надежду. Лично звонил в штаб по обмену пленными. Хороший человек. Сказал собирать деньги.

Долго рассказывал о том, сколько наших в плену. Как над ними там «укры» опыты ставят и органы вынимают. Она плакала и крестилась. Упала на колени перед ним, хрипя «спаси, Христом Богом прошу, спаси сына». Кусая губы от бессилия, проклинала фашистов и себя. И он обещал помочь. А разве будет такой человек врать? Он же власть. Для власти властью поставлен. Да и не местный, из самой России приехал. Важный человек.

Хотя, когда на поселке заговорили про фашистов, что, мол, Украина напала на Донбасс и «нацики» хотят захватить Ровеньки, шахты, выселить их из домов, она не верила.

-Тю, - смеялась, - бабы, вы шо, с ума посходили? Какие фашисты? Германию ж победили. Как Украина напала? А мы ж хто? Мы всю жизнь на Украине прожили. Паспорта у нас украинские. Луганская область, это ж в Украине, с какого перепугу Украине на нас нападать? И так все ихнее.

3.

Теперь казнит себя, что не верила в фашистов, а оказалось-то, правда. Это ее вина. Ее! Не зря же столько военных приехало из России. Техники нагнали. Для чего? Зачем русские солдаты здесь, в Ровеньках? Как она, дура, не разглядела беду. В мирное время-то, кто войну ждал?! А Россия ведь всегда с фашизмом воевала. И победила! Это она, селянка, всю жизнь от плиты да от огорода не отходившая, не увидела угрозы. А Путин, он молодец, он же сразу войска прислал. Видимо, что-то не так было в стране, просто не сообщали по телевидению. И Киев, говорят, фашисты захватили. И голод в Украине. По телевидению, вон опять показывали, что фашисты в Киеве хлеб по талонам дают, и люди из Украины бегут. Беженцев сколько. Господи, хоть сюда не дошли, крестилась она. Страшно! Правильно бабы говорят, это нам повезло, что Россия под боком. Пошли фашисты в наступление, а тут, раз, и русские войска нас защитили. Киев - то почему быстро захватили?! Потому, что от границы с Россией далеко.

Как же Саша тогда злился на эти разговоры. Господи, и с отцом они тогда так поругались, жуть. «Может Толик из-за этого закрылся в себе, может, корит себя», - вела она свой молчаливый разговор.

Саша тогда, как всегда пришел с работы. Уставший и нервный. Еще бы. Грохот от орудий. Пальба. Едут на шахту под канонадой. И в шахте все ругаются. Те за этих, эти за тех. Как тут работать? Одна политика кругом.

4.

Они с отцом всегда беседовали за ужином. Как Саша, закончив Ровеньковский горный техникум, пошел на «Дзержинку», так и стало это традицией. Сидеть после смены, разговаривать о жизни, о работе. Они всегда ждали сына, чтобы сесть за стол. Господи, как же она любила эти вечера. Их любила. Обоих. Отец за шахту расспрашивал. Скучает! Всю жизнь в лаве. Если бы не сердце да отдышка, еще бы работал. На силикоз врачам, они так и не смогли собрать. Четыре тысячи долларов просили. И отец уперся. «Не дам, - сказал: и все. Не чего этих крохоборов кормить. Мой силикоз, мной заработанный, с ним и помру!»

Она хлопотала на кухне, подливая, подкладывая Сашеньке напеченных к его приходу блинчиков, а они с отцом вели разговоры. Ничего не понимая в этих «крепь», «палили», моторист", «лента», она все равно похвально кивала головой. Мужчины!

5.

Тогда они заговорились о фашистах, обсуждая стремительные перемены, накрывшие Луганщину и только что закончившиеся телевизионные новости.

Саша ругался, чтобы она не смотрела телевизор. Она как видела, эти «хайль», свастики, этих детишек убитых, в глазах темнело, давление, тремор в руках. Потом бежали к соседке, Ирине, чтобы давление померила, да укол сделать. А как не смотреть. Вокруг все непонятно. Все врагами стали, переругались. Техника военная гудит. Война, не война? Кто с кем? Кто за кого? А по телевизору же все расскажут, по полочкам разложат. Там же умные люди выступают, не чета нам. А на базаре у баб у каждой своя правда.

Саша тогда так разругался, кричал: «Какие фашисты, мама, папа, бандиты это. Бандиты! Просто олигархи играют здесь в войну. Нет фашистов! На шахте в ополчение принимают, Ахметов 10 000 платит. Ахметов, какой олигарх? Украинский! Получается, что он в фашисты набирает? В ополчение, кто идет? Граждане Украины? Вот вам и новоявленные фашисты». «Кто автомат получил? Борька, Серега, Ванька, - перечислял соседских ребят. Кто из них работал? Ванька-наркоман. Серега - только из зоны. Борька?! Ну, хоть этот работал. Сторожем на пивбазе. А теперь они, власть. Задираются, автоматами лязгают. Не там ты, батя, фашистов ищешь».

Отец сердился. Ох, как сердился. Кричал, что Ленина будут убирать. И «Правый сектор» прокурора бил. По телевизору показывали.

- Сашка, ты шо, дурак?! Там, смотри, смотри, - клацал отец пультом, пытаясь отыскать повтор, - там отакого мордоворота показывали. Отакого,-разводил он руки, показывая размеры бандита, - а он прокурора, хлопчика, такого, як ты, за шкирку. Говорит, убью! Это ж, Сашка, и есть фашизм. А на отом Майдане. Шо они там прыгали? Москаляку на гилляку?! Не фашисты? Ты и их защищаешь? Это ж наркоманы, такие, як Ванька. Они ж за наркотики пошли. Хто, скажи, хто нормальный против власти пойдет? Власть, на то она и есть, чтобы жизнью руководить. Нам советская власть шахты построила, больницы, техникум твой. Пенсию платит. Матери он, фельдшерица уколы делает.

-Пап, да фельдшерица маме уколы делает, потому что мы ей 10 гривен за укол платим. А то и двадцатку ты ей всунешь, и конфеты, и подарок мать несет и на восьмое марта, и на Новый год, и на день рождения. При чем тут власть? Причем тут советы, Ленин? Батя, у нас шахта уже давно частная. Кто ее в частные руки отдал? Власть! На Майдане и наши пацаны с шахты были. Одних менты возили на Антимайдан, вторые, тайком, махнули типа в отпуск, а сами на Майдан. Говорят, нет там наркоманов. На Антимайдане, те, кто за Януковича стояли, те бухали, сильно бухали. А на Майдане, там пацаны говорят, люди за народ, за справедливость. Против Януковича.

Отец взрывался еще сильнее:

- А что им, людЯм-кривлялся он, - Янукович что сделал? От тебе, что он сделал, что ты его снимать решил? Деньги в шахте платят. Все работает. Премия каждый месяц. Шо тебе прокурор сделал? Ну, может и берет тот прокурор. Но не у тебя. У того, у кого есть деньги.

-Батя, да ты ж себе силикоз покупать не стал, чтобы все по-закону было, - удивлялся Саша, - а защищаешь тех, кто взятки брал.

-Брал, значит, давали. На кожного, хто брал, Сашка, есть и те, кому он дает, и те, кто дает. Это и есть власть. Завсегда так было и так будет. Не тебе, сопля зеленая, менять порядок вещей. Не веришь, что в новостях говорят, не верь. Только от приедут правосеки, начнут заставлять всех на мове говорить, повалят режим. И что будет? Смотри!- взвился отец, делая телевизор громче, - он, ваша, не фашистская власть выступает.

По телевизору показывали выступление Фарион.

Саша опустил голову.

-Пап, не то это. Не власть. И не Украина. Везде говна хватает. В России Жирик бесится, у нас,-он махнул рукой на телевизор.- О, смотри, кто это крутит, «Россия-24». Россия транслирует украинских националистов 24 часа в сутки. Пап, ну не ведись ты на провокации. И так тошно!

6.

Когда Саша ушел на смену, она со слезами просила отца не возвращаться к политике.

-Не ругайтесь, Толичка, я вас так люблю. И сердце у тебя. И давление. Не ругайся с Сашей. Власть она перебесится. А мы семья. Нам жить под любой властью!

На том и порешили.

А теперь вот. А теперь как жить? Зачем? Для чего?

Саша позвонил тогда. Вечером. Он всегда звонил, когда садился в автобус, который вез смену в город.

- Мам, оладушки есть или блинчики? Есть! С яблочным? Ставь борщ. Еду!

А потом уже с остановки:

-Мамульчик, сейчас минералки бате куплю и домой!

И все. Больше он не звонил. Она сотни раз набирала его номер. Сначала шел вызов, но никто не брал трубку. Потом телефон замолчал. Она ненавидела это «абонент знаходиться поза зоною доступу та не може прийняти ваш дзнок».

7.

«Может очередь в поселковом магазине, - терялась в догадках она, когда пошел третий час ожидания сына, - может, заговорил кто, может с ребятами из бригады болтает, может на шахту вернули, случилось, что».

Ночь она не спала. Кидалась на каждый шорох возле окна. Выходила на улицу. Отец прошел в магазин и обратно, по всей дороге, как Саша ходил домой. Звал. Светил фонариком сквозь осеннюю мглу.

Она гнала от себя мысли о беде. Только руки предательски холодели. Только сердце предательски немело.

Утром они пошли в милицию. Вернее, милиции в городе уже давно не было. Это называлось комендатура. Но все со своими бедами шли туда. Их выслушали.

Вердикт был один: загулял пацан. Слишком мало времени прошло, чтобы заявлять о пропаже человека.

Они пошли туда на следующий день, через день. Через неделю у них приняли заявление. Их допрашивал комендант, сплевывая на пол и пуская им в лицо клубы горького дыма:

-А может он у вас укропов поддерживал? В партизаны подался? Сколько ему? 28 лет? А почему не в ополчении? Почему родину от фашистов не защищает? Может голубой? Или сектант? Нет! Тогда радуйтесь, если не выясним, что он у укропов. Расстреляем вас за пособничество!

Она плакала и клялась. Своей жизнью. Сын пропал. С ним что-то случилось. Он не укроп. Он не мог. Она точно знает. Отец молчал.

8.

Потом потянулись дни. Страшные. Липкие. Однообразные. Дни без Саши. Она и не знала, что время такое длинное и вязкое. Пересуды по поселку. «Укроп, воюет против нас», «Похитили», «Сбежал в Украину и бросил мать».

А еще ночи. Такие же страшные, как и дни. Она лежала без сна, прислушиваясь, вскакивая на каждый шорох. Вспоминая. Кляла себя. Плакала в подушку.

На поселке заговорили, что коменданта в городе сняли. Вроде бы, как фашист. Или бандит. За разбой. За растрату гуманитарки. Мол, теперь все фашисты вокруг. Есть фашисты-укры, а есть фашисты-казаки. Она уже, как и большинство на поселке, не разбиралась в нахлынувшем на мир горе. Просто по привычке пошла в милицию. Они же власть. Должна же быть власть. Без власти нельзя. Не положено.

Следователь был из России. Это обнадежило. Это, значит, что теперь будет порядок. В России всегда порядок. Она, правда, в России была давно, еще в 80-е ездили на море, как раз, когда Сашеньке исполнилось три годика. Но просто знала, - Россия, это порядок и власть. Знала и всё, как «Отче наш». Это, как помнишь слова, а когда учил, не помнишь.

Тогда ей следователь и рассказал о похищениях укропами жителей ЛНР. Что, мол, воруют на органы, или на выкуп. Тогда она точно поверила, что материнское сердце не врет и Саша жив. И снится он ей живым. Спросила, сколько нужно на выкуп. Следователь сказал где-то 10−20 000 долларов. Металась в панике. Она понимала, собрать, одолжить, на нищем, шахтерском поселке такие деньги, в войну, без залога нереально. Но выход должен был быть. Она не сдастся, предложит на органы себя, но не сдастся. И Саша же гражданин Украины. Она скажет об этом, глядя в глаза укропам. Скажет, мол, как же так, вы украинцы, и он украинец. Вы же кровники! И они ее послушают. Главное, знать, где Саша и она сможет. У каждого, кто воюет, есть мать. Кто устоит перед слезами матери?!

Как-то она попыталась о «выкупе» поговорить с Толиком. Он оборвал ее:

-Мать, приди в себя! Какие укропы, фашисты и нацики в Ровеньках. Тут же их,-он сделал ударение на слове «их» и понизил голос, оглянувшись, хотя они были одни дома, - гарнизоны. Понимаешь! Тут вокруг только они, - опять оглянувшись и понизив голос. - Сюда нормальный человек не приедет. Сюда военные другой армии не приедут. Мы-зона. Въезд по пропускам. Везде блокпосты. Комендатуры. Казаки. Русские войска. Ополчение. Самооборона. Саша пропал на поселке. Ты видела тут посторонних? Нет! Эх, мать, - потянулся к ней, чтобы обнять, но резко ушел в комнату.

9.

Как-то переключая каналы, она увидела сюжет о том, как истязают пленных. Показывали Донецк. Избитые военные. Украинцы. Журналист рассказывал, как жестоко пытают украинцев, о случаях кастрации, о зверствах чеченцев и казаков. Она резко ударила по пульту.

Господи, фашисты захватили и Донецк. В Донецке они были часто. И у родни, и муж брал ее с собой «по работе». Последний раз они были в Донецке на день рождения Саши. Они всегда праздновали как-то необычно. Отец втихаря от всех, купил билеты на новый стадион. И они поехали. Втроем. На футбол. На их старых «Жигулях». Ох, и красиво. Она просто онемела от света, музыки, роз, шума города. Саша шутил, мол, вот ты мать и в Европе побывала.

10.

Как много, оказывается, не знали они здесь, в Ровеньках. Нет больше Украины. Война. Все захватили проклятые фашисты. А почему же не объявляют войну? Почему говорят, что Украина напала на Донбасс? Не фашисты, а Украина? Это значит, захватили Украину, а Донбасс оставался последним? Что же им нужно? Может быть, в Германии земли нет или шахт, что они полезли к нам? Кто теперь власть? Кто будет защищать, и освобождать Донбасс? И эти бедные мальчики, истерзанные, гордые. Их же ждут мамы, как и она. Пусть покалеченный, пусть (ох, не дай Бог, но справимся и с этим), но вернется. А эти, звери, фашисты, будьте прокляты, - шептала она в своем полунемом монологе, и просила прощения у Бога за грех проклятья.

11.

Когда ей позвонили из милиции, она летела туда на крыльях. Знала, Саша жив. Сейчас ей назовут сумму и место, куда ехать.

Следователь, взглянув на нее, опустил глаза и потребовал присутствие отца.

Понятно, не хотят, чтобы я волновалась или что-то испортила. Мужчины!- думала она, позвонив мужу и ожидая его приезда в холле Ровеньковской милиции.

Их повели на задний двор. Там, возле выкрашенного в камуфляж «ГАЗона» лежал брезент. Следователь отбросил его в сторону. Он, мерзлый, бахнул по такой же мерзлой земле. Как выстрел.

Под брезентом лежали пятеро. Худых, в засохшей крови, в нелепых позах, с вывернутыми руками и ногами, полуголых. Мертвых! Она стояла и смотрела на них. Зачем ей их показывают? Для чего?

Следователь наклонился и приложил фото, которое они подавали для объявления о розыске, к лицу одного из лежащих на земле.

-Ваш?

-Нет!- она не осознала, как ответила. Жестко. Резко. Чтобы не оставить ни единого шанса беде.

-Я все понимаю, - сказал следователь, - могу вызвать врача, если вам плохо. Но это ваш сын.

Она и так видела, что один из лежащих Саша. Просто, еще боролась. За минуты, секунды надежды.

-Саша!- она упала на колени.

Больше она ничего не помнила. Отец что-то заполнял. Ей что-то говорили. Приехали ребята из шахтной бригады. Похороны!

12.

Сашу нашли в трех километрах от поселка. В посадке. Почти у трассы, по которой каждый день едут люди. По которой на автобусе ездила и она сама в город. К следователю.

А чуть дальше, на самом краю посадки, еще одного, повешенного на дереве. Их нашел фермер, осматривающий поле для сева. Худые, избитые, с переломанными руками, на которых виднелись следы толи веревок, толи наручников. Второй парень тоже молодой, тоже шахтер, с той же шахты. Почти сосед. А она и не знала, что кто-то еще пропал той осенью. Просто каждый день похороны. Похороны. Похороны. Горе пришло в каждый третий дом поселка. Она эгоистична в своей беде не слышала о чужой. А искали многих. Девушек, мужчин, парней, детей. Сошедший с полей снег, невольно открыл новые кровоточащие раны Луганской земли.

Каждую ночь сознание рисовало ей страшные картины пыток. Она гладила Сашины руки, когда он лежал в гробу. Изломанные пальцы, кисти. Фашисты! Какие же фашисты могли сделать это?

13.

…Каждый день она ходит в милицию. Она хочет, чтобы их нашли. Чтобы наказали. Фашистов. Тех, кто убил Сашу, Аню, Лешу, Мишу, Николая, Женю, Иру, Машу…

Она была бы согласна, если бы Саша погиб в бою. Она бы приняла это. Возможно, она бы ходила с гордо поднятой головою, как ходят матери погибших. Просто ей нужно понять. Понимаете, понять! Как в их маленьком, мирном, находящемся за сотни километров от войны, охраняемом русскими войсками городке, без вести пропали больше 200 человек. В комендатуре говорят, что их убили фашисты. Как они оказались здесь? Почему их не ловят? Столько военных и никто ничего не делает? За это должны кого-то наказать. Того же следователя. Он же власть. Он русский и должен был обеспечить порядок. Охранять город от бандитов и фашистов. Власть всегда должна выполнять свои обязанности. Она решила, что обязательно добьется правды. Она хочет, чтобы никогда, слышите, никогда…

От автора. Это не рассказ. Это исповедь ровенчанки, потерявшей сына. Он не воевал. Он не был «ополченцем». Она не стояла на блокпостах и не преграждала дорогу украинским танкам. В прессе, их называют «мирные жители». Я говорю - заложники. Она ищет правды и не находит. Как и покоя. Как и все матери, отцы, мужья, жены, которые ищут таких же «мирных жителей». Тысячи заложников войны и пропаганды. Как им найти правду? О себе и в себе.

Никто не знает, сколько за время оккупации боевиками было похищено и убито мирных жителей. Мужчин. Женщин. Детей.

Саше скоро сорок дней. В морг города продолжают поступать тела. Их на языке угрозыска называют «подснежники». Те, кого нашли после схода снега.