Он к ней приходит не слишком часто; ну что поделать, не может чаще.
А в ванной - тюбик с зубною пастой, ему два года принадлежащий.
Когда он где-то - невыносимо.
И жизнь чернеет, как Хиросима.
Она - как робот. Ее Азимов с нее и пишет свои законы.
Ее глаза - как глаза иконы.
Его любовь - словно код Симсима.
Ему открыты ее пенаты; она и речка, и переправа…
А он - женатый. Совсем женатый. Хотя об этом не стоит, право.
Ей больно думать: с чужим-то мужем!
Но быть одной многократно хуже.
Иначе - темень. Иначе - стужа в соседстве с Цвейгом и Грэмом Грином.
Весь свет окрестный сошелся клином
на нем. Ей больше никто не нужен.
Они читают одних поэтов, не любят танцы и папиросы.
И нет у них никаких ответов на заковыристые вопросы.
Слегка помялась его рубашка.
Его ждет дома дочурка Машка.
Сказать, что всё это рай - натяжка, и это будет звучать манерно.
Но без него ей настолько скверно,
что даже думать об этом тяжко.
Цветочки в вазе. Дивана мякоть. Конфет вчерашних сухая сладость…
Она давно отучилась плакать, ведь слёзы - слабость. Нельзя, чтоб слабость.
В колонках тихо играет Брубек.
Зубная паста. Всё тот же тюбик.
Они в чужие дома не вхожи. Их нет в театре, в кино и в клубе.
Зато она его очень любит.
И он ее очень любит.
Тоже.