Марина Цветаева
ИЗ ЗАПИСНЫХ КНИЖЕК И ТЕТРАДЕЙ
АЛЯ
(Записи о моей первой дочери)
Ах, несмотря на гаданья друзей,
Будущее непроглядно!
- В платьице твой вероломный Тезей,
Маленькая Ариадна!
(День нашей встречи с Сережей. - Коктебель, 5-го мая 1911 г., - 2 года!)
Ревность. - С этого чуждого и прекрасного слова я начинаю эту тетрадь.
Сейчас Лиля - или Аля - или я сама - довела себя почти до слез.
- Аля! Тебе один год, мне - двадцать один.
Ты все время повторяешь: «Лиля, Лиля, Лиля», даже сейчас, когда я пишу.
Я этим оскорблена в своей гордости, я забываю, что ты еще не знаешь и еще долго не будешь знать, - кто я. Я молчу, я даже не смотрю на тебя и чувствую, что в первый раз - ревную.
Это - смесь гордости, оскорбленного самолюбия, горечи, мнимого безразличия и глубочайшего возмущения.
- Чтобы понять всю необычайность для меня этого чувства, нужно было бы знать меня - лично - до 30-го сентября 1913 г.
Ялта, 30-го сентября 1913 г., понедельник.
Аля - Ариадна Эфрон - родилась 5-го сентября 1912 г. в половину шестого утра, под звон колоколов.
Девочка! - Царица бала,
Или схимница, - Бог весть!
- Сколько времени? - Светало.
Кто-то мне ответил: - Шесть.
Чтобы тихая в печали,
Чтобы нежная росла, -
Девочку мою встречали
Ранние колокола.
Я назвала ее Ариадной, вопреки Сереже, который любит русские имена, папе, который любит имена простые («Ну, Катя, ну. Маша, - это я понимаю! А зачем Ариадна?»), друзьям, которые находят, что это «салонно».
Семи лет от роду я написала драму, где героиню звали Антрилией. - От Антрилии до Ариадны, -
Назвала от романтизма и высокомерия, которые руководят всей моей жизнью.
- Ариадна. - Ведь это ответственно! -
- Именно потому. -
Алиной главной, настоящей и последней кормилицей (у нее их было пять) - была Груша, 20-тилетняя красивая крестьянка Рязанской губ<ернии>, замужняя, разошедшаяся с мужем.
Круглое лицо, ослепительные сияющие зеленые деревенские глаза, прямой нос, сверкающая улыбка, золотистые две косы, - веселье, задор, лукавство, - Ева!
И безумная, бессмысленная, безудержная - первородная - ложь.
Обокрав весной весь дом и оставленная мной в кормилицах, она, приехав в Коктебель - было очень холодно, безумные ветра, начало весны, - она писала домой родителям:
«Дорогие мои родители! И куда меня завезли! Кормлю ребенка, а сама нож держу. Здесь все с ножами. На берегу моря сидят разные народы: турки, татары, магры» (очевидно, смесь негра и мавра!).
- Барыня, какие еще народы бывают?
- Французы, Груша!
«…турки, татары, магры и французы и пьют кофий. А сами нож держат. Виноград поспел, - сладкий. Вчера я была в Старом Иерусалиме, поклонялась гробу Господню…»
- Груша, зачем вы все это пишете?
- А чтобы жалели, барыня, и завидовали!
В Коктебеле ее все любили. Она работала, как вол, веселилась, как целый табун. Знала все старинные песни, - свадебные, хороводные, заупокойные. Чудно танцевала русскую. По вечерам она - без стыда и совести - врывалась на длинную террасу, где все сидели за чаем - человек тридцать - и всплескивая руками, притоптывая ногами, визжа, причитая, кланяясь в пояс, «величала» - кого ей вздумается.
- И Максимилиана - свет - Александровича и невесту его - которую не знаю…
И еще:
Розан мой алый,
Виноград зеленый!
Алю она страшно любила и так как была подла и ревнива, писала домой: «А девочка барыню совсем не признает, отворачивается, меня зовет «мама». - Явная ложь, ибо Аля меня знала и любила.
Аля в то время была Wunderkind’ом [1] по уму, красоте глаз и весу. Все восхищались и завидовали