…В ту же ночь Чека арестовала человека по прозвищу Грузин и его друга Колю Лапидуса…
Фроим… вошел в здание Чека.
- Я Фроим, - сказал он коменданту, - мне надо до хозяина…
И комендант ввел в кабинет старика в парусиновом балахоне, громадного, как здание, рыжего, с прикрытым глазом и изуродованной щекой.
- Хозяин, - сказал вошедший, - кого ты бьешь?.. Ты бьешь орлов. С кем ты останешься, хозяин, со смитьем?..
Симен сделал движение и приоткрыл ящик стола.
- Я пусто, - сказал тогда Фроим, - в руках у меня ничего нет, и в чеботах у меня ничего нет, и за воротами на улице я никого не оставил… Отпусти моих ребят, хозяин, скажи твою цену…
Старика усадили в кресло, ему принесли коньяку. Боровой вышел из комнаты и собрал у себя следователей и комиссаров, приехавших из Москвы.
- Я покажу вам одного парня, - сказал он, - это эпопея, второго нет…
И Боровой рассказал о том, что одноглазый Фроим, а не Беня Крик, был
истинным главой сорока тысяч одесских воров. Игра его была скрыта, но все
совершалось по планам старика - разгром фабрик и казначейства в Одессе,
нападения на добровольцев и на союзные войска. Боровой ждал выхода
старика, чтоб поговорить с ним. Фроим не появлялся. Соскучившийся
следователь отправился на поиски. Он обошел все здание и под конец
заглянул на черный двор. Фроим Грач лежал там распростертый под брезентом
у стены, увитой плющом. Два красноармейца курили самодельные папиросы над
его трупом.
- Чисто медведь, - сказал старший, увидев Борового, - это сила
непомерная… Такого старика не убить, ему б износу не было… В нем
десять зарядов сидит, а он все лезет…
Красноармеец раскраснелся, глаза его блестели, картуз сбился набок.
- Мелешь больше пуду, - прервал его другой конвоир, - помер и помер,
все одинакие…
- Ан не все, - вскричал старший, - один просится, кричит, другой слова
не скажет… Как это так можно, чтобы все одинакие…
- У меня они все одинакие, - упрямо повторил красноармеец помоложе, -
все на одно лицо, я их не разбираю…
Боровой наклонился и отвернул брезент. Гримаса движения осталась на лице старика.
Следователь вернулся в свою комнату. Это был циркульный зал, обитый
атласом. Там шло собрание о новых правилах делопроизводства. Симен делал
доклад о непорядках, которые он застал, о неграмотных приговорах, о бессмысленном ведении протоколов следствия. Он настаивал на том, чтоб
следователи, разбившись на группы, начали занятия с юрисконсультами и вели
бы дела по формам и образцам, утвержденным Главным управлением в Москве.
Боровой слушал, сидя в своем углу. Он сидел один, далеко от остальных.
Симен подошел к нему после собрания и взял за руку.
- Ты сердишься на меня, я знаю, - сказал он, - но только мы власть,
Саша, мы - государственная власть, это надо помнить…
- Я не сержусь, - ответил Боровой и отвернулся, - вы не одессит, вы не можете этого знать, тут целая история с этим стариком…
Они сели рядом, председатель, которому исполнилось двадцать три года,
со своим подчиненным. Симен держал руку Борового в своей руке и пожимал
ее.
- Ответь мне как чекист, - сказал он после молчания, - ответь мне как
революционер - зачем нужен этот человек в будущем обществе?
- Не знаю, - Боровой не двигался и смотрел прямо перед собой, -
наверное, не нужен…
Он сделал усилие и прогнал от себя воспоминания. Потом, оживившись, он снова начал рассказывать чекистам, приехавшим из Москвы, о жизни Фрейма
Грача, об изворотливости его, неуловимости, о презрении к ближнему, все
эти удивительные истории, отошедшие в прошлое…
Исаак Бабель. «Фроим Грач» (отрывок из рассказа)