Александр Иванович Лактионов. Письмо с фронта.

Когда весной сорок пятого Лактионов заключил договор на первую последипломную картину, он собирался дать ей название «Встреча». Было опробовано несколько вариантов выбранной темы, но все решил случай. Проживая в эту пору в подмосковном Загорске, в одной из келий Троице-Сергиева монастыря, художник однажды встретил на прогулке солдата с перевязанной рукой и опиравшегося при ходьбе на палку. Останавливаясь, солдат извлекал треугольник письма и, похоже, сверялся с адресом. Лактионов, движимый профессиональным интересом, не замедлил разговорить солдатика, помог ему найти нужный адрес и проследил, как открылась дверь, как вспыхнуло лицо женщины, получившей заветный треугольник. Тема картины «Письмо с фронта» окончательно определилась. Оставалось придумать других героев полотна, разобраться с деталями. Монастырский двор следовало раздвинуть-углубить, крыльцо вдвое расширить, дать побольше солнца-воздуха, воздуха радости и победы.

Лактионов сделал эскиз, на котором слева от девочки стояло корыто, а справа у стенки заготовленный штабелек дров. Заишедший на огонек художник Грицай боковые атрибуты категорически отверг: не надо распылять внимание зрителя. Вообще говоря, всякое крупное произведение суть коллективное, если не прямо, так косвенно. Например, в роли солдата-письмоносца оказался опять-таки свой брат-художник В. И. Нифонтов. Вернувшись с фронта, как и положено, в армейской форме, он всем своим бравым видом просился на холст. Только руку пришлось бинтом привязать и слегка опереть на рукодельный костылик-палочку. Женщина с конвертом, плечом к стенке это сестра матери Лактионова Евдокия Никифоровна. Дети и впрямь его дети. Пионер, читающий письмо, это семилетний сын художника Сережа, девочка с косами дочурка Светлана. Ну и, наконец, девушка в кофточке, с красной повязкой дежурного ПВО это соседка. Она вся в солнце, а ее улыбка только добавляет тепла и света, наполняющих картину.

А картина-то была о-огромная, метра два на полтора, стояла прямо на полу, мешала проходу, свет заоконный застила. А тут еще коза соседская проживала, да и проверила подрамник на прочность, боднула и опрокинула картину. Хорошо еще холст не порвала. Однако, дело двигалось. Два года целенаправленной работы и картина была готова. Прямо ко Всесоюзной художественной выставке, состоявшейся в 1948 году. Но сперва надо было довезти картину до Москвы и показать ее председателю оргкомитета Александру Михайловичу Герасимову, автору портретов самого Сталина. Тому самому Герасимову, который гордо заявлял (не для печати), что приехал в Москву, имея в активе «хрен да трубку». А теперь он ого-го! И вот высочайший просмотр. Герасимов смотрит, вздыхает: чмокает, а ни слова не говорит. Лактионов не выдержал: Ну, что скажете, Александр Михайлович? И Герасимов, наконец: Ну, что тебе, милый мой, сказать? Молодец! И была в той сдержанной похвале не совсем белая зависть.

Оставив свою картину на выставке, Лактионов возвратился к себе в Загорск, но вскоре получил телеграмму с указанием незамедлительно вернуться в столицу, да еще с кистями и красками. Делать нечего, пришлось ехать. А там и узнал, что в Комитете по делам искусств проявили недовольство подгнившим на картине полом. В советской, мол, действительности таких полов быть не может. В жизни, конечно, такие полы иногда встречаются, но не следует акцентировать внимание И тэ-дэ, и тэ-пэ. Словом, подновить вышеуказанный пол! К счастью, в том же Комитете бытовали и противоположные мнения, и посему «половой вопрос» предали в этот раз забвению.

Итак, выставка! В самой Третьяковской галерее. Жаль только, что картину повесили в полутемном коридоре. Там и так тесно, а тут еще зрители стали притормаживать у «Письма с фронта» - толчея и всякие неудобства. Экскурсоводы ропщут, экскурсанты толпятся, жаждут посмотреть. Наконец, подобрали другое место, перевесили. Теперь осаждали «Книгу отзывов». Каждый хотел запечатлеть свой восторг, выразить благодарность художнику. Писали, что картина самая интересная и правдивая на всей выставке. Примерно в том же духе заявил и сопровождавший правительственную комиссию заместитель директора Третьяковской галереи Г. В. Жидков: такого интереса зрителей к одной картине здесь не наблюдали со времени катастрофы, произошедшей с картиной Репина «Иван Грозный и сын его Иван»."Комплимент" был сомнительным, ибо там речь шла о «нападении» душевнобольного зрителя на репинскую картину, а здесь - единодушие в оценке и оценке высокой.

И тем не менее окончательную точку в признании картины Александра Лактионова «Письмо с фронта» поставили партия и правительство, присудив художнику Сталинскую премию. Ее присудили с некоторым запозданием, т. е. в апреле 1949 года, но это не помешало самой широкой общественности в еще большем объеме проявить любовь к художнику и его произведению: косяком шли коллективные и личные поздравления от всевозможных творческих союзов, организаций и учреждений. Поздравляли, звонили, телеграфировали друзья, родственники, знакомые и совсем не знакомые. По сути дела это была не просто заслуженная слава в ее истинном проявлении, а разрешенная сверху кампания, в данном случае со знаком «плюс». И это надо было пережить художнику. Без «головокружения от успехов».

Впрочем, картина «Письмо с фронта» уже жила самостоятельной, не зависимой от художника, жизнью. Ее включали в школьные учебники, помещали на страницах календарей, на разворотах журналов «Огонек», «Работница», «Крестьянка», печатали на отдельных листах в рамку и под стекло. И в этом была заслуга в первую очередь самого художника, написавшего талантливую вещь.