Невидимый град Китеж показался в Голландии
Дмитрий Черняков показал Амстердаму самую таинственную русскую оперу «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии».
К предпоследней партитуре Римского-Корсакова москвич обратился во второй раз. То, что у него получилось, вызвало у сидящих в зале оторопь и страх, потому как зеркалило тревоги и волнения дня сегодняшнего.
Приметой того первого, мариинского спектакля 2001 года, где за пультом ворожил маэстро Гергиев, было наличие фантастического элемента, навеянного музыкой и либретто. К сожалению, он не был зафиксирован на DVD, и сегодня трудно воспроизвести в памяти многие детали. Помнится только, что чудо присутствовало в каждой сцене. Как Февроньина свежая трава при помощи света (Глеб Фильштинский ставил свет и в Амстердаме) обращалась в солому, по сцене бродили диковинные звери-человеки, а татары, напавшие на китежан, жужжали и копошились, как навозные жуки. Добро и зло там были разложены по полочкам. И главное, в финале хорошие люди из всех эпох российской истории скопом попадали в настоящий рай. Еще в спектакле были приметы блокадного и перестроечного Ленинграда.
Теперь все страшнее. У «взрослого» Чернякова (режиссеру скоро стукнет 42) отношения с добром и злом стали иные. Его Феврония (Светлана Игнатович - российская певица, работающая в Базеле), как и раньше, живет в окружении колхозного вида богомолок и невинных отроков, а укрытием от городской суеты ей служит покосившаяся подмосковная дачка. Это укрытие - как место, где человек может найти тихий покой и услышать самого себя, присутствует во многих постановках режиссера. В таком сарайчике живет семья Сусанина в «Жизни за царя», сюда же устремляется страдалица большого города Бланш из «Кармелиток» Пуленка.
Несильно изменились жители Малого Китежа. Они просто стали более типичными, универсальными горожанами. Сидят себе галдят в открытом кафе, замурованном в безликую офисную теснину. Уличный музыкант (конечно, не гусляр, как в либретто, а гитарист) развлекает их песнями. Между столиками слоняется местный паяц, привлекая внимание циничными высказываниями на политические темы. Таков Гришка Кутерьма в исполнении замечательного английского тенора Джона Дасзака.
В старом спектакле татары, которые должны появиться в городе с минуты на минуту, изображались фантазийным злом. В Амстердаме же они обернулись бандой то ли рокеров-хулиганов, то ли нанюхавшихся дури футбольных фанатов.
Если рассуждать в масштабах государства, зло заметно обмельчало, ну, а если думать о маленьком человеке в большом городе - как это всегда делает Черняков, - то оно стало заметно больше. Ведь остановить взбесившуюся толпу недочеловеков практически нереально. Поэтому на войну с таким диффузным, неопределенным врагом мужчины Великого Китежа отправляются с чувством полной обреченности.
Сам град Китеж превратился в актовый зал заброшенной школы, где вместо кресел - походные койки. Эти декорации рождают массу ассоциаций. Кто-то вспомнит Дубровку, кто-то Беслан. И даже незнакомого с российскими трагедиями человека проймет холодный пот. Навязчиво понятно, что люди смотрят в лицо близкой смерти и им уже не страшно. Но ужас гадкой змеей переползает в твое сердце.
Проводив мужчин, женщины совершают массовое самоубийство, вколов смертельную дозу морфия. Это плохой подвиг, но остановит татар именно он - своей бессмысленностью и бездарностью. Ублюдки врываются в вымерший город и даже до их крошечных мозгов доходит страшная мысль: к этим странным русским лучше не соваться.
А Феврония идет за Гришкой в лес, где он ее благополучно зарежет, чтобы отправить прямиком в рай. И некий рай в виде зачарованной дачки быстренько материализуется на сцене - повторяется первая картина с добавлением лестничек в небо, прислоненных к заднику. Богомолки везут мученицу на санках к ее жениху Всеволоду Юрьевичу. Молодые сидят обнявшись на освещенной лампочкой Ильича терраске. Мир да покой. Разомлевший от счастья, а больше от банального тепла, Всеволод (хорошая работа Максима Аксенова) не замечает, как Феврония выскальзывает из убежища. Захлопнув дверь сарайчика, девушка просыпается. Тот рай был мороком, а другого не предвидится. Невидимый град оказался блефом, иллюзией.