Картина Сальвадора Дали «Христос святого Хуана де ла Крус»
Возвращение Дали в любимую Каталонию связало его вновь с испанской художественной традицией, связанной с такими славными фамилиями как Веласкес и Сурбаран. В 1951 году Дали опубликовал свой «Мистический манифест». В нем он обвиняет современное искусство в атеизме, материализме и прочих грехах. Автор манифеста, Сальвадор (имя его означает «Спаситель»), обязан «спасти современную живопись от лености и хаоса». Возвратившись в Испанию, Дали вообразил себя последним в длинном ряду католических мистиков. «Я хочу, чтобы мое изображение Христа несло больше красоты и радости, чем все остальные, созданные до этого дня. Я хочу написать Христа, который будет во всех отношениях противоположностью работам материалистов и варварскому изображению Христа у Грюневальда».
По традиции, в католицизме делается большой акцент на страдающем образе Спасителя, кульминацией которого является Распятие. Дали, по-видимому, хотелось переломить эту тенденцию, и дать «позитивный» взгляд на событие. Интересно, что и русские иконописцы также старались не нагнетать эмоции страха и ужаса, а подчеркнуть созерцательный, вневременный аспект евангельской истории.
Годы, проведенные в Америке, были связаны у Дали с Голливудом, и он попросил студийного босса Джека Уорнера (тот самый, который «Уорнэр Бразэрс») помочь ему найти подходящего натурщика для картины. Уорнер устроил кастинг и подыскал для художника годную модель. На следующий день, натурщика подвесили в студии, подсветили софитами и сфотографировали в нужном ракурсе. Сделанные в голливудской студии снимки отослали в Испанию, где Дали использовал их в работе. Художник выполнил графический эскиз, а потом с некоторыми изменениями перенес его на холст.
Если кого-то смущает, что Дали «срисовывал» с фотографии (а не с натуры), то могу утешить, сказав, что и задолго до изобретения фотографии художники вовсю пользовались разнообразными оптическими приспособлениями для того, чтобы облегчить себе работу; да и вообще, здесь важен не процесс, а результат.
Работа над картиной продолжалась 5 месяцев. Размер холста - 2 метра 13 см на метр двадцать. В декабре 1951 года картина была выставлена в лондонской галерее, при большом скоплении народа и журналистов. Дали работал на публику: корчил рожи, нес новомодную чушь про протоны, электроны и ядерный мистицизм, называя себя «атомарным художником».
Сейчас полотно находится в музее Глазго, Великобритания. В нижней части картины, у подножья креста, художник изобразил вид из окна своего дома в порте Льигат.
Как проницательно заметил директор Британского музея Нил МакГрегор, мы имеем дело не с изображением самого Распятия, а с видением распятия святым Хуаном де ла Крус. Такой ход позволил Дали сосредоточиться не на исторических деталях голгофской казни, а представить Распятие как событие мирового, космического значения. Во многом это достигается совмещением на одной плоскости полотна различных точек зрения. Так, зрителю кажется, что он смотрит на Распятие сверху, одновременно, при этом, находясь на земле, на которую, в свою очередь, смотрит сверху Христос. Созерцание замыкается в некий «золотой треугольник»…
«Христос святого Хуана де ла Крус» и другие религиозные картины принесли Дали славу «католического живописца». Сам он говорил, что в католицизме его пленило «редкое совершенство замысла». Свои собственные картины художник также долго продумывал и выстраивал, во многом опираясь на достижения мастеров Возрождения и старой испанской школы.
В 1949 г. Дали даже удостоился аудиенции у Папы Римского Пия XII, где его Святейшеству была показана картина «Мадонна порта Льигат». Современным «работникам культуры», конечно же, не стоит обольщаться вниманием Папы к современному искусству; искусство интересно Ватикану не само по себе, а как инструмент эффективной проповеди. Скандальный мистик Дали как нельзя лучше отвечал этим ожиданиям.
Я думаю, они нашли друг друга - послевоенный католицизм, устремленный к реформам и новизне, и Дали, с его эстетской тягой к традиции и иерархии.
В СССР существовал определенный «культ» Сальвадора Дали, если можно так выразиться. Дали импонировал своей таинственностью, раскованностью, а также (что немаловажно) умением рисовать в академической стилистике. Как вспоминает один из художников, «нас в Академии Художеств учили как рисовать, но ЗАЧЕМ рисовать не учили». Разрыв между мечтами и реальностью переживался болезненно. Советским художникам тоже хотелось, как Дали, бывать на аудиенции, пусть не у Папы Римского, то, хотя бы, у Патриарха Всея Руси; и расписывать прекрасные капеллы и храмы, а не опостылевшие рожи вождей КПСС.
Как саркастически высказался искусствовед Борис Гройс по поводу таких живописцев, «Они хотят быть серьезными художниками - не хуже, чем авторы Ренессанса и барокко. Ими владело фантазматическое представление о том, что они, сидя в СССР, как бы одновременно находятся во Флоренции XVI века. Это эдакая восточноевропейская мечтательность. Люди сидят там у себя в каком-нибудь подвале или на чердаке и говорят: ну, вокруг грязь и слякоть, советские волки воют, а я здесь сижу и размышляю о чем-нибудь возвышенном - о дзэн-буддизме или византийской теологии. Подобную психологию 60-х годов я помню очень хорошо: это было такое возвышенно-мечтательное состояние души, которое игнорировало все исторические и прочие разрывы между собственной ситуацией и ситуацией тех людей, с которыми велся „высокий диалог“. Короче: я сижу в Ижевске, но беседую с Платоном!»
Сарказм Гройса понятен, но не всем таким художникам нравилась ролевая игра в башню из слоновой кости. В некоторых людях жила тяга к Смыслу, а отсутствие его в жизни приводило к саморазрушению, внутренним двигателем здесь становилась бешеная жажда освобождения от пут всего советского космоса. Обычно это оборачивалось десоциализацией, болезнью и погружением в «темную ночь души», живыми из которой выходили далеко не все…