Чтобы
помнили
Дочка начинает ходить. И боязно ей, и хочется пойти без опоры. Убирая руку от дивана, приседает от неожиданности, вновь встаёт, что-то возмущённо лопочет. И вдруг с улыбкой поднимает личико. «Ведь правда, папа, я хорошая?!» Ах, дочка…
Вспомнилась мне поездка с одним иеромонахом, служащим при храме детского дома, в приют женского монастыря. Приехали поздравить с именинами воспитанницу детдома, переведённую сюда. У монастырских ворот нас уже ждала девочка лет восьми, Аня, тонкая да звонкая, лёгкая да ясная, будто ветерок летний, девочка с лицом ангела.
Были поздравления, подарки и чаепитие. Аня вся светилась от радости. Сёстры-воспитательницы нахваливали: уж до чего прилежная и трудолюбивая, добрая да разумная! В приюте девочке так поглянулось после детдомовской казёнщины, что расцвела она отзывчивой душой и всяким умением. Аня показывала и рисунки свои, и первую вышивку, и обширное монастырское хозяйство со всей его живностью. И всё же видно было, что в ней, как во всяком ребёнке, душа просилась в семейный уют, под родительский кров, как просится в дом выброшенный на холод котёнок, слабыми коготками царапаясь в дверь. «Ведь правда, я - хорошая?! Ведь правда?!»
Ехали обратно сквозь багряно-янтарный лес. Среди разлившейся прозрачной тишины стояли рощицы тонкоствольных берёзок под приглядом осанистых елей, застывших в вековечных думах. С их разлапистых веток свисал зеленовато-пепельный мох, словно старческая проседь времени. Казалось, мчалась ещё этим лесом конная дружина Евпатия Коловрата, позвякивая стременами и посверкивая кольчугами, всё пытаясь настигнуть ворога, поганящего Русь. Неслись они, древние и седобородые витязи, и не могли настигнуть, заставая на пути лишь пепелища и разор. Осеннее шафрановое солнце катилось над нами по овершьям деревьев. Старинной исщербленной сталью взблескивали излучины тихих старорусских рек с певучими былинными именами. Изредка выбегали на обочины нищие, точно разграбленные деревеньки и юродливо щурились подслеповатыми окнами. Будто выпрашивая на опохмелку, пьяненько куражась и приплясывая, они всё выпячивали голые рёбра скосившихся дощатых заборов.
И грызли меня дорогой вопросы: «Где сейчас родители девочки, оставившие её в детдоме? Как живётся-можется им? Как строят они своё счастье? И как спится им по ночам, не ведавшим терзаний маленького детского сердца, всё пытающегося найти вину в себе за то, что отреклись от него родители».
Стояла девочка у ворот и махала нам вслед своей тонкой рукой, что берёзка веточкой. В золотисто-карих глазах её той же древней рекой сквозила совсем взрослая грусть, искрясь веселинками на перекатах, кружась омутами женской печали. Чтобы мы не забывали её, так старающуюся быть хорошей и нужной людям. Чтобы знали и помнили.