Один день Николая Алексеевича
.

Стоит бронзовый Николай Алексеевич Некрасов на берегу великой русской реки Волги и размышляет: «Кому на Руси жить хорошо?» Давно стоит поэт, объятый думой, но никак не находит решения своему вопросу.

А вот мимо проходят две симпатичные девушки, одна другой краше, с походкой и взором цариц.

«Господи, - думает Николай Алексеевич, - красота-то какая! Да были ли этакие в наше время? Кажись, и не было. Всё в длинных юбках, помню, а здесь… Что губки, что щёчки - горьмя горят! А ножки, ножки-то! Ах ты, Господи!..»

Между тем очаровательные создания останавливаются, достают из сумочек сигареты и закуривают. Одна говорит, с наслаждением заглатывая дым:
- К-а-а-йф! Вчера ништяк поторчали! По штуке с рыла, но балдёж, я те скажу, охренеть! Машка с Гариком - в отрубе, Зинка - в дупель, Геша - в мат! Короче - финиш!

- Зава-а-ал! - восхищённо подхватывает подруга, делая частые затяжки. - Ну я тащусь, в натуре! А шнурки-то где, слиняли, что ли?

- Да заколбасились куда-то!..

«Жаль, плохо по-русски говорят! - с сожалением подумал Николай Алексеевич. - Иноземки! Жаль!»

Неподалёку останавливается группа молодых людей. Высокий юноша с красивым лицом и благородными манерами говорит:
- Костыль, ты засёк, здесь две метлы ошивались? Надо бы снять! Классный пиломатериал!

- Утухни, Лимон! - доброжелательно отзывается второй, столь же интеллигентного вида молодой человек. - Закатай губу, это Лёхи Гнутого тёлки!

«И эти тоже не наши!» - поскучнел великий стихотворец.

Внезапно подходит мужчина в лёгком не по сезону пальто, останавливается перед Николаем Алексеевичем и буднично спрашивает, слегка покачиваясь:
- Стоишь?

Певец горя народного хотел уже было ответить: стою, мол, чего же не постоять, если поставили, но одинокий опередил:
- Ну и стой!

Сделав пару шагов в сторону, он вдруг остановился и вновь обратился к поэту:
- Не, я тебе сначала стих расскажу!

Он подошёл ближе, ступил на мраморные плиты, зачем-то снял шапку, бросил её оземь, растопырил руки и запричитал:
- О, Волга! Колыбель моя! Любил ли кто тебя, как я? Один по утренним зарям, когда ещё всё в мире спит, и алый блеск едва скользит по тёмно-голубым волнам…

Человек в демисезонном пальто внезапно горько заплакал, и Николай Алексеевич почувствовал к нему такую нежность, что уже готов был сойти с пьедестала, чтобы обнять и утешить гражданина.

- Я убегал к родной реке, спешил на помощь к рыбакам, катался с ними в челноке… и пузырёк держал в руке! - внезапно закончил прохожий словами, не имеющими ничего общего с теми, которые были рождены в душе поэта полтораста лет назад. Затем он поднял шапку, глотнул мутноватой жидкости из маленькой бутылочки и по-военному отдал Николаю Алексеевичу честь, сказав при этом:
- Хороший ты мужик, Коля! Хор-роший! Ты понял меня? Ну вот и стой! А мне надо… это… - мужчина не договорил, заёжился, засучил ногами и мелкой рысью скрылся за углом.

День клонился к закату.

Там, куда смотрел Николай Алексеевич, небо было тёмным, грозовым. Волга, словно несжатая полоска, отделяла его от огней большого города, шумного и суетливого. Поэт привычно сложил руки на груди, слегка отставил правую ногу и вдруг неожиданно для себя произнёс:
- Заколебали, блин!.. Никакой пользы