ЖИЗНЬ ДО И ПОСЛЕ
Причитали. Плакали. Вытирали глаза и разговаривали вполголоса. Как обычно, когда просят, не разводись ради детей, ничего удивительного. Он молчал. Пожимал протянутые ему руки, кивая, выслушивал сочувственные слова. Может в чем-то даже поливая ее грязью. Рядом с ним стояла ее мать -не высокая и полная, с серым лицом и красными от слез глазами. Он покосился на нее и подумал, как они похожи - его теща и его теперь уже бывшая жена. Пожалуй, в первый раз со дня знакомства он видел её мать в таком горе. Неудивительно, конечно - дочь развелась с мужем. У него и самого на сердце было тяжело, тягостно, тоскливо. «Разведен «- он примерял к себе это слово и не мог к нему привыкнуть. «Разведен ««Разведен » …
Ему хотелось, чтобы судебный процесс прошел скорее. Неприятно было. Внезапно пришла мысль о викингах - вот кто знал толк в разводах. Прервали брак и вошли теперь люди, в другую жизнь, и считали, что так им будет лучше. Собственно говоря, и христиане ведь считают так же. Так к чему эти слезы, сдавленные рыдания? Почему просто не порадоваться за этих супругов, которые разошлись по разным мирам, где нет ни боли, ни страданий? Тем более уж надо радоваться за его жену, которая настрадалась за последний месяц так, что на нее было стыдно смотреть, словно ты виноват был в том, что весь этот процесс затеяла не она, а он…
. Он сейчас, наверное, не должен быть в состоянии о чем-либо думать, его должно душить огромное горе. Но он чувствовал только непривычность обстановки и еще глухое раздражение.
День клонился к полудню, площадь перед судом была залита солнцем, похоже на парк. Он надел темные очки, спрятался за ними от окружающих. Не хотелось возвращаться в квартиру. Сейчас бы уехать куда-нибудь к тихому озеру. Сидеть на берегу, бросать лениво в воду камешки и ни о чем не думать, привыкать к своему одиночеству. Нет, не к одиночеству, его он не чувствовал. Это было другое ощущение, еще неясное, удивительное, непонятное.
Бракоразводный процесс закончился, и все побрели к своим привычным для них делам.
Квартира встретила запахом одиночества, непривычным беспорядком.
он закурил, прислонившись к подоконнику. На столе валялись обертки, пакеты, в углу выстроились бутылки. Когда жена подала на развод, он перестал и убираться, только в детской комнате поддерживался идеальный порядок. Ему вдруг захотелось войти туда, посмотреть, как комната выглядит теперь, без маленькой бусинки… А может быть, надо было разводиться с женой без посторонних людей, побыть наедине с ней?
Окно распахнуто настежь, но все равно присутствует тяжелый, сладковатый запах. Этот запах когда-то большой крепкой семьи ячейки общества, если хотите, тут уже давно его нет, он исходил от жены и её желания постоянно его поддержать. Он подумал, что надо бы всё поменять - это последнее, что осталось от семьи, и именно оно пропиталось этим запахом. Все остальное он собрал в огромный мешок и отнес на помойку сразу же, как она ушла. Он не хотел, чтобы что-то от этой безнадежности оставалось в доме хоть на одну лишнюю минуту.
Он присел на детское креселко у окна и вытряхнул из мятой пачки еще одну сигарету, удивляясь, что не слышит окрика. Жена никогда не позволяла курить в квартире, и восемь лет совместной жизни они курили на лестничном пролёте, у исписанной неприличными словами и украшенной грязью стены.
Комната была почти пуста. Жена была для него нет в его душе мертва, в этом не было никаких сомнений.
Он достал из шкафа старый альбом и открыл на первой странице. Считалось, что это их - его и ее - семейный альбом, гарант счастливой супружеской жизни. Остальные фотографии - детские, юношеские были разложены по другим альбомам, которые постоянно куда-то прятались. Этот же всегда лежал на самом видном месте и без конца показывался гостям и знакомым.
Он пристальнее вгляделся в лицо на фото. Пухлые губы, круглые глаза, жидкие волосы, неумелый макияж. Рот похож на проведенную красным фломастером черту. Он всегда считал её если не полной то склонной к полноте, даже фраза «Хочешь увидеть, свою жену в будущем посмотри на тёщу». Частенько крутилась в его голове. Так она это себе придумала…
И он вернулся на кухню. И снова ее фотография - на столе она считала что на ней самое ее идеальное тело. Он подумал, что она всегда выглядела хорошо… Так он для себя решил.
Ему отчаянно хотелось остаться одному, чтобы до конца осознать, что случилось. Окружающие мешали, их разговоры казались глупыми, фальшивыми. Он не понимал, зачем все звонят ему? Их он сегодня не хотел видеть. Слишком большая перемена произошла в его жизни, чтобы выносить ее на обсуждение толпы.
И когда теща пришла взять некоторые бусинкины вещи вдруг появилось ощущение, что его жена не ушла, она все еще тут, и это ее шаркающие шаги раздаются в коридоре, приближаются, приближаются… Он тряхнул головой. Надо сдержаться, потерпеть до того момента, когда теща уедет к себе. Нельзя сейчас с ней спорить, совсем неподходящее время.
Теща вошла в кухню с утомленным, заплаканным и, тем не менее, удовлетворенным лицом. Такое же выражение часто было на лице его жены. Она постоянно была на ногах, бесконечно мыла полы, выбивала ковры, вытирала пыль, натирала мебель полиролью…
А он отправлялся спать с чувством вины. Когда он спрашивал, зачем ты каждый день пылесосишь она читала ему лекцию о том что шерсть от собаки мешает ей жить.
Она постоянно была занята.
- Наташа, ты б отдохнула, - говорил он ей, видя, как она хватается за поясницу, во второй раз за день моя полы. Но она с трудом выпрямлялась и грустно смотрела на него. А затем возвращалась к своему занятию.
…Он понял, что снова задумался и уже давно стоит, уперевшись руками в стол по краям раковины.
Странный день. Он постоянно думает о прошлом, вместо того, чтобы думать о будущем новом чистом и светлом без ссор и выяснений, без упрёков и обид. Теща продолжала чем-то шуршать в детской. Он распахнул окно и высунулся на улицу. Холодный осенний вечер спускался на город, пахло сыростью и листвой. Время уже довольно позднее, но на детской площадке еще играют малыши - ведь светло, а моя родная мышка с осталась с ней…
Сейчас, в какую-то минуту прозрения, он понял, почему - она не хотела его ни с кем делить. Ей нужно было, чтобы только он был дома - постоянно. Она не любила его отлучек, она так жадно его любила что не могла перебороть в себе его постоянные пропадания. Когда он возвращался домой с охоты, жена все так же сгибалась над совершенно чистыми полами, или чистила что-то - и только губы ее были плотно сжаты, а кинутый на него взгляд - жалостливым и укоризненным.
Почему,? Он звал ее с собой очень часто, его друзья специально звонили ей и приглашали отдельно, но она никогда почти с ним не ходила - по ее словам, не отпускали домашние дела. Какие дела? В сотый раз вымыть полы. Однажды он сказал ей об этом, и целый вечер она молча плакала, продолжая свою бесполезную работу.
А он постоянно чувствовал себя виноватым, словно недостаточно было с него того, что он работает до восьми вечера, и выносит мусор, и традиционно чистит картошку, и заботится о том, чтобы холодильник не был пуст.
Теща заглянула на кухню и посмотрела на него своими глазами. Подошла и тяжело опустилась на стул. Он смотрел на нее молча, не зная, о чем говорить. Казалось, он должен извиниться за что-то, может быть, покаяться, что сломал ее дочери жизнь, хотя никогда ничего такого не делал.
Что это на него нашло? Он потерянно стоял посреди коридора, пока за тещей не закрылась дверь, снова чувствуя себя виноватым, представляя, как она, сгорбившись, бредет по улице, и из ее глаз катятся маленькие слезы. Почему-то думать об этом было неприятно.
Вернувшись в кухню, включил чайник, но потом вдруг подошел к подоконнику и взял бутылку водки. Установив ее на столе, заглянул в холодильник, достал кусок колбасы, миску с салатом, поставил на стол большую рюмку с толстым дном. Огляделся беспомощно - в квартире не было ни одной пепельницы. Он поставил вместо пепельницы пиалу и сел за стол, чтобы теперь отпустить мысленно жену так, как хотелось ему - в одиночестве, наедине с ней и их общей, восьмилетней семейной жизнью.
Эта пиалка вместо пепельницы, водка, не перелитая в графин, сам сигаретный дым в квартире - это было прощание с этими восемью годами, с постоянным чувством вины, переход в другую эру. Для него это действительно была целая эра - долгие-долгие годы, без начала и без конца, без краев…
Он налил в рюмку и выпил, не поморщившись. Его преследовало лицо жены - усталое и укоризненное. Он припомнил, какое чувство неловкости постоянно испытывал, возвращаясь домой -- за этой дверью было укоризненное и обиженное лицо. Она всегда была на него обижена, но не говорила ни слова, и он жил под гнетом этой обиды днями, месяцами, годами.
Она была постоянно на ногах, вставала в шестом часу утра - и вошкалась на кухне мешая ему спать! Он вскакивал с постели, сам не зная, зачем - и страдал потом над чашкой молока и борщом, пока она суетливо вытирала пыль, мела пол. Боже мой, почему нельзя было, спокойно покушать… Он выдумывал себе несуществующую работу, которую якобы не успел сделать, и уходил…
Из-за дыма очертания предметов на кухне потеряли четкость, а может быть, алкоголь добрался до его усталого мозга. Ему очень хотелось бы сейчас не испытывать ничего, даже какого- либо блаженства, но не получалось. Воспоминания навалились, и - удивительно - в них не присутствовало чувства вины перед женой. Он рассматривал свою семейную жизнь через призму времени, рассматривал внимательно и спокойно, прощаясь с ней, прощаясь с женой.
Он никогда не мог объяснить, от чего именно - так все произошло даже себе не мог. От этой безрадостности существования, от этих двух загнанных в угол жизней, от страданий, которые грызли его жену.
…Он сидел за столом, тяжело на него навалившись. Лицо его еще больше погрустнело, даже кожа стала серее. Словно он еще раз прожил все эти годы. Восемь лет. С чувством вины. В чем? В чем я был виноват перед тобой?..
Он почти никогда не обидел ее ни единым словом. Он исправно ездил к теще, он не был жмотом, не требовал денежных отчетов. Почему, Наталья?.. Он почувствовал, что голову его словно сдавило обручем. Восемь лет, Господи. Восемь лет он был виноват, хотя на самом деле по-настоящему виноват была она. Почему же? Ведь она так не считает?
Он мучился этими мыслями- каждый день и каждый час. Особенно, если что-то делал для себя - или не мучился ,. Ему было стыдно, что он оставил ее одну там - среди жужжания пылесоса, а сам сейчас поедет жить - работать, есть, общаться с людьми. …
Он быстрым шагом прошел в прихожую, надел ботинки, сдернул с крючка куртку, вышел из квартиры и закрыл за собой дверь. Город был напоен ароматами приближающейся зимы, звуками, шорохами, детским смехом.
Почему ты так решила, Наташа? И он запрокидывал к небу лицо, и слезы стекали по щекам, покрытым уже морщинами. Почему ты решила за нас двоих я дурак поддался тебе? Ведь я просил тебя, Наташа… или мы потеряли друг друга…
Голубое-голубое, чистое, покоем дышащее небо простиралось над его головой, успокаивало и отвечало на вопросы. Ты ни в чем не виновата, Наташа. Только в том, что не смогла сопротивляться. Ты смутно чувствовала несправедливость и винила меня… Ты всю жизнь была уверена, что охота - зло, так тебя мать настроила с детства потому- что твой покойный отец поступал так же, как я, а сама ты не годна ни на что, кроме мытья полов - только так тебя будут хвалить. Бедная, бедная… И я не смог помочь тебе. Да и сможет ли бы кто-нибудь?