«Блокпост „Акация“»
Ну вот и всё, остались мы —
Я и Андрюха с Костромы,
В живых на нашем блокпосту среди акаций,
Есть пулемёт, есть автомат,
Есть мой подствольник без гранат,
И где-то далеко комбат хрипит у рации
Нам батя в рацию кричит:
«Всем действовать по плану «Щит!»,
А нам с Андрюхой всё равно — что щит, что меч…
Наш лексикон предельно прост,
Идёт атака на блокпост,
Нам не до планов, нам бы головы сберечь
Горячих скатов чёрный дым,
Орём: «Спецназ непобедим!»,
Хоть чёрным стал Андрюхин
Краповый берет, и у его КПВТ
Есть нотки в голосе не те:
Как говорится, чем богат — другого нет
Я посчитал сквозь эту тьму —
Примерно сорок к одному,
А это — пуля или плен, одно из двух,
И оба поняли — хана,
Но тут очнулся старшина,
И матом поднял наш почти упавший дух
Я слышу, он орёт сквозь дым:
«Ща рукопашную дадим,
Едрёна сила, чтоб твою, державы мать…»
Вот этот краповый берет —
Бесплатный пропуск на тот свет,
Для тех скотов, что захотят его сорвать
Потом всё было, как во сне:
Пришли ребята на броне,
Кругом свои, и наша кончилась война,
А мы сидим, как дураки —
Спина к спине, в руках — штыки,
Акация, блокпост, и тишина…
И что-то говорит комбат,
И мы смеёмся невпопад,
И матерится, как сапожник, старшина —
Мы были здесь, и не сдались,
Но пятерых не дождались
Кого-то — мать, кого-то — дочь, кого — жена
Я поднимаюсь во весь рост,
За мой расстрелянный блокпост,
И сам не верю, что я цел и невредим,
И белой краской на посту,
Чтоб было видно за версту,
Я написал: «Спецназ непобедим!»
И белой краской на посту,
Чтоб было видно за версту,
Я написал: «Спецназ непобедим!»…
МИША
Без ружья и снаряженья
И без скатки вещевой,
Вышел сам из окруженья,
Без суда и возраженья
Расстреляли, раз живой.
Так, наверно, было надо,
Если есть указ-закон,
Что вернуться в часть солдату
Можно только целиком.
В самый страшный бестолковый
Первый год большой войны
Ты погиб от пустяковой
Жаркой пули и вины.
Ни на марше, на параде,
Ни на самый высший суд
Над страною славы ради
Твой портрет не пронесут.
Никому до Миши дела
В мире не было и нет.
С фотографии несмело
Смотрит он на белый свет.
Словно вновь ему неловко,
Что нет пенсии вдове,
Что никак опять винтовку
Не найти в густой траве.
Миша, все за всех в ответе,
Всем открыты небеса,
Помолюсь на этом свете,
Глядя в тихие глаза.
8.5.18
Есть мириады мудрецов которые плодят безумие и смерть миров… закаленные цепи для новых поколений одураченных рабов .Нет справедливости в природе, сей вымысел навязан нам !? И в этом грязном хороводе суеты мирской, мы все на вечно обвенчаны с войной… Напрасно …мы видим что хотим? а делаем иначе .Наш мир Погиб… в очернившей пелене …наш мир молчит. …в стеклянной мгле …
Про военного
Играл он со смертью
«И в чёт, или нЕчет»,
В больничной палате
Наверно подлечат.
Он знал, что волненье,
Закончится где-то,
И дырка в пластине
У бронежилета.
И пуля вторая,
Разрывы так грубы,
И жизнь вытекала
Четвёртой группы.
Приходит бессилье,
Родные всплакнули,
Молчала Россия
У нас в карауле.
Трясёт всю Европу. Теракт за терактом.
До дрожи колотит. Уже может хватит?!
Кому доказать и чего вы хотите?!
Молчит почему Он - небес долгожитель?
Молиться без толку, смириться - отвратно.
А люди, как волки - матёра их хватка.
Там око за око и пояс шахида,
Война - это плохо! Сродни суициду.
Что вам не хватает? Детишек не жалко?
Увозят в палаты на креслах -каталках.
Вы сеяте хаос, прикрывшись кораном.
Кто жизни лишает - далёк от ислама.
Стихи моего деда с фронта
Кричали вдогонку вороны-сороки
Пока ещё целы и руки, и ноги.
Пока не прострелена ткань у шинели
Мы мстить обещали - не очень умели.
В бомбёжку нырнули в землянку от воя
Фашистское тело находим живое.
Мальчишку, лет двадцать, с разорванной раной
Зубами стучащий, нелепый, незваный.
И мы с автоматом, ругаемся матом,
И полная власть над немецким солдатом.
Наверно его не увидит Европа,
Ответит за Гитлера и Риббентропа.
Объявить войну может любой, но выстоять не каждый.
Пули
воздух стежками шьют,
хрипло осколки рвутся.
Нулит
время счастливых минут
тяжесть свинцовых унций.
Выжить
прорваться любой ценой,
в цинк бы не обернуться.
Ближе,
быстрей бежать по прямой,
только колени гнутся.
Снайпер
слева на «девять часов»,
смотрит в глазок прицельный.
Крайний
и первый к бою готов
передалось по цепи.
Страшно
все книжки безбожно врут,
в подвиге нет геройства.
Каждый
нерв, как натянутый жгут,
мозг не обманешь! Бойся!
Кровью
багровой рдеет закат,
поле туманом стелет.
Горем
и плачем укрыт солдат,
женщины овдовелой.
У каждого из нас свое отношение к Великой Отечественной или, как мы ее теперь называем, Второй мировой войне. Тех, кто на самом деле воевал, почти не осталось, другим она знакома понаслышке: из рассказов родных, книг и кинофильмов. Первые - не могут о ней забыть, вторые - не очень хотят о ней знать. Такова жизнь.
А как бредили войной мальчишки послевоенного поколения: не пропускали ни одного фильма, взахлеб читали «Сильных духом» Медведева, спрашивали друг у друга:
- А ты, ты бы смог, как Олег Кошевой или Матросов?
И когда мой приятель с ухмылкой ляпнул:
- Смотря, сколько бы мне за это заплатили! - я так растерялся, что даже забыл его ударить… Сегодня это процветающий бизнесмен, траченный молью новый русский. Ресторан его предприимчивого сыночка находится в самом центре города.
Все это так, но лично мое отношение к войне сформировано не без помощи одного потрепанного листка, маминого письма отцу на фронт. Сейчас их обоих давно нет, и я думаю, они простят, если я открою одну маленькую семейную тайну.
Как письмо, посланное на фронт, попало ко мне? Это сама по себе тоже интересная история. В жизни нашей семьи немаловажную роль сыграли цыганские гадания. Моим родителям, папе и маме, во время войны гадали порознь, и оба гадания сбылись. Мне в детстве тоже цыганка нагадала, что быть мне большим человеком, генералом - вот я и жду все, надеюсь…
…Каждый вез с фронта, что мог, а мой отец - все мамины письма. Потому, что еще в 1942-ом, в Крыму, ему нагадала молоденькая цыганка с тремя детьми мал-мала меньше:
- Сбережешь, офицер, весточки из дому - вернешься целым и жданным!
И когда мне перед уходом в армию попал на глаза внушительный короб с письмами, я понял, как мама его любила…
Вот несколько строк из того письма:
- «Ты знаешь, Бума, твоя выходка с подарком оказалась обидной и глупой… О Цюпе и Мише у нас до сих пор ничего не слышно, и теперь мама часами смотрит на черный футляр подаренного тобой мыла. Смотрит и плачет…»
Я никогда не видел этого прекрасного футляра, меня еще вообще тогда не было на свете, но я его представляю себе так, будто он, черный, с золотыми разводьями дивных сказочных рисунков, находится сейчас перед моими глазами. Интересно, правда?
Суть дела в том, что в июле 44-го папа сумел вырваться на побывку после ранения в освобожденный от немцев Херсон. К тому времени уже вернулись из эвакуации в Узбекистан моя мама, бабушка и 12-летняя двоюродная сестричка-сирота, родители которой в 41-ом не успели отсюда бежать, оказались в оккупации и, как тысячи других евреев, были замучены возле Зеленовки.
Фронтовик-окопник капитан Авраам Бронштейн, хоть и ушел от нас после войны в другую семью, был неплохой человек: добрый, из тех еврейских шутников, что часто шутят невпопад, чем иногда, совсем того не желая, могут невольно причинить боль другим.
Он привез всем роскошные подарки. Мамочке - пуховый платок; сестрёнке Инне - блестящие, на толстом белом ватине узконосые резиновые ботики; а бабушке - тот самый футляр, со сладко пахнущим, необычайной красоты, узорчатым брусочком прозрачно-розового мыла.
В те времена с предметами личной гигиены было туго, бабушка пришла в совершеннейший восторг, разглядывая и нюхая чудный подарок. Пока наш щедрый даритель не молвил загадочно:
- А вы прочитайте, что там написано, мама…
Бабушка, улыбаясь, взяла очки и… раздался страшный, неслыханный никогда здесь крик, ей стало плохо, время спрессовалось в сжатые ужасные мгновенья, в комнату вошло горе. На подарке немецким готическим орнаментом было начертано: «Продукт произведен из чистого еврейского жира».
Летним вечером далекого 44-го года из дверей дома по улице Суворовской, 10, вышла скромная похоронная процессия: моя сестра Инночка, мама, закутанная в темный платок, бабушка и офицер действующей армии, на лице которого легко читалась обида и недоумение: как же так, он только хотел пошутить, и вот, на тебе…
Где-то в дальнем углу двора под тусклым светом керосиновой лампы вырыли в земле жалкую ямку - моя семья хоронила мыло.
Вот о чем это письмо моей мамочки в действующую армию.
***
Теперь, когда жизнь практически прожита, отца и матери давно нет, мое представление о войне, а точнее, ее итогах, значительно изменилось. И если бы отец был жив, то я сейчас, накануне 71-й годовщины Великой Победы, сказал бы ему:
- Знаешь, папа, ты только не обижайся, завтра твой день, и мне это больно говорить, но настоящие результаты сражений оцениваются не сразу после капитуляции противника, а через десятки лет, когда выясняется, какие уроки вынесли стороны из своих побед или поражений.
Потому что проигравшие, сделавшие верные выводы из поражения, в итоге могут оказаться победителями. Как та же фашистская Германия, которая, став демократической страной, не только залечила раны, но и обеспечила населению один из самых высоких уровней жизни в Европе, помогает другим, стремится искупить вину перед пострадавшими и процветает, процветает, процветает… Чего, увы, не скажешь про нас.
Не спрашивай меня, кто виноват, потому что я отвечу тебе твоими же словами: помнишь, как ты когда-то рассказывал мне, кого больше всего не любили и презирали на фронте? Я предположил, что, наверное, трусов, но ты не согласился и сказал, что это в природе человека - бояться смерти или ранения. И ничего страшного: таких ребят вы перевоспитывали и, в конце концов, большинство нормально воевало и даже вернулось домой с наградами. А вот самыми презираемыми были мародеры - подонки, грабящие убитых и раненых, не гнушающиеся вырывать золотые коронки с зубами и срезать перстни с пальцами.
Так вот, вы воспитали нас, чад своих неразумных, радующихся, что наши папы - победители, а мы - своих деток, быстро забывших подвиг дедов в борьбе с коричневой чумой, так, что по всему постсоветскому пространству и, в частности, в нашей многострадальной Украине, на ключевых постах вдруг оказались мародеры. Причем, не какая-нибудь мелкая шушера, а олигархическая клоака, грабящая свой народ и доводящая его до полного убожества. Вы - выдержали смертельную схватку с фашизмом, а мы - бессильно подняли руки, сдавшись в плен целой когорте сладкоречивых плутов и аферистов на доверии.
Сегодня, папа, наши политики спорят, кто быстрее обзовет другого фашистом. А мы раздумываем, на сторону какого очередного проходимца стать. Потому, что случилось самое страшное: утеряны верные ориентиры. Мы не просто застыли на месте, а с треском обрушились в бездну. Ты веришь, что такое могло произойти с детьми и внуками Поколения победителей?!
Вернувшись с фронта, вы первым делом взялись за возрождение народного хозяйства, причем, без всяких валютных кредитов, и с каждым годом жизнь многих людей становилась лучше. Ежегодно в начале апреля снижались цены. Ежегодно! А что стало с этими ценами сейчас, папа?!
Мне казалось, что, много лет проработав в школе, я открыл формулу фашизма, объясняя ученикам, что фашисты - это не обязательно убийцы. Потому как убийства - уже заключительный аккорд их вхождения во власть. А вот начинается фашизм с «мелких шалостей», когда украинцев начинают называть - хохлами и укропами, русских - кацапами и ватниками, а евреев - еще проще, жидами. С неуважения и ненависти к другим. Я уверен и настаиваю на этом: тот, кто ненавидит другого больше, чем любит себя - латентный фашист! Сегодня скрытый, а завтра - вы уж поверьте - непременно откроется во всей своей коричневой красоте!
Все это так, но разве не хуже - когда к власти приходят мародеры? Напомни мне: что вы делали с ними на фронте, папа?
А что бы вы с ними сделали сейчас? С теми, кто, плотно набив мошну, счел себя «победителем Победителей»?!
***
С Днем Победы - и надеждой, что в нас всё-таки проснутся гены наследников, и мы с корнем выкорчуем сорную траву, взошедшую на жизни и крови наших отцов!
Эмиль с королём
Эмиль с королём пошёл на войну,
Тем самым заставил плакать жену,
Сражался во имя короны?
- Солдатам обещаны кроны.
Зачем же Людвиг пошёл на войну,
Оставив старую маму одну
На пышные кёльнские парки.
- Солдатам обещаны марки.
Зачем же пошёл на войну Ахмед,
Оставив и жён, и вкусный обед.
Такая военная вера?
Обещаны доллар и евро.
Похоже солдат одинаков
Война - набор денежных знаков.
ПРАВДА ВОЙНЫ
Поле маков с могилами свежими,
Смерть ребёнка средь буйства весны:
Ничего нет ужаснее, нежели
Обнажённая правда войны.
В войне нет и не будет никакой чести и порядочности действий…
Мне холодно в краю родном
И я поссорился с дождём!
Я говорил ему «не лей»…
«Мне душу осенью согрей!»
Но в «Града» взрывах - бытия
Увы не слышит он меня!
Оглох, ослеп он, как и я Ведь рядом здесь сейчас ВОЙНА!
«Всю ночь войска провели без сна. Разнесся слух, будто сражение с рассветом возобновится, но затем узнали, что подписан приказ об отступлении, да иначе и быть не могло. Во многих полках оставалось едва сто человек, иные полки совсем исчезли, и солдаты собирались с разных сторон. Вся Можайская дорога была покрыта ранеными и умершими от ран, но при каждом из них было ружье. Безногие и безрукие тащились, не утрачивая своей амуниции и оружия.
Подобной битвы, может быть, нет другого примера в летописях всего света. Одних пушечных выстрелов было сделано французами семьдесят тысяч, не считая миллионов выстреленных ими ружейных патронов. Потеря наша убитыми и ранеными в сем сражении состояла из 26 генералов, 1200 штабс- и обер-офицеров и 40 000 нижних чинов. Французы не менее нашего потеряли. Лошадей зарыто на поле сражения 19тысяч. От гула 1500 орудий земля стонала за 90 верст. Таким образом кончилось славное Бородинское побоище, в котором русские приобрели бессмертную славу.»