Дом, в который не стучатся:
Нищим нечего беречь.
Дом, в котором - не смущаться
Можно сесть, а можно лечь.
Не судить - одно условье,
.. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .
Окна выбиты любовью,
Крышу ветром сорвало.
Всякому ты сам Каин
Всем стаканы налиты
Ты такой как я хозяин,
Так же гостья, как и ты.
Мне добро досталось даром
Так и спрячь свои рубли
Окна выбиты пожаром,
Дверь Зима сняла с петли
Чай не сладкий, хлеб не белый
Личиком бела зато
Тем делюсь, что уцелело,
Всем делюсь, что не взято.
Трудные мои завязки
Есть служанка подсобит
А плясать - пляши с опаской,
Пол поклонами пробит
Хочешь в пляс, а хочешь в лёжку,
Спору не встречал никто.
Тесные твои сапожки?
Две руки мои на что?
А насытила любовью,
В очи плюнь, на то рукав
Не судить: одно условье.
Не платить: один устав.
28 июня 1920
Я пришёл к тебе за хлебом
За святым насущным.
Точно в самое я небо
Не под кровлю впущен
Только Бог на звёздном троне
Так накормит вдоволь
Бог, храни в своей ладони
Пастыря благого
Не забуду я хлеб-соли
Как поставлю парус
Есть на свете три неволи
Голод - страсть - и старость
От одной меня избавил,
До другой - далёко
Ничего я не оставил
У голубоокой!
Мы, певцы, что мореходы
Покидаем вскоре
Есть на свете три свободы
Песня - хлеб - и море:
Восхищённой и восхищённой
Сны видящей средь бела дня
Все спящей видели меня
Никто меня не видел сонной.
И от того, что целый день
Сны проплывают пред глазами
Уж ночью мне ложится лень
И вот тоскующая тень,
Стою над спящими друзьями
1920
На бренность бедную мою
Взираешь, слов не расточая.
Ты каменный, а я пою
Ты памятник, а я летаю
Я знаю что нежнейший май
Пред оком вечности ничтожен
Но птица я и не пеняй
Что легкий мне закон положен
Добро любила ль, всем сердцем страстно.
Зло-возмущало ль тебя оно.
О Боже правый, со всем согласна!
Я так устала. Мне всё равно.
Месяц высокий над городом лег,
Грезили старые зданья…
Голос ваш был безучастно далек,
Хочется спать. До свиданья.
Были друзья мы иль были враги?
Рук было кратко пожатье,
Сухо звучали по камню шаги
В шорохе длинного платья.
Что-то мелькнуло, знакомая грусть,
Старой тоски переливы…
Хочется спать Вам? И спите, и пусть
Сны ваши будут красивы
Пусть не мешает анализ больной
Вашей уютной дремоте.
Может быть, в жизни Вы тоже покой
Муке пути предпочтете.
Может быть, Вас не захватит волна,
Сгубят земные соблазны,
В этом тумане так смутно видна
Цель, а дороги так разны!
Снами отрадно страдание гнать,
Спящим не ведать стремленья,
Только и светлых надежд им не знать,
Им не видать возрожденья,
Им не сложить за мечту головы,
Бури-герои достойны!
Буду бороться и плакать, а Вы
Спите спокойно!
Не сердись мой Ангел божий,
Если правда выйдет ложью.
Встречный ветер не допрашивают,
Правды с соловья не спрашивают.
Была б жива Цветаева,
Пошёл бы в ноги кланяться -
Пускай она седая бы
И в самом ветхом платьице.
Понёс бы водку белую
И пару вкусных шницелей,
Присел бы наглым беркутом -
Знакомиться ль? Молиться ли?..
Пускай была бы грустная
И скатерть даже грязная,
Но только б слышать с уст её
Про розовое разное.
Но только б видеть глаз её
Фиалковые тени
И чудо чёлки ласковой
И чокнуться в колени.
Жила на свете меточка
Курсисточкой красивой,
В бумажном платье девочка
Петлю с собой носила.
Писала свитки целые,
Курила трубку чёрную,
Любила спать за церковью,
Ходить в пацаньих чоботах.
И доигралась, алая,
И потеряла голову,
Одно лишь слово балуя,
Ты замерзала голая.
Один лишь стол в любовниках,
Одна лишь ночь в избранницах,
Ах, от тебя садовнику
Вовеки не избавиться…
Небесному - небесное,
Земному - лишь земное.
И ты летишь над бездною
Счастливейшей звездою.
Всё поняла - отвергнула,
Поцеловала - ахнула,
Ну, а теперь ответа жди
От золотого Ангела!
Пусть сыну честь - гранатою
А мужу слава - пулей,
Зато тебя с солдатами
Одели и обули.
И ничего не вспомнила,
Перекрестилась толечко -
Налей стаканы полные,
Зажри всё лунной корочкой!
Здоровье пью рабы твоей
Заложницы у Вечности
Над тайнами зарытыми,
Страстями подвенечными.
Какое это яблоко
По счёту своевольное.
Промокшая Елабуга,
Печаль моя запойная…
Была б жива Цветаева,
Пошёл бы в ноги кланяться
За то, что не святая ты,
А лишь страстная пятница.
И грустная, и грешная,
И горькая, и сладкая
Сестрица моя нежная,
Сестрица моя славная.
Дай Бог в гробу не горбиться,
Мои молитвы путая,
Малиновая горлица
Серебряного утра!
Два солнца стынут, - о Господи, пощади!-
Одно - на небе, другое - в моей груди.
Как эти солнца, - прощу ли себе сама?-
Как эти солнца сводили меня с ума!
И оба стынут - не больно от их лучей!
И то остынет первым, что горячей.
Мария Ивановна Цветаева
Когда-нибудь прелестное создание,
Я стану для тебя воспоминанием,
Там, в памяти твоей голубоокой
Затерянной - так далеко-далёко
Забудешь ты мой профиль горбоносый
И лоб в апофеозе папиросы,
И вечный стих мой, коим всех морочу,
И сотню - на руке моей рабочей -
Серебряных перстней, - чердак-каюту,
Моих бумаг божественную смуту
Как в страшный год, возвышенный Бедою,
Ты - маленькой была, я - молодою.
Это «когда-нибудь» случилось 31 августа 1941 года в городе Елабуге. Мария Ивановна Цветаева покончила жизнь самоубийством в возрасте 48 лет. 2 сентября 1941 года тело великой русской поэтессы было предано земле на Петропавловском кладбище. Где конкретно находится могила - неизвестно. Предположительно, это южная сторона кладбища. Через 20 лет после смерти, сестра поэтессы в предположительном месте захоронения установила крест.
Ещё через 10 лет вместо креста соорудили гранитное надгробие. В наши дни надгробие считается официальной могилой Цветаевой, но многие литературоведы выражают сомнение в правильности определения места захоронения.
Родилась Марина Цветаева 26 сентября 1892 года. По гороскопу она «Весы», а появилась на свет в год «Дракона». Эти знаки присущи людям с высоким интеллектом, открытым, честным, не способным к лицемерию. Они лишены элементарной дипломатии в отношении с другими людьми, горды, великодушны и интеллигентны. «Весам» нравятся отдельные личности, но толпа вызывает у них чувство неприятия.
Они, как добрые феи, мирят ссорящихся, но способны сами затеять ссору. В повседневной жизни «Весы» добры и общительны, умны и наивны. В их характере преобладает непоседливость, но весь парадокс в том, что они редко куда-то спешат.
Характер «Весов» - сплошные противоречия. У большинства из них прекрасно развита концентрация внимания. Им дано глубоко и досконально постигать серьёзные проблемы. Они критичны и неравнодушны к любому искусству, будь то литература, музыка или живопись. Им не нравятся яркие цвета, зато пастельная гамма вызывает у них чувство покоя и умиротворения. Характеру «Весов» лучше всего соответствуют такие времена года как весна и осень - своей неопределённостью, непостоянством и ожиданием перемен.
Всё вышесказанное прекрасно характеризует великую русскую поэтессу первой половины XX века. Внешность Цветаевой чем-то напоминала фигуру мальчика. Широкие плечи, тонкая талия, лёгкие и быстрые движения. Небольшой рост - 163 см. Волосы золотисто-каштановые, мягкие и вьющиеся. Но они рано начали седеть. Глаза зелёные - цвета винограда.
Осанка строгая и стройная. Черты лица чёткие и точные. Лицо всё время было наполнено внутренним движением, загадочной выразительностью. Оно было насыщено самыми разными и неповторимыми оттенками, как вода и небо.
Голос высокий и звонкий. Фразы короткие, скорее реплики. Мария Ивановна умела слушать других. Никогда не стремилась морально подавить собеседника. Но в споре была опасна: точной и беспощадной фразой мгновенно сражала оппонента.
Любую историю рассказывала блестяще. Читала темпераментно. Всё сложное и запутанное мгновенно прояснялось в её исполнении. Обладала удивительно щедрой душой. Спешила спасти, помочь, выручить. Делилась последним, самым необходимым, так как лишнего у неё никогда не было.
Никогда не выглядела беспомощной, но всегда - беззащитной. Проявляла снисходительность к чужим людям, но к друзьям и своим детям была требовательна и придирчива.
Не игнорировала моду, но не всегда могла следовать ей в связи с финансовыми трудностями. Никогда не носила дешёвые подделки, а в годы эмиграции приобретала модные вещи в магазинах «second hand».
Спать ложилась поздно, перед сном всегда читала. Вставала рано, можно сказать, с первыми петухами. Обожала природу: горы, леса, скалы. Считала, что связана с ними кровными узами. Морем восхищалась с детской непосредственностью. Ненавидела быт за то, что он безжалостно «пожирает» бесценное время, необходимое совсем для другого - основного и главного.
Сама Марина Ивановна Цветаева говорила: «Мне внешне плохо. Мне всегда внешне плохо. Поэтому я не люблю всё внешнее, не считаюсь с ним абсолютно, не отдаю ему должного уважения и не требую ничего с него. Всё, что я люблю, превращается из внешнего во внутреннее. С первого мгновения моей любви перестаёт быть внешним, и этим опять-таки теряет свою ценность, хотя и в обратную сторону.
Так, например, у меня есть оставленный морским отливом окаменелый каштан. Это вовсе не вещь, а талисман - знак. Чего? Да хотя бы приливов и отливов. Если потеряю его, буду горевать. Потеряв 100 тысяч царских рублей в государственном банке (революция), я не огорчилась ни на минуту, ибо, не видя никакой с ними связи, не считала их своими. В душе моей они не числились. А потому, не имея их, не теряла.
У моря я томлюсь. Мне не нужно столько красоты. Такая красота накладывает огромную ответственность непрерывного восхищения. Меня такая непрерывность красоты угнетает. Мне нечего дать взамен. Я всегда любила непрезентабельные скромные вещи: простые и пустые места, которые никому не нравятся, которые мне доверяют о себе сказать. И меня, я это чувствую, любят…"
Русская православная церковь не отпевает самоубийц. Но патриарх Алексий II в отношении Марии Цветаевой нарушил запрет и дал благословение на её отпевание по случаю 50-летия со дня кончины. Отпевание состоялось в храме Вознесения Господня у Никитских ворот в городе Москве в 1990 году.
… Парадокс, однако, состоит в том, что поэтическая речь - как и всякая речь вообще -- обладает своей собственной динамикой, сообщающей душевному движению то ускорение, которое заводит поэта гораздо дальше, чем он предполагал, начиная стихотворение. Но это и есть главный механизм (соблазн, если угодно) творчества, однажды соприкоснувшись с которым (или:которому поддавшись), человек раз и навсегда отказывается от всех иных способов
мышления, выражения -- передвижения. Речь выталкивает поэта в те сферы, приблизиться к которым он был бы иначе не в состоянии, независимо от степени душевной, психической концентрации, на которую он может быть способен вне стихописания. И происходит это выталкивание со стремительностью необычайной: со скоростью звука, -- высшей, нежели та, что дается воображением или
опытом. Как правило, заканчивающий стихотворение поэт значительно старше,
чем он был, за него принимаясь. Предельность цветаевской дикции в
«Новогоднем» заводит ее гораздо дальше, чем само переживание утраты; возможно, даже дальше, чем способна оказаться в посмертных своих странствиях душа самого Рильке. Не только потому, что любая мысль о чужой душе, в отличие от самой души, менее отягощена души этой деяниями, но и потому, что поэт вообще щедрей апостола, Поэтический «рай» не ограничивается «вечным блаженством» -- и ему не угрожает перенаселенность рая догматического. В отличие от стандартного христианского рая, представляющегося некоей
последней инстанцией, тупиком души, поэтический рай скорее -- край, и душа
певца не столько совершенствуется, сколько пребывает в постоянном движении.
Поэтическая идея вечной жизни вообще тяготеет более к космогонии, нежели к теологии, и мерилом души часто представляется не степень ее совершенства, необходимая для уподобления и слияния с Создателем, но скорее физическая (метафизическая) длительность и дальность ее странствий во Времени. В принципе, поэтическая концепция существования чуждается любой формыконечности и статики, в том числе -- теологического апофеоза. Во всяком случае, Дантов рай куда интереснее его церковной версии.
Вчера еще в глаза
глядел,
А нынче - все косится в сторону!
Вчера еще до птиц сидел,
-
Все жаворонки нынче -
вороны!
Я глупая, а ты умен,
Живой, а я остолбенелая.
О вопль женщин всех
времен:
«Мой милый, что тебе я сделала?!»
И слезы ей - вода, и кровь -
Вода, - в крови, в слезах
умылася!
Не мать, а мачеха -
Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.
Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая…
И стон стоит вдоль всей
земли:
«Мой милый, что тебе я сделала?»
Вчера еще в ногах
лежал!
Равнял с Китайскою
державою!
Враз обе рученьки
разжал, -
Жизнь выпала -
копейкой ржавою!
Детоубийцей на суду
Стою - немилая,
несмелая.
Я и аду тебе скажу:
«Мой милый, что тебе я сделала?»
Спрошу я стул, спрошу
кровать:
«За что, за что терплю и бедствую?»
«Отцеловал - колесовать:
Другую целовать», -
ответствуют.
Жить приучил в самом
огне,
Сам бросил - в степь
заледенелую!
Вот, что ты, милый,
сделал мне!
Мой милый, что тебе - я сделала?
Все ведаю - не прекословь!
Вновь зрячая - уж не любовница!
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть-
садовница.
Само - что дерево трясти!
-
В срок яблоко спадает
спелое…
- За все, за все меня
прости,
Мой милый, - что тебе я сделала!
«Мне нравится, что вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не вами,»
Когда-то много лет назад,
Цветаева лгала кому-то этими словами.
Не может нравится, когда
глаза любимые до боли
не смотрят долго на тебя,
не по указу, а по доброй воле.
Когда пронизанная жилами рука,
в чей чувствуется мужества начало.
Не гладит по щеке тебя
и не сжимает плеч твоих устало.
Когда как вишни спелые уста,
не говорят приятных нежных слов.
Когда душа, ради которой ты умрёшь.
Не излучает для тебя любовь.
«Мне нравится еще, что вы при мне
Спокойно обнимаете другую»
Да Господи, скажи мне как?
как могут сцены эти нравится, я не пойму!
Когда, он лицемерно на глазах
кружится в танце вместе с ней
и на поклоне подаёт ей руку.
Муки.
Ах до чего ж сильны все эти муки.
Но до чего же надо сильной духом быть,
Чтобы за эту боль благодарить.
-За то, что вы больны - увы! - не мной,
За то, что я больна - увы! - не вами!"
Закончила Цвеаева свой слог.
И я закончу теми же словами.
Сегодня, часу в восьмом,
Стремглав по Большой Лубянке,
Как пуля, как снежный ком,
Куда-то промчались санки.
Уже прозвеневший смех…
Я так и застыла взглядом:
Волос рыжеватый мех,
И кто-то высокий - рядом!
Вы были уже с другой,
С ней путь открывали санный,
С желанной и дорогой, -
Сильнее, чем я - желанной.
- Oh, je n’en puis plus, j’etouffe* -
Вы крикнули во весь голос,
Размашисто запахнув
На ней меховую полость.
Мир - весел и вечер лих!
Из муфты летят покупки…
Так мчались Вы в снежный вихрь,
Взор к взору и шубка к шубке.
И был жесточайший бунт,
И снег осыпался бело.
Я около двух секунд -
Не более - вслед глядела.
И гладила длинный ворс
На шубке своей - без гнева.
Ваш маленький Кай замерз,
О Снежная Королева.
Сверхбессмысленнейшее слово: Расстаемся. - Одна из ста? Просто слово в четыре слога, За которыми пустота.