Не казни себя, милый, не надо,
Да, не смог нам жизнь устроить,
Мне дарован ты - наградой,
И не смей слезу беспокоить!
Да, нам трудно с тобой, не сладко,
Да, трудились от темна до темна,
До красивых вещей были падки,
И порвали свои стремена…
Да, бывало грустили тяжко,
Но, как песни с тобой мы пели,
И смеялись, напившись бражки,
До утра на постели скрипели!
Ну, давай, не гневи во мне львицу,
Перестань смотреть в пустоту,
Обними поскорей озорницу,
Подари мне души теплоту!
Мне нравятся твои уставшие глаза,
Когда откинувшись на кресла спинку,
Ты нежно смотришь на меня, скользя,
По всей фигуре, со слезинкой.
Я благодарность вижу в взгляде том,
И радость считывать не устаю,
До смерти жить в сердечке золотом,
Глазами шепчешь: - Милая, люблю!
В родных ладонях тёплых утопаю,
Целую снегом побелённые виски,
К твоей груди безмолвно припадаю,
Дожили вместе - до гробовой доски…
Я уселся в удобное кресло и погрузился в интернет,
Там в любви в стихах признался, обманул, тут спору нет!
Ведь в глаза твои не глядя, можно много говорить,
И красивыми речами, в душу двери отварить!
Нынче в моде из забав - виртуальная любовь,
Только что от неё толку, коль не стынет в жилах кровь!
Расстоянье что нас делит, я не глядя, проскачу,
Только надо убедиться, что я этого хочу!
Ты в общении прекрасна и на фото лучше всех,
Но влюбиться я способен, даже просто в звонкий смех!
И откуда знать могу я, что мы в силах рассмотреть,
Через призму интернета, душу взять и разглядеть!
И быть может ненароком, повстречаемся с тобой,
И коль ты судьба моя, то пойдёшь ты вслед за мной!
За руки, держась, так крепко, мы по ветру полетим,
А пока, в удобном кресле, лишь по клавишам стучим!
Мне часто снятся сны
Добро, иль… зло
Что я… кому-то нужен
Прошедшие события
Кусочки лакомово счастья
В салате бурном, жизни
Брусникой сладких губ - наградою заслужен
Мне часто снятся сны
И тополя, высокие такие
И ветер теплый,
Полощет листья рук их Бесстыжие глаза,
Бесстыжий нос и рот
Товарищи, которые звонят мне
Говорят, что надо им, что я могу помочь им И что с людьми, я снова дружен
И девушки, проживши жизнь, с каким-то нелюбимым иль любимым мужем
Супружески меняя часть любви в измены
Себя тем самым совестью стыдливой, разоружив
Высокие цветы, красивее лишь могут быть в Раю
Я вижу вновь их, словно это уж не сон, а явь
Во сне я вижу Счастье, во сне, я арии волшебные, пою
Лукавь иль не лукавь, честнее будь иль лги
Добрее стань и может - нет,
…иль, слушай - помоги…
Мне часто снятся сны
Любовь, мечты - обручены
Где чувства, нервы, жизни смыслы, обманы, правда-ложь
- не так оголены
SCHN
2015 06 28
Падают снежинки
Слезами тая
Холодят пушинки
Зашиворот влетая
Я давно хотел написать тебе, мама
Как мне дорого, все что - Ты Вот я детстве в смешнущей панаме
В детском лагере собираю тебе, цветы
Сколько сил и души я потратил
Сколько сил и души я потрачу
Чтобы знал я, что все в порядке
Только знай, чуть что, я заплачу
Прозорливей тебя не сыскать никого
Твое мнение для меня так много значит
Ты умнее ума моего
И сильнее тебя, тебе больно - а ты не плачешь
Весь твой род, да и Ты сама
Вы сильны все и духом и волей
Кто мне скажет?, что это маман?!
Да, люблю я тебя, больше всех, любви море
Ты мой Бог, ты мой Ангел и Чудо
Сотворила меня всем назло
Дала много ты мне, ты, как Будда
Всем утерла ты нос, заподло
Прочитал я все книги в библиотеке
Ты просила - «иди погуляй»
Я же ждал, ведь книги - навеки
Ты смеялась - ай-яй -яй
Вот и жизнь наша вместе проходит
Я и ты, вот мы вместе вдвоем
Жаль что многим любовь не доходит
А мы песнь украинцев споем
Вот вареники, вот и горилка
Ты счастливая и молода
Я люблю тебя мама, без сил я От любви к тебе, тут не года
Будь же мама моя, будь такою
Не перечь жизни, смерти перечь
Будь здорова, заботься собою
Сбрось с себя все болезни с любимейших плеч
?
Я люблю тебя очень, очень
Так не любит никто никого
Свет струится
Плачу я Мама милая, болеет моя
2016 01 27
SCHNE
Если бы на отношениях писали срок годности, не было бы стольких отравившихся любовью.
Падают, сыпятся разноцветные снежинки, счастья - слезинками
Скоро, Новый - Новый год
Пролетают дни, часы минуты,
…яркими картинками
Жизнь твоя моею стала, вот
Новый, Новый, Новый год
Он подарки нам несет
Счастья много принесет
Без Надежды - слез, мучений - коловорот
Жду тебя секундами
Ты прости меня, прошу
Жизнь с тобой - ношу
Без тебя - нет ее, прости - прошу.
Слов моих глупейших - ты забудь
Ты вернись, прошу прости, со мною будь
те, кто смотрят с фото
угольком потухшим,
не фальшивой нотой
бередили душу…
показалось, с теми
отболели встречи…
… как же ты так, время?..
уверяли: лечишь…
Бродить по жизни неумело -
искать баланс и не найти,
ломая копья, править стрелы,
дороги выбрав - обойти…
горячий жар сгребать руками -
и не поранить… не обжечь…
идти, разбрасывая камни…
вводить в чужие вены желчь…
… а за рекой - дорога к храму
за ним - тропа в последний путь…
… как долго к богу!.. через ямы
с разбега не перешагнуть…
и грязный нищий и успешный
очистятся у алтаря…
а можно - мимо… нас и грешных
обнимет матушка - земля…
… к закату не в чем разбираться…
в потемках нечего терять…
… элементарно, доктор Ватсон! -
пойдемте камни собирать…
переживу затяжную ночь…
перекрещу на пороге дочь…
перецелую каждую точ -
ку на твоём фото…
перекую на колечко гвоздь…
перезову на «едино» «врозь»…
перелатаю, что вкривь и вкось…
перепишу ноты…
перевяжу неувязку строк…
переплету за листом листок…
переосмыслю идей поток…
пересчитаю чаек…
перекрою на пиджак пальто…
перечитаю романов сто…
перепою «Сулико" - не то!
… Господи, я скучаю…
(Поэт работает за столом в своём кабинете)
Поэт
Всю жизнь поэт ведёт охоту
За иллюзорной тканью снов,
Преодолеть пытаясь квоту
На украшение основ.
Он быть обязан многоликим
Но не сквернить враньём уста,
Ведь грань меж пошлым и великим
Не толще книжного листа.
(входят Музы)
Английская Муза
Ты лгал мне каждую субботу
Что верен только мне одной,
Когда садишься за работу
Над новой первою главой.
И, лгать устав напропалую,
Ты обрывал с улыбкой связь,
И ублажать спешил другую,
Мой образ втаптывая в грязь!
Немецкая Муза
Бесчестный врун, подлец, предатель!
Как мог мою златую прядь,
Чей блеск лелеял сам Создатель,
Ты на другое променять!
Из лап гусыни альбиносой,
Со свалки мышц, хрящей и жил,
Ты к этой ведьме кривоносой
В объятья тощие спешил!
Итальянская Муза
Про нос, сеньора, это гнусно.
К тому же, Ваш удельный вес
Нельзя ни письменно, ни устно
Превозносить сарказма без.
Мясных и сдобных блюд диета
Не устремит творца в полёт:
Бескомпромисный вкус поэта
Объёму стройность предпочтёт.
Немецкая Муза
Да как ты смеешь!
Поэт
Мельпомены!
Прошу, оставьте этот спор.
Мне замораживает вены
Ваш оскорбительный напор.
Вы божества - к чему гордыню
Друг перед другом обнажать?
Немецкая Муза
Ты божеством считал гусыню!
Английская Муза
Как мог ты бюргершу лобзать?
Итальянская Муза
Что слышу я, гиперборейки,
Моих родных сестёр дитя.
Неблагодарные плебейки!
Вам волю дай и, не шутя,
Равнять с моих трудов наследством
Итоги собственных потуг
Начнете вы. Но не по средствам
Вам пропуска в священный круг.
Английская Муза
Твои слова черны, как сажа,
Но не бросай напрасно слов:
Немногих нынче будоражат,
Творенья старых мастеров.
В чумных пирах и аде сущем
Прошли твоих побед года,
И мост меж прошлым и грядущим
Ты не воздвигнешь никогда.
Немецкая Муза
Старушка мелет много вздора,
Но в этом я согласна с ней:
В тебе давно уж нет задора,
Тебя пора сдавать в музей.
А мы решим с моей соседкой,
Столь склонной, кстати, изменять,
Кому из нас улыбкой меткой
Поэта к творчеству склонять.
Итальянская Муза
Я слышу стерву и нахалку,
Что ложь сплетают на лету.
Скорее, вас пора на свалку
За саботаж и клевету.
Но полно. Мы увидим сами,
Кто в состоянье только врать,
А кто обвенчан с небесами.
Поэт, подай свою тетрадь.
Поэт
Я не закончил полировку:
Там тропы кое-где сыры,
И в судьбоносную концовку
Закралось две иль три дыры…
Английская Муза
Не зли нас, ветреный изменник,
Предавший таинство любви.
Теперь ты наш бесправный пленник,
Теперь тетрадь на суд яви.
Поэт
Как будто истина в тетради!
В ней лишь разводы от чернил,
И не разводов этих ради
Я вас безудержно любил.
Но что вам страсти и томленья
К Земле прибитого творца?
Состав уж найден преступленья,
И вы пойдёте до конца,
Чтоб утолить свое тщеславье,
Искусству вечный долг презрев.
Немецкая Муза
Ты начинал, поэт, за здравье -
Не порти сладостный напев,
Воздушность в слоге обнаружив.
Подай свои стихи сюда.
Мы ждём орнаментов и кружев,
Достойных нашего суда.
Поэт
О, нет: вы ждёте восхищенья,
Потока приторных похвал,
А также повода для мщенья.
Но, дорогие, миновал
Период вашей хищной власти.
Мне опротивел этот фарс
И надоело рвать на части
Свою любовь за tanta ars [1].
(протягивает тетрадь; Немецкая Муза выхватывает ее)
Немецкая Муза
Читайте! «Волосы Фионы
Слились в сиянии с луной,
Когда заснеженные склоны,
Пред ней стоящие стеной…»
(Английская Муза отнимает тетрадь, Итальянская Муза читает из-за её плеча)
Английская Муза
А дальше? «Веря в крепость тела,
Она за призрачную грань
Тех горизонтов полетела,
Как перепуганная лань…»
Итальянская Муза
Как вы себе охотно льстите!
Нескромность вашим племенам
Давно пристала, но, простите,
О чем же ныне спорить нам?
Ведь если ей целуют ноздри,
Водя шелками по спине,
Едва ль возможно заподозрить,
Что эпизод не обо мне.
Поэт
Любой рассказ - всего лишь глина,
И что слепить из мягких строк,
Чтецы решают. О, Афина,
Подай им мудрости урок.
(встаёт и хочет уйти; Музы его окружают)
Английская Муза
Поэт! Не смей взывать к Минерве!
Немецкая Муза
Поэт! Не прячь бестыжих глаз!
Итальянская Муза
Поэт! Ответь: в твоем шедевре
Царит которая из нас?
Занавес
июль 2010
В любовь надо не играть, а любить любовь не театр, она не терпит наигранности.
Любовь это не наказание, а дар сладкий и нежный, нектар.
Никогда не отталкивайте того, кто любит вас всей душой.
Кто отвергает любовь, тот отвергает жизнь, потому, что жизнь пуста без любви.
Когда вы любите вам не нужно медитировать, любовь - это состояние вечной медитации, а имя любимого человека - это мантра.
Лучше быстрая смерть, чем долгая жизнь без любви.
Где есть любовь, там нет эгоизма, есть только слово мы.
Любовь должна наполнять человека изнутри до такой степени, чтобы он, глядя на любимого человека, не нуждался не в еде, не в воде
Когда любишь не плохую погоду, ни пробки на дорогах, ни вредных людей не замечаешь.
Никогда не меняйте любовь на деньги и славу, деньги и слава, уйдут и останется пустота.
Там где живет любовь, нет место ненависти и порокам, там где живет любовь, есть место только солнцу и теплу.
Что делать мне с собой? Я и сама не знаю.
И в сердце боль, да и в душе тоска.
Как поступить мне с тем, что я вот так страдаю?
Быть может просто взять и рубануть с плеча?
Вчера все было просто и понятно.
Цветы цвели и пели соловьи.
Сегодня это все вдруг стало не приятно.
Все стало вдруг издержками любви.
Что сделать, мне, чтоб все вернуть в начало.
Вернуть покой, забыть про страсти пыл?
Зачем все это так во мне кричало?
Наверно потому, что нет уж больше сил.
Нет сил молчать, скрываясь за личиной.
Той женщины, что стала вдруг мужчиной.
Взвалив на плечи тяготы семьи.
Она забыла боль большой любви.
Смысл басни в том, что если став мужчиной
Ты вдруг, когда-нибудь проснёшься без причины.
И станешь женщиной, то не вини того,
Кто стал причиной пробужденья твоего.
Причина это ты, твоё высокомерье
Уверенность в себе и лидерство души.
Причина не любовь, её прикосновенье.
Причина только лишь в отсутствии любви.
Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,
Над старинными томами я склонялся в полусне,
Грезам странным отдавался, - вдруг неясный звук раздался,
Будто кто-то постучался - постучался в дверь ко мне.
«Это, верно, - прошептал я, - гость в полночной тишине,
Гость стучится в дверь ко мне».
Ясно помню… Ожиданье… Поздней осени рыданья…
И в камине очертанья тускло тлеющих углей…
О, как жаждал я рассвета, как я тщетно ждал ответа
На страданье без привета, на вопрос о ней, о ней -
О Леноре, что блистала ярче всех земных огней, -
О светиле прежних дней.
И завес пурпурных трепет издавал как будто лепет,
Трепет, лепет, наполнявший темным чувством сердце мне.
Непонятный страх смиряя, встал я с места, повторяя:
«Это только гость, блуждая, постучался в дверь ко мне,
Поздний гость приюта просит в полуночной тишине -
Гость стучится в дверь ко мне».
«Подавив свои сомненья, победивши спасенья,
Я сказал: «Не осудите замедленья моего!
Этой полночью ненастной я вздремнул, - и стук неясный
Слишком тих был, стук неясный, - и не слышал я его,
Я не слышал…» Тут раскрыл я дверь жилища моего:
Тьма - и больше ничего.
Взор застыл, во тьме стесненный, и стоял я изумленный,
Снам отдавшись, недоступным на земле ни для кого;
Но как прежде ночь молчала, тьма душе не отвечала,
Лишь - «Ленора!» - прозвучало имя солнца моего, -
Это я шепнул, и эхо повторило вновь его, -
Эхо - больше ничего.
Вновь я в комнату вернулся - обернулся - содрогнулся, -
Стук раздался, но слышнее, чем звучал он до того.
«Верно, что-нибудь сломилось, что-нибудь пошевелилось,
Там, за ставнями, забилось у окошка моего,
Это - ветер, - усмирю я трепет сердца моего, -
Ветер - больше ничего».
Я толкнул окно с решеткой, - тотчас важною походкой
Из-за ставней вышел Ворон, гордый Ворон старых дней,
Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошел спесиво
И, взмахнув крылом лениво, в пышной важности своей
Он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей,
Он взлетел - и сел над ней.
От печали я очнулся и невольно усмехнулся,
Видя важность этой птицы, жившей долгие года.
«Твой хохол ощипан славно, и глядишь ты презабавно, -
Я промолвил, - но скажи мне: в царстве тьмы, где ночь всегда,
Как ты звался, гордый Ворон, там, где ночь царит всегда?»
Молвил Ворон: «Никогда».
Птица ясно отвечала, и хоть смысла было мало.
Подивился я всем сердцем на ответ ее тогда.
Да и кто не подивится, кто с такой мечтой сроднится,
Кто поверить согласится, чтобы где-нибудь, когда -
Сел над дверью говорящий без запинки, без труда
Ворон с кличкой: «Никогда».
И взирая так сурово, лишь одно твердил он слово,
Точно всю он душу вылил в этом слове «Никогда»,
И крылами не взмахнул он, и пером не шевельнул он, -
Я шепнул: «Друзья сокрылись вот уж многие года,
Завтра он меня покинет, как надежды, навсегда».
Ворон молвил: «Никогда».
Услыхав ответ удачный, вздрогнул я в тревоге мрачной.
«Верно, был он, - я подумал, - у того, чья жизнь - Беда,
У страдальца, чьи мученья возрастали, как теченье
Рек весной, чье отреченье от Надежды навсегда
В песне вылилось о счастьи, что, погибнув навсегда,
Вновь не вспыхнет никогда».
Но, от скорби отдыхая, улыбаясь и вздыхая,
Кресло я свое придвинул против Ворона тогда,
И, склонясь на бархат нежный, я фантазии безбрежной
Отдался душой мятежной: «Это - Ворон, Ворон, да.
Но о чем твердит зловещий этим черным «Никогда»,
Страшным криком: «Никогда».
Я сидел, догадок полный и задумчиво-безмолвный,
Взоры птицы жгли мне сердце, как огнистая звезда,
И с печалью запоздалой головой своей усталой
Я прильнул к подушке алой, и подумал я тогда:
Я - один, на бархат алый - та, кого любил всегда,
Не прильнет уж никогда.
Но постой: вокруг темнеет, и как будто кто-то веет, -
То с кадильницей небесной серафим пришел сюда?
В миг неясный упоенья я вскричал: «Прости, мученье,
Это бог послал забвенье о Леноре навсегда, -
Пей, о, пей скорей забвенье о Леноре навсегда!»
Каркнул Ворон: «Никогда».
И вскричал я в скорби страстной: «Птица ты - иль дух ужасный,
Искусителем ли послан, иль грозой прибит сюда, -
Ты пророк неустрашимый! В край печальный, нелюдимый,
В край, Тоскою одержимый, ты пришел ко мне сюда!
О, скажи, найду ль забвенье, - я молю, скажи, когда?»
Каркнул Ворон: «Никогда».
«Ты пророк, - вскричал я, - вещий! «Птица ты - иль дух зловещий,
Этим небом, что над нами, - богом, скрытым навсегда, -
Заклинаю, умоляя, мне сказать - в пределах Рая
Мне откроется ль святая, что средь ангелов всегда,
Та, которую Ленорой в небесах зовут всегда?»
Каркнул Ворон: «Никогда».
И воскликнул я, вставая: «Прочь отсюда, птица злая!
Ты из царства тьмы и бури, - уходи опять туда,
Не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, черной,
Удались же, дух упорный! Быть хочу - один всегда!
Вынь свой жесткий клюв из сердца моего, где скорбь - всегда!»
Каркнул Ворон: «Никогда».
И сидит, сидит зловещий Ворон черный, Ворон вещий,
С бюста бледного Паллады не умчится никуда.
Он глядит, уединенный, точно Демон полусонный,
Свет струится, тень ложится, - на полу дрожит всегда.
И душа моя из тени, что волнуется всегда.
Не восстанет - никогда!
(1894) Перевод К. Бальмонта
Как-то в полночь, в час угрюмый, утомившись от раздумий,
Задремал я над страницей фолианта одного,
И очнулся вдруг от звука, будто кто-то вдруг застукал,
Будто глухо так застукал в двери дома моего.
«Гость, - сказал я, - там стучится в двери дома моего,
Гость - и больше ничего».
Ах, я вспоминаю ясно, был тогда декабрь ненастный,
И от каждой вспышки красной тень скользила на ковер.
Ждал я дня из мрачной дали, тщетно ждал, чтоб книги дали
Облегченье от печали по утраченной Линор,
По святой, что там, в Эдеме, ангелы зовут Линор, -
Безыменной здесь с тех пор.
Шелковый тревожный шорох в пурпурных портьерах, шторах
Полонил, наполнил смутным ужасом меня всего,
И, чтоб сердцу легче стало, встав, я повторил устало:
«Это гость лишь запоздалый у порога моего,
Гость какой-то запоздалый у порога моего,
Гость - и больше ничего».
И, оправясь от испуга, гостя встретил я, как друга.
«Извините, сэр иль леди, - я приветствовал его, -
Задремал я здесь от скуки, и так тихи были звуки,
Так неслышны ваши стуки в двери дома моего,
Что я вас едва услышал», - дверь открыл я: никого,
Тьма - и больше ничего.
Тьмой полночной окруженный, так стоял я, погруженный
В грезы, что еще не снились никому до этих пор;
Тщетно ждал я так, однако тьма мне не давала знака,
Слово лишь одно из мрака донеслось ко мне: «Линор!»
Это я шепнул, и эхо прошептало мне: «Линор!»
Прошептало, как укор.
В скорби жгучей о потере я захлопнул плотно двери
И услышал стук такой же, но отчетливей того.
«Это тот же стук недавний, - я сказал, - в окно за ставней,
Ветер воет неспроста в ней у окошка моего,
Это ветер стукнул ставней у окошка моего, -
Ветер - больше ничего».
Только приоткрыл я ставни - вышел Ворон стародавний,
Шумно оправляя траур оперенья своего;
Без поклона, важно, гордо, выступил он чинно, твердо;
С видом леди или лорда у порога моего,
Над дверьми на бюст Паллады у порога моего
Сел - и больше ничего.
И, очнувшись от печали, улыбнулся я вначале,
Видя важность черной птицы, чопорный ее задор,
Я сказал: «Твой вид задорен, твой хохол облезлый черен,
О зловещий древний Ворон, там, где мрак Плутон простер,
Как ты гордо назывался там, где мрак Плутон простер?»
Каркнул Ворон: «Nevermore».
Выкрик птицы неуклюжей на меня повеял стужей,
Хоть ответ ее без смысла, невпопад, был явный вздор;
Ведь должны все согласиться, вряд ли может так случиться,
Чтобы в полночь села птица, вылетевши из-за штор,
Вдруг на бюст над дверью села, вылетевши из-за штор,
Птица с кличкой «Nevermore».
Ворон же сидел на бюсте, словно этим словом грусти
Душу всю свою излил он навсегда в ночной простор.
Он сидел, свой клюв сомкнувши, ни пером не шелохнувши,
И шептал я, вдруг вздохнувши: «Как друзья с недавних пор,
Завтра он меня покинет, как надежды с этих пор».
Каркнул Ворон: «Nevermore».
При ответе столь удачном вздрогнул я в затишьи мрачном,
И сказал я: «Несомненно, затвердил он с давних пор,
Перенял он это слово от хозяина такого,
Кто под гнетом рока злого слышал, словно приговор,
Похоронный звон надежды и свой смертный приговор
Слышал в этом «Nevermore».
И с улыбкой, как вначале, я, очнувшись от печали,
Кресло к Ворону подвинул, глядя на него в упор,
Сел на бархате лиловом в размышлении суровом,
Что хотел сказать тем словом Ворон, вещий с давних пор,
Что пророчил мне угрюмо Ворон, вещий с давних пор,
Хриплым карком: «Nevermore».
Так, в полудремоте краткой, размышляя над загадкой,
Чувствуя, как Ворон в сердце мне вонзал горящий взор,
Тусклой люстрой освещенный, головою утомленной
Я хотел склониться, сонный, на подушку на узор,
Ах, она здесь не склонится на подушку на узор
Никогда, о nevermore!
Мне казалось, что незримо заструились клубы дыма
И ступили серафимы в фимиаме на ковер.
Я воскликнул: «О несчастный, это Бог от муки страстной
Шлет непентес - исцеленье от любви твоей к Линор!
Пей непентес, пей забвенье и забудь свою Линор!»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
Я воскликнул: «Ворон вещий! Птица ты иль дух зловещий!
Дьявол ли тебя направил, буря ль из подземных нор
Занесла тебя под крышу, где я древний Ужас слышу,
Мне скажи, дано ль мне свыше там, у Галаадских гор,
Обрести бальзам от муки, там, у Галаадских гор?»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
Я воскликнул: «Ворон вещий! Птица ты иль дух зловещий!
Если только Бог над нами свод небесный распростер,
Мне скажи: душа, что бремя скорби здесь несет со всеми,
Там обнимет ли, в Эдеме, лучезарную Линор -
Ту святую, что в Эдеме ангелы зовут Линор?»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
«Это знак, чтоб ты оставил дом мой, птица или дьявол! -
Я, вскочив, воскликнул: - С бурей уносись в ночной простор,
Не оставив здесь, однако, черного пера, как знака
Лжи, что ты принес из мрака! С бюста траурный убор
Скинь и клюв твой вынь из сердца! Прочь лети в ночной простор!»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
И сидит, сидит над дверью Ворон, оправляя перья,
С бюста бледного Паллады не слетает с этих пор;
Он глядит в недвижном взлете, словно демон тьмы в дремоте,
И под люстрой, в позолоте, на полу, он тень простер,
И душой из этой тени не взлечу я с этих пор.
Никогда, о, nevermore!
Перевод М. Зенкевича, 2002
The Raven
Once upon a midnight dreary, while I pondered,
weak and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten
lore -
While I nodded, nearly napping, suddenly there came
a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my chamber door -
'"Tis some visiter", I muttered, «tapping at my chamber
door -
Only this and nothing more.»
Ah, distinctly I remember it was in the bleak
And each separate dying ember wrought its ghost
upon the floor.
Eagerly I wished the - vainly I had sought
to borrow
From my books surcease of sorrow - sorrow for
the lost Lenore -
For the rare and radiant maiden whom the angels
name Lenore -
Nameless _here_ for evermore.
And the silken, sad, uncertain rustling of each purple
curtain
Thrilled me - filled me with fantastic terrors never
felt
So that now, to still the beating of my heart, I stood
repeating
«Tis some visiter entreating entrance at my chamber
door -
Some late visiter entreating entrance at my chamber
-
This it is and nothing more.»
Presently my soul grew hesitating then no longer,
«Sir», said I, «or Madam, truly your forgiveness
I But the fact is I was napping, and so gently you came
rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,
That I scarce was sure I heard you» - here I opened
wide the -
Darkness there and nothing more.
Deep into that darkness peering, long I stood there
wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared
to dream
But the silence was unbroken, and the stillness gave
no token,
And the only word there spoken was the whispered
word, «Lenore?»
This I whispered, and an echo murmured back the
word, «Lenore!»
Merely this and nothing more.
Back into the chamber turning, all my soul within me burning,
Soon again I heard a tapping somewhat louder than
before.
«Surely», said I, «surely that is something at my window
Let me see, then, what thereat is, and this mystery
explore -
Let my heart be still a moment and this mystery
-
'Tis the wind and nothing more!»
Open here I flung the shutter, when, with many a flirt
and flutter,
In there stepped a stately Raven of the saintly days
of Not the least obeisance made not a minute stopped
or stayed
But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door -
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber
door -
Perched, and sat, and nothing more.
Then this ebony bird beguiling my sad fancy into
smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance
it wore,
«Though thy crest be shorn and shaven, thou», I said,
«art sure no craven,
Ghastly grim and ancient Raven wandering from
the Nightly shore -
Tell me what thy lordly name is on the Night’s
Plutonian shore!»
Quoth the Raven «Nevermore.»
Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse
so plainly,
Though its answer little meaning - little relevancy
For we cannot help agreeing that no living human
being
Ever yet was blessed with seeing bird above his
chamber door -
Bird or beast upon the sculptured bust above his
chamber door,
With such name as «Nevermore.»
But the Raven, sitting lonely on the placid bust, spoke
only
That one word, as if his soul in that one word he did
outpour.
Nothing farther then he uttered - not a feather then
he fluttered -
Till I scarcely more than muttered «Other friends have
flown before -
On the morrow _he_ will leave me, as my Hopes have
flown before.»
Then the bird said «Nevermore.»
Startled at the stillness broken by reply so aptly
spoken,
«Doubtless», said I, «what it utters is its only stock
and store
Caught from some unhappy master whom unmerciful
Disaster
Followed fast and followed faster till his songs one
burden bore -
Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore
Of 'Never - nevermore.'»
But the Raven still beguiling my sad fancy into
smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird,
and bust and
Then, upon the velvet sinking, I betook myself
to linking
Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird
of yore -
What this grim, ungainly, ghastly, gaunt, and ominous
bird of yore
Meant in croaking «Nevermore.»
Thus I sat engaged in guessing, but no syllable
expressing
To the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom’s
This and more I sat divining, with my head at ease
reclining
On the cushion’s velvet lining that the lamp-light
gloated o’er,
But whose velvet-violet lining with the lamp-light
gloating o’er,
_She_ shall press, ah, nevermore!
Then, methought, the air grew denser, perfumed from
an unseen censer
Swung by seraphim whose foot-falls tinkled on the
tufted floor.
«Wretch», I cried, «thy God hath lent thee - by these
angels he hath sent thee
Respite - respite and nepenthe from thy memories
of Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost
Lenore!»
Quoth the Raven «Nevermore.»
«Prophet!» said I, «thing of evil! - prophet still,
if bird or devil! -
Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee
here ashore
Desolate yet all undaunted, on this desert land
enchanted -
On this home by Horror haunted - tell me truly, I implore -
Is there - is there balm in Gilead? - tell me -
tell me, I implore!»
Quoth the Raven «Nevermore.»
«Prophet!» said I, «thing of evil! - prophet still, if bird
or devil!
By that Heaven that bends above us - by that
God we both adore -
Tell this soul with sorrow laden if, within the distant
Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden whom the angels
name Lenore -
Clasp a rare and radiant maiden whom the angels
name Lenore.»
Quoth the Raven «Nevermore.»
«Be that word our sign of parting, bird or fiend!»
I shrieked, upstarting -
«Get thee back into the tempest and the Night’s
Plutonian shore!
Leave no black plume as a token of that lie thy soul
hath spoken!
Leave my loneliness unbroken! - quit the bust above
my door!
Take thy beak from out my heart, and take thy form
from off my door!»
Quoth the Raven «Nevermore.»
And the Raven, never flitting, still is sitting, still is sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber
And his eyes have all the seeming of a demon’s that
is dreaming,
And the lamp-light o’er him streaming throws his
shadow on the
And my soul from out that shadow that lies floating
on the floor
Shall be lifted - nevermore!
(1844−1849)
«Такое бывает часто, когда разочарование в любви настолько овладевает сердцем, что хочется вырваться из этого плена и молниеносно взлететь, наслаждаясь расправленными от всеобъемлющего чувства свободы крыльями… Думаю, это каждому знакомо. И полагаю, что большинство из нас изумленно столкнулось с тем, что разочарование - это конец… а просто очередной барьер на пути к счастью, который необходимо даже не перепрыгнуть, а перешагнуть. А потому бросаться словами в эмоциональном порыве не стоит, ведь неизвестно, как распорядится Ваше сердце, так часто поступающее вразрез с намерениями мозга, и так часто оказывающееся победителем в своем стремлении доказать человеку, что сильнее любви не бывает ничего… и уж тем более она не под стать банальной человеческой ошибке.»
Copyright © Мадлен Эссе. 2015