Сижу на работе. У главврача сегодня выходной, должен консультировать и оперировать в нашем филиале завтра, во второй половине дня. Приходят на приём именно к нему. Объясняю, что, к сожалению, сегодня его нет и не будет, у него выходной…
В связи с этим вспомнила…
Рассказывает знакомая.
«Работала в хлебном ларьке. Там два окошечка, в одном принимаю деньги, в другом выдаю хлеб. Окошечки совсем-совсем рядом, то есть, видно, что в ларьке один человек. И ситуация повторяется практически ежедневно, бывает, даже не по разу. Хлеб кончился. Вешаю рядом с окошком соответствующее объявление. В окошечко заглядывает лицо (любого пола, диалог от этого не меняется): «А хлеба нет?» - «Нет, объявление честное». - «Совсем нет?» - «Совсем». - «Никакого нет?» - «Никакого». - «Что, совсем-совсем нет?» - «Совсем. Никакого. Вообще нет. Весь кончился. Совсем весь!»…Через секунду то же лицо показывается в соседнем окошечке: «Нет, точно хлеба нет?» - «Ну говорю же, что нет!» - «Неужели весь кончился??» - «Весь!» - «А может, поищете?» - «ГДЕ???» - «Ну, может, у вас где есть…»… Однажды не выдержала, демонстративно стала искать, заглядывая на стеллажи, под салфетки, под журнал учёта, в ящик кассы… И вот приподнимаю клеёнку на столе у двери, - а там отложенная домой буханка хлеба. И тут же радостный вопль: «АГА!!! Есть хлеб!» - «Нет, это я себе купила и отложила. В продаже хлеба нет». - «Ну, может, вы мне этот отдадите?» - «А мне что, не надо?!» - «Ну…вы себе ещё где-нибудь возьмёте…»
За два с половиной часа можно ли выспаться? Тем не менее я решительно встал в половине восьмого, а в восемь, побрившись и приведя себя в полный порядок, уже спустился в столовую.
Но завтракать мне пришлось одному. Миссис Холл невозмутимо поставила передо мной тарелку с омлетом и сообщила, что мистер Фарнон уже уехал вскрывать лошадь лорда Халтона. По-видимому, он предпочел совсем не ложиться…
Я подошел к бюро и достал еженедельник.
-- Какие из утренних визитов вы думаете поручить мне?
Фарнон просмотрел вызовы, составил короткий список и протянул мне листок.
-- Вот для вас несколько приятных простых случаев, чтобы вы освоились.
Я уже пошел к двери, но он меня окликнул:
-- Мне хотелось бы попросить вас об одной услуге. Мой младший брат должен сегодня приехать из Эдинбурга. Он учится там в ветеринарном колледже, а семестр кончился вчера. Добираться он будет, голосуя на шоссе, а когда окажется уже близко, вероятно, позвонит. Так вы не могли бы подъехать забрать его?
-- Конечно. С большим удовольствием.
-- Кстати, зовут его Тристан.
-- Тристан?
-- Да. А, я ведь вам не объяснил! Вас, вероятно, и мое несуразное имя ставило в тупик. Это все наш отец. Отъявленный поклонник Вагнера. Главная страсть его жизни. Все время музыка, музыка -- и в основном вагнеровская.
-- Признаюсь, и я ее люблю.
-- Да, но вам в отличие от нас не приходилось слушать ее с утра до ночи. А вдобавок получить такое имечко, как Зигфрид. Правда, могло быть и хуже. Вотан, например.
-- Или Погнер.
-- И то верно. -- Зигфрид даже вздрогнул. -- Я и забыл про старину Погнера. Пожалуй, мне еще следует радоваться.
Уже вечерело, когда наконец раздался долгожданный звонок. В трубке послышался удивительно знакомый голос:
-- Это Тристан Фарнон.
-- Знаете, я было принял вас за вашего брата. У вас совершенно одинаковые голоса.
-- Это все говорят… -- Он засмеялся. -- Да-да, я буду вам очень благодарен, если вы меня подвезете. Я нахожусь у кафе «Остролист» на Северном шоссе.
По голосу я ожидал увидеть копию Зигфрида, только помоложе, но сидевший на рюкзаке худенький мальчик был совершенно не похож на старшего брата. Он вскочил, отбросил со лба темную прядь и протянул руку, озарив меня обаятельнейшей улыбкой.
-- Много пришлось идти пешком? -- спросил я.
-- Да немало, но мне полезно поразмяться. Вчера мы немножко чересчур отпраздновали окончание семестра. -- Он открыл дверцу и швырнул рюкзак на заднее сиденье. Я включил мотор, а он расположился рядом со мной, словно в роскошном кресле, вытащил пачку сигарет, старательно закурил и блаженно
затянулся. Из кармана он достал «Дейли миррор», развернул ее и испустил вздох полного удовлетворения. Только тогда из его ноздрей и рта потянулись струйки дыма.
Я свернул с магистрального шоссе, и шум машин скоро замер в отдалении. Я поглядел на Тристана.
-- Вы ведь сдавали экзамены? -- спросил я.
-- Да. Патологию и паразитологию.
В нарушение своего твердого правила я чуть было не спросил, сдал ли он, но вовремя спохватился. Слишком щекотливая тема. Впрочем, для разговора нашлось немало других. Тристан сообщал свое мнение о каждой газетной статье, а иногда читал вслух отрывки из нее и спрашивал мое мнение. Я все больше ощущал, что далеко уступаю ему в живости ума. Обратный путь показался мне удивительно коротким.
Зигфрида не было дома, и вернулся он под вечер. Он вошел из сада, дружески со мной поздоровался, бросился в кресло и принялся рассказывать об одном из своих четвероногих пациентов, но тут в комнату заглянул Тристан.
Атмосфера сразу изменилась, словно кто-то повернул выключатель. Улыбка Зигфрида стала сардонической, и он смерил брата с головы до ног презрительным взглядом. Буркнув «ну здравствуй», он протянул руку и начал водить пальцем по корешкам книг в нише. Это занятие словно полностью его поглотило, но я чувствовал, как с каждой секундой нарастает напряжение. Лицо Тристана претерпело поразительную метаморфозу: оно стало непроницаемым, но в глазах затаилась тревога.
Наконец Зигфрид нашел нужную ему книгу, взял ее с полки и принялся неторопливо перелистывать. Затем, не поднимая головы, он спросил негромко:
-- Ну, и как экзамены?
Тристан сглотнул и сделал глубокий вдох,
-- С паразитологией все в порядке, -- ответил он ничего не выражающим голосом.
Зигфрид словно не услышал. Внезапно книга его чрезвычайно заинтересовала. Он сел поудобнее и погрузился в чтение. Потом он захлопнул книгу, поставил ее на место и опять принялся водить пальцем по корешкам. Все так же спиной к брату он спросил тем же мягким голосом:
-- Ну, а патология как?
Тристан сполз на краешек стула, словно готовясь кинуться вон из комнаты. Он быстро перевел взгляд с брата на книжные полки и обратно.
-- Не сдал, -- сказал он глухо.
Зигфрид словно не услышал и продолжал терпеливо разыскивать нужную книгу, вытаскивая то одну, то другую, бросая взгляд на титул и водворяя ее обратно. Потом он оставил поиски, откинулся на спинку кресла, опустив руки почти до полу, посмотрел на Тристана и сказал, словно поддерживая светскую
беседу:
-- Значит, ты провалил патологию.
Я вдруг заметил, что бормочу почти истерически:
-- Ну это же совсем не плохо. Будущий год у него последний, он сдаст патологию перед рождественскими каникулами и совсем не потеряет времени. А предмет этот очень сложен…
Зигфрид обратил на меня ледяной взгляд.
-- А, так вы считаете, что это совсем не плохо? -- Наступила долгая томительная пауза, и вдруг он буквально с воплем набросился на брата: -- Ну, а я этого не считаю! По-моему, хуже некуда! Черт знает что! Чем ты занимался весь семестр? Пил, гонялся за юбками, швырял мои деньги направо и налево, но только не работал! И вот теперь у тебя хватает нахальства являться сюда и сообщать, что ты провалил патологию. Ты лентяй и бездельник, и в этом все дело. В том, что ты палец о палец ударить не желаешь!
Его просто нельзя было узнать: лицо налилось кровью, глаза горели. Он снова принялся кричать:
-- Но с меня хватит! Видеть тебя не могу! Я не собираюсь надрываться, чтобы ты мог валять дурака. Хватит! Ты уволен, слышишь? Раз и навсегда. А потому убирайся вон! Чтоб я тебя здесь больше не видел. Убирайся!
Тристан, который все это время сохранял вид оскорбленного достоинства, гордо вышел из комнаты.
Изнемогая от смущения, я покосился на Зигфрида. Лицо у него пошло пятнами, и он, что-то бормоча себе под нос, барабанил пальцами по подлокотнику своего кресла.
Разрыв между братьями привел меня в ужас, и я почувствовал огромное облегчение, когда Зигфрид послал меня по вызову и у меня появился повод уйти.
Я вернулся уже совсем в темноте и свернул в проулок, чтобы поставить машину в гараж во дворе за садом. Скрип дверей всполошил грачей на вязах. С темных верхушек донеслось хлопанье крыльев и карканье. Потом все стихло. Я продолжал стоять и прислушиваться, как вдруг заметил у калитки сада темную
фигуру. Фигура повернулась ко мне, и я узнал Тристана.
Меня вновь охватило невыразимое смущение. Беднягу одолевают горькие мысли, а я непрошено вторгаюсь в его одиночество.
-- Мне очень жаль, что все так получилось, -- пробормотал я неловко.
Кончик сигареты ярко зарделся -- по-видимому, Тристан сделал глубокую затяжку.
-- А, все в порядке. Могло быть куда хуже.
-- Хуже? Но ведь и так все достаточно скверно. Что вы думаете делать?
-- Делать? О чем вы?
-- Ну… Ведь он вас выгнал. Где вы будете ночевать?
-- Да вы же ничего не поняли, -- сказал Тристан, вынимая сигарету изо рта, и я увидел, как блеснули в улыбке белые зубы.-- Не принимайте все так близко к сердцу. Ночевать я буду здесь, а утром спущусь к завтраку.
-- Но ваш брат?
-- Зигфрид? Он к тому времени все позабудет.
-- Вы уверены?
-- Абсолютно. Он меня то и дело выгоняет и тут же забывает об этом. И все сошло отлично. Собственно, трудность была только с паразитологией.
Я уставился на темный силуэт передо мной. Снова вверху захлопали крылья грачей, и снова все стихло.
-- С паразитологией?
-- Если помните, я же сказал только, что с ней все в порядке. Но не уточнял.
-- Так значит…
Тристан тихонько засмеялся и похлопал меня по плечу.
-- Вот именно. Паразитологию я тоже не сдал. Провалил оба экзамена. Но будьте спокойны, к рождеству я сдам и то и другое.