Иногда ощущаешь всю глупость попытки втиснуть
нахлобученный опыт в салазки ушедших лет.
Языком ловишь снег, охлаждаясь до колких мыслей:
ни к чему возвращаться и не о ком сожалеть.
Чуть опомнишься- снова галдят о тебе сороки -
Пустомелят. И ты, как ни кутайся, тоже пуст.
А в такой вот надежде недолго до ног продрогнуть.
Так и кличешь пугливой синицей: и пусть, и пусть.
И как будто бы выклянчишь что-то с теплом щенячьим.
И покрепче сожмешь, чтобы грелось в твоей руке.
Вот живешь кое-как и везде за собою тащишь
рукавичку-любовь на резиновом поводке.
Целыми неделями тратишь душу на пошлую болтовню со всяким отребьем, а когда встречаешь настоящего человека, поговорить нет времени.
(А. и Б. Стругацкие)
«Нет, настоящие люди встречаются при пожаре,
потопе, чуме, часто мелькают и там, где прижали
жулика либо сжали рекордную рожь; типажами
полностью отвечают моральным устоям, уставам армий,
быстры, надёжны, немногословны, как старина Арни.
Так что болтают не в меру только плохие парни,
и это в житейских делах не приносит удачи. Но дамы
о них мечтают, обычно над листиками мелодрамы
в тесноте вагонов, плетущихся в Нерчински и Магаданы.
То есть мечтают сами быть испытанием. Впрочем,
сей бурный союз непрочен. Сей круг порочен.
От надутых фраз остаётся резина строчек,
и то в лучшем случае. Как сказал бы один академик
ран от прошлого в будущем: стоит ли время денег -
вполне понимаешь не ранее, чем разденешь.
Вот и наше время, накапливаясь, всё дешевле стоит,
и не тратишь его, а размениваешь на мелочь историй
у подобных себе".
Последним покинув столик,
дым расползался по залу. Вдоль долгой дороги к двери
в стёклах всплывало два-три искажённых лица и две ли,
три ли согбенных спины. Разнородные хрипы, трели
смешивал древний проигрыватель как исконный символ.
Мир выходящим наружу казался почти красивым -
местом, в котором не слушать, хотя бы молчать - по силам.
Рождество отошло, справили,
Белым снегом (надолго?) закутали
И остались, как есть - правыми
Для себя, для других - разутыми.
По босым ступням - пересчетами
Колет холодом, разонравившись
В связи с этим - мир. Переплетами
Как и прежде, слегка подраненый
Первый зимний. Как месяц - разовый,
Что касаемо праздников - первенство.
Ты - любим. Но скорее - разумом,
Хоть и служишь для года - первенцем.
Хлопья горстью сжимаю. Снежности.
(Новых слов изнанка развенчана)
Сосны - в очередь. По поверхности
Захрустели даты изменчиво,
Словно в сапогах - и по краю. И Снова санки, снежки румяные…
Долог путь. Седина. На висках - стихи.
Вглубь - строка. И деревья - пьяные.
Что ж, зови. Проходи. Улетай навзрыд.
Зацелован другими, увы. Зимой.
Ночь в тиши выбивает снега-ковры…
О, январь, ты сегодня уже другой.
23−24.01.2011
…Но в детской так пугающе темно
И смотрят петухи из плексиглаза
На тех, кому едва ли суждено
Пустить сквозь время счастья метастазы.
Пустить малька в запруду - что за блажь:
Заблудится, помучается, сгинет.
Тебе - нести громоздкий свой багаж,
Лишь изредка запутываясь в тине
Дешевой потребительской тоски.
Расплющит ливень лилии и маки.
«Вот это мама гладит завитки
Мне, нерождённой, гляньте, задаваки!»
…и ты, конечно, всех переживешь,
Воскликнувшая трижды «Аве, Сартр!»
И упадешь не в небо и не в тартар
И точно не в джеромовскую рожь.
С неба пошёл растаявший снег,
Безумный старик по лужам ходил
Вокруг тракторов и рыб создавал,
Хватался зубами за веточки ив
И, ноги поджав, хохотал.
«Я маятник, маятник!» - ветру кричал…
И, падая в лужи, он рыбок давил.
Вода стала красной, вода стала ржавой,
Калоши надел - а в них бубыри,
А в мокрой шапке коконы, коконы:
«Верните ферму и атеизм.
Убейте меня… Я маятник, маятник.»
Но бабы молились - им зашибись.
У них за деревней гуляет Бог.
Тыкали вилами в атеизм,
Вкусными псами кормили блох.
Трахались в городе дочки-отличницы -
Домой привезли рецепт яичницы,
И тараканов и сифилИс.
Бабы молились. Им зашибись.
А где сыновья? Сыновья в окопах.
Там хорошо, там почти европа,
Горячая вода, газ, свет…
Пулями кормят. Есть интернет.
Сыновьям хорошо. Сыновей нет.
По воде в воронках гуляет дед.