Что человеку судьбою дано,
Рано иль поздно, случиться должно.
И не сумеет никто эту нить,
Враз, оборвать или переменить.
Где-то, в сибирской тайге, далеко,
Жил был старик, круглый год - босиком.
Было ему много больше ста лет.
Звали его все вокруг - «вечный дед».
Редко он к людям в село заходил,
Крепкий, как лось, и всё время один.
Он ни вредил никому, ни мешал,
Где его дом никто толком не знал.
Не было помощи людям тогда,
Сын захворал годовалый - беда.
Баба рыдает белугой в ночи,
Мальчик горячий, как угли в печи.
Ночью не видно дороги - пути,
Утром хотела к знахарке нести.
Вдруг, распахнулась скрипучая дверь,
Дед тот вошёл, весь обросший, как зверь.
И произнёс, хмуро так, не шутя:
- Утром помрёт от болезни дитя.
Я бы сумел излечить его, мать,
Если мальчонку решишься отдать.
Коли он будет со мной жить в лесу,
То от «костлявой» его я спасу.
Либо с зарёй он простится с тобой,
И заберёт его смерть в мир иной.
С кем-то из нас он уйдёт навсегда,
Ты не увидишь его никогда.
Либо, тайгу ему в царство я дам,
Либо, отдашь на съеденье червям.
Мать поглядела на сына и в крик,
Видит, не лжёт этот страшный старик.
Смерть к крохе тянет две тощих руки,
Гаснут глаза его синь - васильки.
- Дед, коль спасёшь ты его - забирай.
Рано сынку моему ещё в Рай.
В лес, уносивший ребёнка старик,
Долго слыхал ещё бабы той крик.
Думал:
- Чего уж теперь - то реветь?
Долго не будет парнишка стареть,
Знания дам я и силу ему,
Что убивается так, не пойму?
Время бежит, ну, а годы летят,
То, что ушло не воротишь назад.
Много воды утекло у реки,
Так говорят на селе старики.
Как-то однажды грибы собирать
Тётка пошла (где-то лет сорок пять).
Дочка той бабы, что в ночь, до светла,
Сына навек старику отдала.
В ногу вцепился ей старый капкан,
И не добраться домой из-за ран.
И не разжать, заржавели тиски,
Слёзы и кровь льются, как ручейки.
Долго кричала, что толку кричать,
Этим лишь белок да птиц распугать?
Нет в километре селений вокруг…
Только глядит, как на помощь ей, вдруг,
Вышел из леса парнишка - друид,
Лет так пятнадцать - шестнадцать на вид.
Руку на лоб её он положил,
Боль отступила. Капкан отцепил.
Слёзы ей вытер, и рану промыл,
Из пузырька, что в кармане носил.
Ногу травою вокруг обвязал.
И на тропинку кивком указал.
После рукою взмахнул и исчез,
Только вокруг зашумел тихо лес.
Силы хватило, до дому дошла.
Диву далась, как повязку сняла.
Ведь на ноге не осталось следа,
Будто там не было ран никогда.
И промолчала, чтоб мать не пугать,
Ей ни к чему про капкан этот знать…
И про мальчишку, чей взгляд в цвет реки,
Будто в нём плещутся синь - васильки.
Одно русское сказание особенно нравилось матери Марии. Оно касается хождения двух святых, Николая угодника и Кассиана римлянина, которые однажды вернулись на землю, чтобы посмотреть, как обстоят дела человеческие. Набрели они на мужика, телега которого глубоко увязла в грязи. Он попросил помочь ему. Касьян с сожалением отказался. Ведь ему скоро надо будет вернуться на небеса, и его одеяния должны сиять там незапятнанной белизной. В это время Никола молчал: он уже погрузился по колени в грязь и напрягал все силы, чтобы помочь мужику. Когда Бог узнал, почему у Касьяна одежда безупречно бела, а у Николы запачкана, Он сказал: «Тебя, Николае, народ дважды в год поминать будет, - а тебя, Кассиане, лишь раз в четыре года». Так, говорят, и получилось, что Кассианин день падает на 29 февраля.