С осенним ветром улетят твои печали
И лягут медью листопада на дорогу,
Со стаями летящих на зимовье чаек
Уйдут сомнения и разнесёт тревогу.
Стоишь один в цыганисто-цветной метели,
Очередной вираж судьбы и испытаний,
Шуршат о чём-то травы пёстрые в постели,
Твой отрешённый взгляд наполнен блеском стали.
Пройдет и это, разнесутся ветром листья,
В пергаменте которых отпечатки грусти,
Внезапною крадущейся походкой лисьей,
Придёт решение, и пустота отступит.
Храни тебя Господь, мой дорогой мужчина,
Любовь, звездой летящей с клёна в листопаде,
Укажет путь из лабиринта до вершины,
И по щеке сбежит слеза дождя… прохладой…
Храни тебя Господь…
Хоть и чудится в голосе теплый май,
Хоть и кажется полным веселья взгляд,
В моем сердце такая, мой друг, зима
На изломе холодного февраля.
Я б заплакала, чтобы моя капель
Запорошенным чувствам открыла шлюз,
Но метели во мне продолжают петь,
Повинуясь холодному февралю.
Кто свободен, и кто у кого в плену?
В моем сердце зима? Или я в зиме?
Мне б решиться и правде в глаза взглянуть,
И открывшейся истиной онеметь.
Та, что небом обещана и проста,
Как бессмертная святость, как смертный грех.
Чтобы что-то такое в себе достать
И, самой не согревшись, других согреть.
Пусть моей голове не подходит нимб…
Пусть погас и не светит давно очаг…
Только ты иногда обо мне вздохни,
Когда воском заплачет в руке свеча…
Это худшее из одиночеств- сидеть в толпе, слушать, как люди лгут тебе нараспев, улыбаются - прорезь маски, провал зрачка, послушнее скрипки, ласковее смычка. У мудрости в этом возрасте чуткий слух. В поющей паре фальшивит один из двух. Зерно отделять от плевел, держать в руках. И овцы сыты, и волки на поводках. Различать все оттенки цвета, слова, глаза, помнить лгущую паству по голосам, скрывать от других свою нутряную боль.
Быть одиноким так, как бывает Бог.
У них там спокойно, радостно и тепло,
И стынет на летних верандах зеленый чай…
Они ощущают кожей (не сквозь стекло),
Как плавится в воздухе солнечная свеча,
И мир наполняет таинственный тихий свет
Простой и возвышенной радости бытия.
Они смотрят «Вечность», укутавшись в мягкий плед,
Не ведая времени (все их часы - стоят).
А ночью у них поразительно много звезд,
И свежими травами пахнет хмельной июнь.
И мир их так чист, так наивно, по-детски прост,
Что им не поверить в жизнь твою и мою.
Они и не знают о том, что мы где-то есть -
Уставшие, злые, погрязшие в суете,
Привыкшие верить, что нет на земле чудес,
Забывшие небом начертанный путь к мечте,
Безвольные жертвы бессмысленной толкотни -
На лицах застыли улыбки, во взглядах - крик…
Мы кажемся им легендой из древних книг.
Но мы во сто крат реальнее, чем они.
У нас под ногами томится апрельский снег,
Рычащие улицы лопают нас живьем.
Не в силах ни на секунду замедлить бег,
Почти разучились чувствовать, что живем.
Хандрящее солнце запряталось в облака -
Его откровенно достал этот цирк шапито.
Никем не согретая, тихо дрожит рука
В безрадостной тьме кашемирового пальто.
А мне бы вот также закаты с тобой встречать,
Смотреть, как в прозрачном заварнике стынет чай,
Не помнить о прошлом, не спорить о мелочах,
И вечность, и свет, и ладонь твоя горяча…
Мне говорили «верь», говорили «будь», «старые письма, мосты и на сцене - жги». Я закрывала дверь, начинала путь. Были невинно-робки мои шаги. Мне говорили: «Пой, забывая тех, кто на тебе когда-то поставил крест. Но не молись на яркий шальной успех - этот божок тебя с потрохами съест». Мне говорили: «Прошлое отпусти, новым надеждам душу свою открой». Время сжималось теплым песком в горсти. Кто-то одеждам мира менял покрой.
Я примеряла новые адреса, и, несомненно, мне они очень шли. Милые, добрые, дальние голоса делались тише и тише… Уже не жгли воспоминания-раны былых обид. Впрочем, и радости тоже теряли цвет. Дивную сказку сменил прозаичный быт. Даже порой казалось, что вовсе нет разницы между полярными «там» и «здесь». Будто бы кто-то злобно в лицо кричал: «Глупая девочка! Нет никаких чудес! Даже когда заветный нашел причал, даже когда поверил: мечта - твоя, все неудачи оставлены позади, знай: от себя не скрыться в чужих краях. Черные дыры зияют в твоей груди, и не заполнит их мрачная красота города, ставшего самым уютным „здесь“. Хватит себя обманывать! Пустота вряд ли излечится от перемены мест».
Я затыкала уши и дальше шла, веря лишь тем, родным, голосам внутри: «Просто живи», - шептали. И я жила. Мне улыбались: стекла цветных витрин, серые улицы, реки, мосты, дома, шумные зрители баров… Я пела им и понимала: рано сходить с ума. Рано быть пеплом, пока мы еще горим. И не погаснет пламя, пока еще в раненой памяти трепетно берегу веривших так спасительно-горячо в то, что я все смогу. Значит, я смогу. Даже когда голоса их совсем тихи, мысли застыли, и, кажется, мир застыл, - знаю: кого-то спасают мои стихи. Значит, мне хватит веры и хватит сил. Может, на самом деле, и вовсе нет времени, расстояний, других границ? Я вижу небо. Небо меняет цвет. Я отражаюсь в тысячах встречных лиц. Важно не где ты, а кто ты. Стара как мир истина эта. Теперь мне она ясна. Солнце латает впадины черных дыр.
В город ветров наконец-то пришла весна.
Человек каждый день поднимается, как на бой.
Человек каждый день поднимается, как на сцену.
Человек очень занят -
он между собой
и ещё одним человеком возводит стену.
Выше стены Китайской,
Китайской стены длинней.
Птица не перелетит,
не перелезет ящер.
Ласточкиного гнезда не совьют на ней,
и оставят надежду всяческие входящие.
За кирпичом кирпич, за плитой плита.
Без обеда, без ужина и без чая.
Смотри, человек, - я любил тебя так и так,
я вот так, и так, и так тебя не прощаю.
Хоть бы одна бойница, одно окно,
хоть бы свободный вечер -
майский, ветреный и бесценный…
Человек говорит: мне давно уже всё равно.
Мне не больно.
Мне просто нравится строить стены.
А там, на благословенной твоей стороне,
столько прекрасных мест, -
что же ты тянешь вожжи?
Человек стоит, прислонился щекой к стене.
Человек другой никуда не уходит тоже.
Он и Она на покатой холодной крыше. Тает январский белёсый как хлорка снег. Сумерки город снимает с себя бесстыже. Город уже разменял свой четвёртый век. Город искусно ломает стереотипы. Нет ему равных в подножках и мелочах. Он и Она выдыхают. Все карты биты в этой и прочих бессонных седых ночах.
«Как твой улов?» - Его голос морозит кожу, входит в недвижимый воздух как вострый нож.
«Славно», - Она замирает. -«Храни их, Боже. Тех, кто у парка устроил большой дебош. Мать трех детей, ту, что в центре торгует телом. Школьника, что с „порошком“ возле входа в сквер. Мужа-изменника, тратящего умело бОльшую часть всей зарплаты на адюльтер. Всё как обычно. Всё катится, двери руша, в жерла печей, сковородок, больших котлов. А у тебя как дела? Вывел к свету души?»
«Богу не место среди твоих фраз и слов», - Он смотрит в небо. Мгновение до рассвета. «В полночь родился талантливый музыкант. Девочка к сессии выучила билеты. Врач спас ученого, свой применив талант.»
Взгляды обоих серьезны, границы стёрты. Небо окрасилось в нежно-клубничный цвет. «Может, ты всё же расскажешь, какого чёрта?» - Он через ткань гладит рваный от крыльев след, смотрит внимательно, голос уже теплее.
«Черту не место среди твоих фраз и слов», - Он и Она улыбаются, и аллеи эхом разносят удары колоколов.
а по небу ночь ползет / манкой
и комочками лежат / звезды.
это в 5 - легко реветь/ «в мамку»,
а за тридцать - вроде как/ поздно.
это мой уже черед слушать,
и сцеловывать слезу с носа.
и, как губку, наполнять душу
до разрыва, до самоизноса.
а так хочется нырнуть в детство,
до икоты пореветь в сладость.
но, как заяц, лишь дрожит сердце,
мам, ну как, скажи, ты справлялась?
как стоять, когда в ногах вата,
как поверить, если бьют в спину,
а вокруг у всех «с краёв» хаты,
и табличка, где стою: «мины»,
как держаться, если пик пройден,
а подъема спуск страшней - в сотни.
я ж не дурочка совсем, вроде?
отчего же, мама, так «везет мне»?
я с годами становлюсь старше,
только мудрости вот - ни крошки.
той, из детства, манной нет каши,
но комочков - до фига в ложке…
…Меня никто не ждет в конце строки…
Ни почестей, ни славы, /как танкисту…/
Я рано утром улыбнусь таксисту
и городу - «люблю вас, дураки…»
За то, что рубите хвосты… в хвосте
нам ужинать нельзя… ведь по науке -
Мы Те, кто отоспится на кресте,
как в детстве… - широко раскинув руки…
Настоящее - быть собой, без претензий на Гениальность и без пародий на чью-то роль,
Без стремления все свое получить сполна
И над всем обрести контроль.
Просто быть, как бывают реки и острова,
И далекие звезды, и звездочки на росе,
Не доказывать миру, что ты не такой как все,
Потому у тебя исключительные права.
Не стараться, не выжимать из себя стихи,
Не бороться за свежесть рифмы и ровный ритм,
А делиться мирами, кричащими изнутри,
И покорно молчать, если стали они тихи.
Настоящее - это нежность, которой нет
Ни предела, ни основания, ни конца.
Это то, что стирает значение миль и лет,
Черт характера и лица.
Это то, что огнем разливается в вышине,
Что приносят на палубах белые корабли,
(Что повсюду, вовне, но угасло почти во мне
И мечтает, чтоб вновь зажгли).
Это люди, что как волшебные зеркала -
Ты красивей, светлей становишься, глядя в них.
Это то, что за гранью граней добра и зла,
Это - Бога в тебе дневник,
Колдовские переплетения странных букв,
Откровения на немыслимом языке…
Это - птиц, прилетающих с неба, кормить из рук,
Это блеск фонарей, отражающихся в реке,
Это то, что проносится холодом по спине,
Это - вспомнить, что ты во сне, если ты во сне,
Это - вспомнить, что надо жить, стать струной живой.
Это - в дом к нему приходить, не покинув свой.
Приходить к нему, как к учителю и врачу.
Закрывая глаза, прижиматься к его плечу.
Я учусь.
Я лечусь.
Я звучу.
Я свечу.
Я лечу.
Я настолько люблю, что себе его не хочу.
Потому я о нем молчу.
Я рядом с тобою. Я рядом с тобою. Под темной звездою, под руку с бедою. Я рядом с тобою. Я рядом с тобою. Бегущей рекою, певучей водою возьму твою боль, унесу, успокою, по капельке соли, по звуку, по стону - я выпью, я вылью в моря-океаны… Как все это сильно, как страшно. как странно. Ты воин, ты храбрый, не прячь свои раны. Придут океаны в далекие страны… Огромны их волны, печальны их тайны… Родной мой! как больно… ! Отдай мне! Отдай мне!
Возьми мою руку, возьми мое сердце, возьми во мне все, чем ты сможешь согреться. Сломай мои стены, возьми мое море. Отдай мне взамен свое горькое горе. Тебе уже хватит, тебе слишком много! Не трать киловатты, тебе же в дорогу, и столько костров по пути еще будет, там ждут тебя люди, они тебя любят… А я же немая, я все принимаю - должна я, вода я, отдай мне, отдай мне… На нас на обоих не хватит им боли. Я рядом с тобою. Я рядом с тобою.
По капле, по капле, по звуку, по стону… Волнами покатится боль к небосклону. Поспи, мой хороший. День кончился прошлый. Поет тебе ветер. Нет смерти на свете.
Придут океаны в далекие страны, и кто-то, однажды наполнив стаканы, внезапную горечь почувствует в сердце и вспомнит давно позабытую песню, в которой о доме, о лете, о детстве… Открой мне ладони. Я рядом. Мы вместе. Ты выдержишь бой, ты вернешься из боя. Я рядом с тобою. Я рядом с тобою.
Да будет твой сон цел, и новое солнце вернется, очнется, день новый начнется. Сверкающ и свеж, исцеляющ и светел. Нет смерти на свете. Нет смерти на свете. Поют океаны, летают кометы, встречают рассветы красивые дети… Влюбленные дети, счастливые дети. И мы будем петь им, и мы будем петь им… Твой путь еще длинный. Спи, бедный, спи, милый… Всю нежность, все силы возьми и… спасибо.
Мир светел. Боль пепел. Об этом нам петь им…
Нет смерти на свете.
Лишь волны да ветер.
я люблю тебя
…со всеми ошибками, шрамами, сколами, с каждым слепым пятном, и если бы можно начать нас по-новому, то я б началась в другом каком-нибудь месте, не помнящем прошлого - проталина на снегу, и мы, сумасшедшие, осторожные, и я тебя сберегу, и будет все заново. старыми тропами вьется проклятый лес.
я сберегу тебя этими строками - пожалуй, из всех чудес, самым обычным и описуемым, но самым несущим боль, но в этом волшебная суть его - волнение и покой, улыбка сквозь слезы, забытая истина и чей-то последний вздох. и я так люблю тебя - мысленно, письменно, комкая, ломая слог.
…со всей твоей сложностью, беглыми пальцами, криками в виражах, и я понимаю, что надо бы сдаться нам, и я отпущу, разжав уставшие руки, мы падаем, падаем, без шанса достигнуть дна. весна спотыкается, так мол и надо вам, - на то она и весна. и я так люблю тебя, стираю неистово своим запятым хвосты.
весна - не испачканный белый лист еще,
и я напишу там «ты».
Знаешь, мне многого и не нужно - капельку смелости для звонка. Из бессердечной и равнодушной стать снова той, что была нужна. Я же отчаянная трусишка - вечно бегу от своих проблем. Может ты скажешь, что это слишком. Но я готова вернуться в плен. Там были руки и жаркий шепот, сложности, ссоры порой… и боль. Но без тебя мой любимый город так до сих пор и стоит пустой. Я бы с готовностью стёрла память, я бы всё заново начала. Может быть можно ещё исправить всё, что я скомкала и сожгла? Может с трудом мы запустим сердце, мертвое сердце в моей груди… Я так боялась, что по инерции всё повторяла «ну уходи». Я смалодушничала, устала, я опустила свой светлый меч. Может мы просто начнем сначала? Просто начнем с тобой. с пары встреч.
Снег красив и лучист, но он ничего не лечит. Ты же знаешь, от расставаний лекарства нет. Словно в ядерной темноте ветер злой задувает свечи и нет пункта, куда бы сдать проездной билет. Снег спокоен и свеж, но он не очистит душу, он лишен давно эфемерного волшебства. Потому что мы зачерствели, от тех, кто нужен, уезжаем, забыв узнать, как у них дела. Может нужно остаться, быть может - необходимо! Сердце тысячу раз проживает чужую боль. Это ложь, что оно останется невредимым.
Может вырвать, убить, но оставить его. с тобой.