ПРОСТАЯ ИСТОРИЯ
Я тут посмотрел на одного знакомого и тоже решил похудеть.
Ну, не так чтоб мне это жизненно необходимо было, но раз все, то тогда и я.
Наварил я гречки. Я люблю гречку.
Я помню, как в институте лечился гречкой от любви. Гречкой что хочешь вылечить можно. Гречка мёртвого подымет.
Словом, наварил я гречки и думаю — вкуснота. Дай-ка огурчик маринованный прибавлю. А что? И вкусно и диетично.
С огурчика не потолстеешь.
Положил я огурчик. Гречка и огурчик. Гречка горячая — пар идёт. Огурчик холодный. Крепкий. Мама делала. Хрустеть будет. На зубах.
Да.
Достал я бутылку водки и налил в рюмку. Ну, чтоб огурчику не в пустоту хрустеть.
Гречка, огурчик, рюмка водки. Гречка горячая. Огурчик с водкой холодные. Рюмка потеет.
Смотрю я и думаю — прям Родина. Прям, вот он, корень мой генетический. Дед с бабушкой вспомнились, чёрные птицы памяти, солнце, которое в детстве светит…
Словом, убрал я рюмку.
Достал стакан.
Ну, потому что рюмка — это при теперешней политической ситуации смешно. Из рюмок пили, когда солнце на югославском трюмо мягкой искрой вспыхивало. Когда кошка дедушкина под Высоцкого на «Ригонде» мурчала.
Когда я маленький был.
А теперь я большой. И толстый. Пью стаканами.
Грустно мне стало. И светло. Выпил я.
Не чокаясь. Похрустел огурцом.
Хлебушком хорошо заел. Чёрным. Старики чёрный любили.
Пельмень как камушек, крепкий, дымящийся, подцепил, в майонез макнул. Хорошо, пельмени заранее поставил — тоже генетика! Как чуял, что понадобятся… Пельменей с майонезом. С хреном розовым. С благородным лавром, колбасой и черным хлебом. С луком с солью. С редиской и пловом…
Ну, а раз уж с луком — второй-то я налил…
До гречки не дошло.
Я, наверное, не похудею. Счастье, как не обжечь руки о твою гриву?
На речке-и, на речке-и,. на то-о-о-ом бережо-очке!..
С «корпоратива», что смеялся и гудел,
Они вдвоём, по-тихому, сбежали.
Он ей представился, как: «Просто Супермен»,
Она ответила: «Тогда - я Мата Хари!»
Снежок блестел… Луна, как леденец,
Улыбку сладкую бархоточкой натёрла,
А в небесах сиял такой звездец,
Что просто - ах! «В зобу дыханье спёрло!»
Он говорил о том, что одинок,
Что «мир спасать» - нелёгкая работа.
Она ему - о том, что есть сынок,
Что не хватает пацану мужской заботы.
По улицам пустынным, под луной,
Они брели - куда, не зная сами…
Она сказала вдруг ему: «Пошли домой,
Не век же нам бродить под небесами».
Поймав в ладони ветер перемен,
Поверив в то, что счастье очень близко,
Они пустили одиночество вразмен,
Уверенные, в благородстве риска.
Светало. Зарождался новый день…
И угасая, звёзды наблюдали,
Как спал спокойно «Просто Супермен»,
В объятиях СЧАСТЛИВОЙ «Мата Хари»!
Конец 80-х, начало 90-х.Наконец -то в наших магазинах одежды стала появляться и даже задерживаться эта самая одежда. Не нужно было стоять в очереди не один час, чтобы ухватить хоть что-то. Правда особого разнообразия не было. Пальто, плащи, свитера были одной -двух моделей, одного-двух цветов, но во всём разнообразии размеров .Так что и юные нимфы и дородные матроны вынуждены были щеголять в моделях одного фасона. Но… Мы и этому были рады.
Однажды мне повезло купить чёрный симпатичный плащик. Весь отдел магазина был заполнен этими плащами, но никого это не смущало. Главное-есть и без многочасовой очереди. Ну… Это предыстория. А теперь- собственно история.
Когда у меня была первая смена на работе, а работала я тогда воспитателем в детском саду, то из дома я выходила неизменно в 6.30.Ехать было недалеко, но я старалась приехать за пятнадцать минут до начала смены, чтобы мамочки, кому нужно было рано на работу не волновались, оставляя детей рядом с закрытой дверью группы.
Однажды солнечным весенним утром я привычно зашла в троллейбус и села у окна. Взгляд случайно упал на молодого человека, который сидел на противоположной стороне.Симпатичный.Про себя я почему-то придумала ему прозвище «английский лорд"-было в нём нечто горделиво -аристократическое.
Попутчиками мы оказывались не один раз. И заметили это оба-периодически украдкой бросали взгляды друг на друга. Но вот пришло лето… Отпуск…Я и не вспоминала об этом молодом человеке.
Летнее тепло закончилось. Осенняя прохлада заставила меня достать мой любимый чёрный плащ. Я спешила на работу ко второй смене. Транспорт в это время (между двенадцатью и часом дня) ходил реже, поэтому в троллейбусе было много народу. Я была вся в своих мыслях, но моё внимание случайно привлёк странный разговор, даже скорее не разговор, а весьма неприятный…(ой, чуть не забежала вперёд)
Молодой человек убеждал кого-то, что им пора познакомиться, так как они давно часто ездят вместе, и это, возможно, судьба. Я осмотрелась… Батюшки- светы! Так это ж мой герой! Только…Голос…О нет! Тот тип мужского голоса, который я терпеть не могу!!! С неприятной хрипотцой и некой развязностью. Почему-то определила его для себя словом вульгарный. Он стоял рядом с девушкой очень похожей на меня причёской, тоже в очках и, самое главное… У нас с ней были одинаковые плащи! Видимо его голос на неё подействовал так же как и на меня, и она была в полном смятении, не знала, куда деваться в переполненном троллейбусе от такой странной и неожиданной ситуации. А я стояла совсем недалеко и пыталась не расхохотаться. Вот уж где истина, высказанная Сократом-«заговори, чтобы я тебя увидел» стала реальностью, хотя мудрец имел в виду несколько иное… И вот спасение! Моя остановка! Давясь от смеха я стала пробираться к выходу… Когда двери раскрылись, я обернулась… Молодой человек похоже осознал свою ошибку но… Я со смехом выскочила из троллейбуса. Вот такая история. Про чёрный плащ.
С ним ужасно легко хохочется, говорится, пьется, дразнится; в нем мужчина не обретен еще; она смотрит ему в ресницы - почти тигрица, обнимающая детеныша.
Он красивый, смешной, глаза у него фисташковые; замолкает всегда внезапно, всегда лирически; его хочется так, что даже слегка подташнивает; в пальцах колкое электричество.
Он немножко нездешний; взор у него сапфировый, как у Уайльда в той сказке; высокопарна речь его; его тянет снимать на пленку, фотографировать - ну, бессмертить, увековечивать.
Он ничейный и всехний - эти зубами лязгают, те на шее висят, не сдерживая рыдания. Она жжет в себе эту детскую, эту блядскую жажду полного обладания, и ревнует - безосновательно, но отчаянно. Даже больше, осознавая свое бесправие. Они вместе идут; окраина; одичание; тишина, жаркий летний полдень, ворчанье гравия.
Ей бы только идти с ним, слушать, как он грассирует, наблюдать за ним, «вот я спрячусь - ты не найдешь меня»; она старше его и тоже почти красивая. Только безнадежная.
Она что-то ему читает, чуть-чуть манерничая; солнце мажет сгущенкой бликов два их овала. Она всхлипывает - прости, что-то перенервничала. Перестиховала.
Я ждала тебя, говорит, я знала же, как ты выглядишь, как смеешься, как прядь отбрасываешь со лба; у меня до тебя все что ни любовь - то выкидыш, я уж думала - все, не выношу, несудьба. Зачинаю - а через месяц проснусь и вою - изнутри хлещет будто черный горячий йод да смола. А вот тут, гляди, - родилось живое. Щурится. Улыбается. Узнает.
Он кивает; ему и грустно, и изнуряюще; трется носом в ее плечо, обнимает, ластится. Он не любит ее, наверное, с января еще - но томим виноватой нежностью старшеклассника.
Она скоро исчезнет; оба сошлись на данности тупика; «я тебе случайная и чужая». Он проводит ее, поможет ей чемодан нести; она стиснет его в объятиях, уезжая.
И какая-то проводница или уборщица, посмотрев, как она застыла женою Лота - остановится, тихо хмыкнет, устало сморщится - и до вечера будет маяться отчего-то.