Когда ОНА удалила ЕГО из своей жизни, он стал прикладывать все усилия, чтобы опорочить её в глазах окружающих. А потом… Потом он лежал и звал её в бреду, называя по имени…
Она увидела свое тело со стороны - лежащим на операционном столе. Вокруг суетились медики. К груди прижали похожий на утюг прибор.
- Разряд! - крикнул профессор Псахес.
Тело дернулось. Но она не почувствовала боли.
- Разряд!
- Сердце не реагирует!
- Разряд! Еще! Еще!
Врачи пытались «завести» ее сердце почти полчаса. Она увидела, как молодой ассистент положил руку на плечо профессору:
- Борис Исаакович, остановитесь. Пациентка мертва.
Профессор стащил с рук перчатки, снял маску. Она увидела его несчастное лицо - все в капельках пота.
- Как жаль! - сказал Борис Исаакович. - Такая операция, шесть часов трудились…
- Я здесь, доктор! Я живая! - закричала она. Но врачи не слышали ее голоса. Она попыталась схватить Псахеса за халат, но ткань даже не шевельнулась.
Профессор ушел. А она стояла возле операционного стола и смотрела, как завороженная, на свое тело. Санитарки переложили его на каталку, накрыли простыней.
Она услышала, как они говорят:
- Опять морока: приезжая преставилась, с Якутии…
- Родня заберет.
- Да нет у нее никакой родни, только сын-малолетка.
Она шла рядом с каталкой. И кричала:
- Я не умерла! Я не умерла! Но никто не слышал ее слов.
Жизнь
Монахиня Антония вспоминает свою смерть с трепетом:
- Господь милостив! Он любит всех нас, даже распоследнего грешника…
Антония постоянно перебирает четки. Ее тонкие пальцы дрожат. Между большим и указательным видна старая татуировка - едва заметная буква «А».
Матушка Антония перехватывает мой взгляд. Я смущаюсь, словно подсмотрел что-то запретное.
- Это память о тюремном прошлом, - говорит монахиня. - Первая буква моего имени. По паспорту я Ангелина. В юности страсть какая бедовая была…
- Расскажите!
Матушка Антония испытующе глядит на меня. Такое ощущение, что она видит меня насквозь. Минута кажется вечностью. Вдруг замолчит, вдруг откажет?
Наша встреча не была случайной. В Печоры Псковской области, где вблизи знаменитого Свято-Успенского монастыря живет 73-летняя матушка Антония, я приехал, получив весточку от знакомых верующих: «У нас чудесная монахиня есть. На том свете побывала».
Матушка Антония, как оказалось, в недавнем прошлом была устроительницей и настоятельницей женского монастыря в Вятских Полянах Кировской области. После третьего инфаркта по слабости здоровья была отправлена на покой. С журналистом согласилась встретиться только после того, как получила рекомендации от духовных лиц.
Мне кажется, что она мою просьбу отсылает куда-то наверх. И получает ответ. У меня замирает дыхание.
Наконец она произносит:
- Расскажу. Не зная моего прошлого, не понять того, что случилось со мною после смерти. Что уж было - то было…
Матушка Антония Совершает крестное знамение. Еле слышно, одними губами, шепчет молитву. Чувствуется, что возвращение в прошлое требует от нее немалых душевных и физических усилий словно пловцу, которому предстоит нырнуть в бурлящий водоворот.
Детство
- Родилась я в Чистополе. Это маленький городок на Каме в Татарии. Папа, Василий Рукавишников, ушел на фронт добровольцем. Погиб на Брянщине, в партизанах. Мама, Екатерина, вновь вышла замуж - за старика, он лет на тридцать был старше ее. Я до того возненавидела его, что убежала из дома. Попала в детдом в Казани. Сказала, что сирота. В конце войны обучили меня вместе с подругами на мотористок и отправили на шахту в Свердловскую область. В первый же день мы бунт устроили - из-за приставаний. Мы малолетки, а шахтеры там ушлые. В первый же день облапали… Ну я и подбила подруг в Москву бежать, к товарищу Ворошилову. Жаловаться. Добирались на подножках вагонов, отчаянные были, смелые. Заночевали в парке Горького, в кустах, прижимаясь друг к другу…
Ворошилов
- Утром я, как самая маленькая, на вид мне давали лет двенадцать, пошла в разведку. Выбрала на лавочке дяденьку посолиднее. Подошла, спросила, как Ворошилова найти. Дяденька ответил, что запись на прием ведется в приемной Верховного Совета на Моховой улице. Нашли мы эту приемную. Явились туда всей гурьбой. «Куда?» - спросил нас милиционер у двери. - «К Ворошилову!» - «Зачем?» - «Это мы только ему скажем». Милиционер отвел нас в какой-то кабинет. За столом толстый начальник сидит. Глянул на нас строго: «Рассказывайте!». А я как заору: «Бежим, девчонки! Это не Ворошилов!». Такой шум мы устроили, что все сбежались. И тут вижу, как Ворошилов входит. Я его по фотографиям знала. Увел нас с собой. Велел принести бутербродов, чаю. Выслушал. И спросил: «Учиться хотите?» - «Да!»
- «Скажите на кого, вам выпишут направление». Я выбрала геологический техникум в Кемеровской области… А там беда вышла - с ворьем связалась. По глупости и от голодухи. Нравилось мне, как они живут: рисково, красиво. Татуировку сделала, чтобы все видели, что я фартовая. Только погулять долго не получилось: нашу шайку поймали… В тюрьме мне не понравилось.
Сын
- Когда вышла на свободу, дала клятву себе: никогда за решетку не попадать. Вышла замуж, уехала в Якутию - в поселок Нижний Куранах. Работала там в «Якутзолоте». Орден даже заслужила - Трудового Красного Знамени… Сначала все в семье ладно было, сыночка родила, Сашеньку. Потом муж пить начал. И бил из-за ревности. Потом бросил. Горевать не стала - так с ним намучилась! А тут еще болезнь навалилась. Сначала значения не придала, а потом, как уж прижало (несколько раз сознание средь бела дня теряла), к врачам пошла. Обследовали и нашли опухоль в голове. Отправили срочно в Красноярск, в клинику мединститута. Я плачу: «Спасите! У меня сынок один, еще школьник - круглым сиротой останется!». Профессор Псахес взялся прооперировать… Знала, что операция опасная, боялась страшно! Тогда и про Бога вспомнила. Прежде такой атеисткой была, богохульницей, а тут на ум молитва пришла. Вернее, стишок духовный, которому меня однажды в детстве одна женщина обучила. «Сон Богородицы» называется. Про Иисуса, все его страдания. Почти все Евангелие в этих стихах пересказано… Повезли меня на операцию, а я дрожу и «Сон Богородицы» шепчу. Дали наркоз, сверлить череп стали… Я боли не чувствую, но все слышу - как с головой моей возятся. Долго оперировали. Потом, как сквозь сон, услышала, как меня по щекам хлопают. «Все, - говорят, - просыпайся!» Я очнулась от наркоза, дернулась, хотела встать, подняться, тут сердце и остановилось. А меня словно что-то наружу из тела вытолкнуло - из себя, будто из платья, выскользнула…
Смерть
…Каталку с безжизненным телом отвезли в холодную комнату без окон. Ангелина стояла рядом. Видела, как ее труп переложили на железный топчан. Как стащили с ног бахилы, которые были на ней во время операции. Как привязали клеенчатую бирку. И закрыли дверь.
В комнате стало темно. Ангелина удивилась: она видела!
- Справа от моего тела лежала голая женщина с наспех зашитым разрезом на животе, - вспоминает монахиня. - Я поразилась: прежде никогда не знала ее. Но почувствовала, что она мне почти родная. И что я знаю, от чего она умерла - случился заворот кишок. Мне стало страшно в мертвецкой. Бросилась к двери - и прошла сквозь нее! Вышла на улицу - и остолбенела. Трава, солнце - все исчезло! Бегу вперед, а мне дороги нет. Как привязанная к больнице. Вернулась обратно. Врачей, больных в палатах и коридорах вижу. А они не замечают меня. Глупая мысль в голову пришла: «Я теперь человек-невидимка!». Смешно самой стало. Стала хохотать, а меня никто не слышит. Попробовала сквозь стену пройти - получилось! Вернулась в мертвецкую. Опять увидела свое тело. Обняла себя, стала тормошить, плакать. А тело не шевелится. И я зарыдала, как никогда в жизни - ни раньше, ни потом - не рыдала…
Ад Матушка Антония рассказывает:
- Вдруг рядом со мной, как из воздуха, появились фигуры. Я их для себя назвала - воины. В одежде, как у святого Георгия Победоносца на иконах. Почему-то я знала, что они пришли за мной. Стала отбиваться. Кричу: «Не трогайте, фашисты!» Они властно взяли меня под руки. И внутри меня голос прозвучал: «Сейчас узнаешь, куда попадешь!» Меня закружило, во мрак окунуло. И такое нахлынуло - страсть! Боль и тоска невозможная. Я ору, ругаюсь всяко, а мне все больнее. Про эти мучения рассказать не могу - слов таких просто нет… И тут на правое ухо вроде как кто тихонечко шепчет: «Раба Божия Ангелина, перестань ругаться - тебя меньше мучить станут…» Я затихла. И за спиной словно крылья почувствовала. Полетела куда-то. Вижу: слабенький огонек впереди. Огонечек тоже летит, и я боюсь отстать от него. И чувствую, что справа от меня, как пчелка малая, тоже кто-то летит. Глянула вниз, а там множество мужчин с серыми лицами. Руки вверх тянут, и я их голоса слышу: «Помолись за нас!» А я перед тем, как умереть, неверующая была. В детстве окрестили, потом в храм не ходила. Выросла в детдоме, тогда нас всех атеистами воспитывали. Только перед операцией про Бога и вспомнила… Той «пчелки» справа не вижу, но чувствую ее. И знаю, что она не злая. Спрашиваю ее про людей: «Кто это и что это?» И голосок тот же, ласковый, отвечает: «Это тартарары. Твое место там…» Я поняла, что это и есть ад.
Рай
- Вдруг я почувствовала себя как на Земле. Но все ярче, красивее, цветет, как весной. И аромат чудный, все благоухает. Меня еще поразило: одновременно на деревьях и цветы, и плоды - ведь так не бывает. Увидела стол массивный, резной, а за ним трое мужчин с одинаковыми очень красивыми лицами, как на иконе «Троица». А вокруг много-много людей. Я стою и не знаю, что делать.
Подлетели ко мне те воины, которые в морг приходили, поставили меня на колени. Я наклонилась лицом до самой земли, но воины меня подняли и жестами показали, что так не надо, а нужно, чтобы плечи были прямо, а голову склонить на грудь… И разговор начался с теми, что за столом сидели. Меня поразило: они знали все обо мне, все мои мысли. И их слова словно сами возникали во мне: «Бедная душа, что же ты столько грехов набрала!» А мне было ужасно стыдно: вдруг ясно вспомнился каждый мой плохой поступок, каждая дурная мысль. Даже те, которые я давно забыла. И мне вдруг себя жалко стало. Поняла, что не так жила, но не обвиняла никого - сама свою душу сгубила.
Господь
- Внезапно я поняла, как надо называть того, кто в середине сидит, сказала: «Господи!» Он отозвался - в душе сразу такое райское блаженство наступило. Господь Спросил: «Хочешь на Землю?»
- «Да, Господи!» - «А посмотри вокруг, как здесь хорошо!» Он руки вверх воздел. Я посмотрела вокруг - и ну все как засияло, так было необычайно красиво! А внутри меня вдруг случилось то, чего я не испытывала никогда: в сердце вошли бесконечная любовь, радость, счастье - все разом. И я сказала: «Прости, Господи, я недостойна!» И тут пришла мысль о сыне, и я сказала: «Господи, у меня сын есть Сашенька, он без меня пропадет! Сама сирота, от тюрьмы не убереглась. Хочу, чтобы он не пропал!» Господь отвечает: «Ты вернешься, но исправь свою жизнь!»
- «Но я не знаю как!» - «Узнаешь. На твоем пути попадутся люди, они подскажут! Молись!» - «Но как?» - «Сердцем и мыслью!».
Будущее
- И тут мне будущее открыли: «Выйдешь вновь замуж». - «Кто же меня возьмет такую?» - «Он сам тебя найдет». - «Да не нужен мне муж, я с прежним пьяницей на всю жизнь намучилась!»
- «Новый будет добрый человек, но Тоже не без греха. С Севера не уезжай, пока сына в армию не проводишь. Потом встретишь его, женишь. А затем суждено тебе брата найти». - «Неужто он жив? Я с войны о Николае вестей не имею!» - «Инвалид он, на коляске ездит. Найдешь его в Татарии и сама туда с мужем переедешь. Ты брату будешь очень нужна, будешь ухаживать за ним и сама похоронишь его». - «А с сыном все хорошо будет?» - «За него не беспокойся. Он, как станет взрослым, от тебя откажется. Но ты не унывай. Помни Господа и расскажи людям о том, что видела здесь! И помни - ты обещала исправить свою жизнь!»
Возвращение
- Очнулась я уже в своем теле. Почувствовала, что мне очень холодно: я замерзла сильно. Взмолилась: «Мне холодно!» И голос слышу в правом ухе: «Потерпи, сейчас за тобой придут!» И точно: открывается дверь, входят две женщины с тележкой - хотели анатомировать меня везти. Подошли ко мне, а я простыню сбросила. Они - в крик и бежать! Профессор Псахес, который меня оперировал, с медиками прибегает. Говорит: «Не должно быть, что жива». Светит какой-то лампочкой в зрачок. А я все вижу, чувствую, а окоченела так, что сказать ничего не могу, только мигнула глазами. Меня привезли в палату, обложили грелками, закутали в одеяла. Когда согрелась, рассказала о том, что случилось со мной. Борис Исаакович Псахес внимательно выслушал. Сказал, что после моей смерти прошло три дня.
Продолжение
- Еще в больнице, - рассказывает матушка Антония, - я написала о том, что со мной произошло, в журнал «Наука и религия». Не знаю, напечатали ли. Профессор Псахес назвал мой случай уникальным. Через три месяца выписали.
- Уехала я обратно в Якутию, - рассказывает матушка Антония. - Опять в «Якутзолото» устроилась, я там на хорошем счету была. Работаю, сына ращу. В церковь ходить стала, молиться. Все случилось так, как мне на том свете предсказано было. Замуж вышла, потом сына женила. И старшего брата Николая, с войны потерянного, нашла - в Татарии. Он одинокий был, инвалид на коляске, уже сильно больной. Мы переехали в Нижнекамск, поближе к брату. Квартиру нам с мужем там дали, как северянам. Я к тому времени уже на пенсии была. Ухаживала за братом до самой его смерти. Похоронила, оплакала.
А потом и сама заболела. В боку закололо, во рту кисло стало. Терпела долго. По сравнению с адскими муками все земные болячки - как укол булавкой. Уговорили меня сын с мужем в больницу пойти. Из поликлиники отправили на обследование в Казань. А там нашли рак печени. Сказали, что с операцией опоздала, что метастазы пошли. И такая тоска на меня напала - не передать. Грешная мысль пришла: «Кому я нужна такая, всем обуза!».
Пошла на мост - топиться. А перед тем как в воду броситься, с небом решила попрощаться. Подняла глаза - и увидела кресты и купола. Храм. Думаю: помолюсь в последний раз перед тем, как утопиться. Пришла в собор. Стою перед иконой Богородицы и плачу. Тут женщина, что в храме убиралась, заметила мои слезы, подошла, спросила, что со мной случилось. Рассказала про рак, про то, что муж начал пить, что никому я не нужна, что у сына своя семья и я ему обуза. Что хотела руки на себя наложить. А женщина мне и говорит: «Тебе надо сейчас же ехать в Набережные Челны. Туда приехал чудесный батюшка, архимандрит Кирилл из Риги. Он все на свете лечит!».
Архимандрит
Матушка Антония показывает фотокарточку священника, что висит у нее в келье. На снимке - благообразный, осанистый батюшка с двумя крестами на облачении.
- Это мой духовный отец, - ласково говорит монахиня. - Архимандрит Кирилл (Бородин). Чудотворец и праведник. При советской власти в тюрьме за веру страдал. Он сам, врач по образованию, многих людей исцелил. В 1998 году отошел ко Господу. Мне отец Кирилл не только жизнь спас - душу вымолил. Приехала я тогда в Набережные Челны по указанному мне в церкви адресу, даже домой в Нижнекамск заезжать не стала. Очередь стоит в квартиру, в которой отец Кирилл принимает, длиннющая. Думаю, всю ночь стоять придется. Тут дверь распахивается, выходит священник и меня рукой манит: «Матушка, иди сюда!» Завел к себе. Ладонь на голову положил: «Ах, какая ты болящая!» И вдруг в меня радость вошла - как тогда, на том свете перед Господом… Хотела отцу Кириллу о себе рассказать, про то, что на том свете пережила, но он меня остановил: «Я все про тебя знаю».
Монастырь
- Тут батюшка мне и говорит: «Езжай в Елабугу, там монастырь налаживается. Скажешь матушке Евгении, что я прислал», - рассказывает матушка Антония. - Я замялась: «Что вы, батюшка! Муж и сын у меня». Тут отец Кирилл странные слова
произнес: «Нет никого у тебя!» Я ропщу: «Ночь уже!» А он, строго так: «Благословляю идти!». Куда денешься? Пошла на автовокзал. Автобусы рейсовые все уже ушли. Вдруг мужичок какой-то тормозит: «Кто на Елабугу?». До самого монастыря довез. Там уже ждали. Стала жить при монастыре и молиться. А силы таяли. Уж и есть мало что могла: печень совсем отказывала… И вот сон мне однажды снится. Вижу четверых мужчин, одетых в белое. Они вокруг меня. Я лежу, а один из них говорит: «Тебе сейчас больно будет. Потерпи, не бойся, рак пройдет». Утром проснулась, а печень не болит. Аппетит появился - на еду накинулась. Ем все, от чего раньше отказывалась - булку, суп. И хоть бы раз в боку кольнуло! Тут отец Кирилл приехал. Рассказала ему про странный сон. Спрашиваю: «Кто меня во сне исцелил?» А батюшка отвечает: «Неужели ты не догадалась? Это тебе Божья милость!»
Сын
- Благословил меня отец Кирилл домой в Нижнекамск съездить - вещи забрать и документы оформить, - рассказывает матушка Антония. - Приехала, а сын и муж меня потеряли. Думали, померла уже. Мужу объяснила, что развод нужен, что в монастырь хочу, душа просится Богу служить. Он смирился. А сын - ни в какую: «Не пущу!». Посадил на цепь собачью. Три дня держал, даже в туалет водил на ней. Я молилась, чтобы Господь сына вразумил. Отпустил все же Саша меня в монастырь. Но в спину крикнул: «Теперь ты мне не мать…» Вспомнила я тогда, что Господь мне на том свете говорил: «Сын от тебя откажется»…
Постригли меня в монахини с именем Антония. В переводе с греческого это означает «приобретение взамен». В монастыре я поменяла свою жизнь, как тогда Господу обещала. Потом меня благословили в Вятских Полянах новый монастырь строить, настоятельницей поставили. Служила там. А после инфаркта на покой попросилась. Приехала в Псков, потом в Печоры перебралась. Здесь, возле святых мест, и молиться, и дышать легче…
Дар
Про матушку Антонию в Печорах говорят с любовью. Рассказывают, что кроме великого дара утешать людей есть у нее способность видеть их сущность духовными очами.
- Было время, когда действительно видела, - рассказывает матушка Антония. - Потом упросила Господа лишить меня этого дара. Тяжело это.
- Мне говорили, что вы видели чудо в храме: таинство превращения хлеба и вина в плоть и кровь Христову.
- Это было на Пасху, когда Царские врата, закрывающие вход в алтарь, распахнуты. Стою я возле Царских врат, жду причастия. И смотрю, как священники у алтаря таинство сотворяют, копьецом из просфоры частицы вынимают. Думаю я: как же хлеб станет Христовой плотью? И тут на алтаре как солнце засияло. Вижу - вместо просфоры младенчик лежит. Красивый такой, весь светится. А священники его копьецом в грудь! Закричала на весь храм: «Не трогайте младенчика!». Люди на меня смотрят, не поймут, в чем дело. А я вижу: чаша золотая, для причастия, делается прозрачной, словно стеклянная. И сама собой наполняется кровью. После службы со страхом рассказала обо всем своему духовному отцу. Он меня успокоил: «Господь тебе чудо показал, радуйся!». Вот и живу в радости. Хочу сказать всем: смерти нет, есть жизнь вечная. Надо только любить друг друга и быть верными Господу.
- А будущее предсказываете?
- Нет. Одно знаю: Россию тяжкие испытания ждут. Но если мы станем добрее, Господь нас простит…
Жизнь
Самое удивительное, что я жива. Он умер, а я до сих пор живу.
Я не была ни хорошей девочкой, ни хорошей женой. Но мы с Сережей до конца были вместе, и я твердо знаю, что он ушел спокойным и, наверное, даже радостным.
Через полтора года после его смерти я уже могу немного отстраненно смотреть на ситуацию и себя в ней. Хорошо помню, что ад начался зимой. В ноябре у Сережки заболели зубы, и он пошел к стоматологу. Зуб вырвали, образовался флюс. Этот дурацкий флюс держался подозрительно долго, доктора предложили взять биопсию, неделю спустя пришел ответ из лаборатории: опухоль. Все без исключения врачи говорили, что это ошибка. Ну не может (говорили они) данный конкретный рак давать метастазы в челюсть. А вторая биопсия снова показала: опухоль. И спина. Месяц болело плечо, думали, остеохондроз, но на всякий случай тоже сделали биопсию и получили тот же результат - метастазы в позвоночнике. Эти два результата пришли одновременно…
Я вижу вечер того дня. Мы стояли посреди комнаты обнявшись и рыдали. Я остро почувствовала: это все, конец. Конец. Больше ничего не сделать. Все.
Потом были жуткие полгода. Три операции. Химиотерапию уже не делали. Через месяц после каждой операции опухоль появлялась снова. Ее опять вырезали. И снова она появлялась. Невыносимые боли. Он не мог спать, перестал есть. Морфин с бешено увеличивающимися дозировками. Днями и ночами Сережка сидел на балконе и курил. К нему приходили друзья - проститься. Мы с ним выбрали музыку для похорон - Шуберта. А потом его положили в хоспис.
Смерть
В день, когда мы получили результаты двух биопсий, я перестала жить. Все мое рвение, вся моя вера в то, что мы справимся, что я его вытащу, - все прошло. У меня вдруг, разом, ушли все силы.
Неделю спустя хорошая знакомая, услышав мой голос по телефону, предложила дать номер психотерапевта. Я, не знаю почему, ему позвонила.
Этот человек помог мне выжить. Он работал со мной бесплатно. И не только работал: он был рядом в самые трудные минуты. Пока Сережа был способен к продолжительным разговорам, он работал и с ним. Приезжал домой и делал так, что мужу становилось легче. Легче принять все, что с ним происходило.
Наверное, это звучит цинично, но стержнем наших психотерапевтических сессий была мысль, что Сережа умрет в любом случае. А мне, молодой, красивой, здоровой женщине, нельзя умирать с ним. У меня ребенок, которого нужно вырастить, и у меня мои 29 лет, когда жизнь только начинается. Об этом сейчас страшно говорить: я очень долго не соглашалась с этой идеей. Мой муж умирал, и я собиралась лечь в могилу вместе с ним. Больше меня ничто не интересовало. И вот еще что… Сейчас я готова себе признаться: наверное, любви женщины к мужчине как таковой во мне больше не было. Я отдала все свое сердце, все силы, всю себя ему. И любовь почему-то ушла. Это дико и страшно, а главное - так не вовремя. Но я чувствовала сострадание, нежность, готовность быть рядом до конца. Я не ищу себе оправданий. Просто осознание самого факта сильно все осложняло. И я как-то вдруг поняла, что жизнь вне этой жуткой болезни есть.
Чувства делились, дробились на кусочки пазла. Я стала встречаться с мужчинами. Он про это не знал, хотя наверняка догадывался. Впрочем, каждого мужика, желавшего иметь со мной кроме секса какие-то отношения, я тут же гнала прочь. Мыслями и чувствами я до конца была с мужем.
Сережа умер в хосписе. А мы столько говорили о том, что это будет дома, я буду держать его за руку… Но опухоль из челюсти проросла в глаз, и я уже не справлялась с перевязками. И нужна была сильная система обезболивания.
Врачи мне говорили, что другой бы на его месте давно уже умер, а Сергей все никак. Все никак не отпустит от себя жизнь. Он сказал: я знаю, смерть ждет там, у двери, а ко мне подойти боится. А потом, когда все соседи по палате умерли и на их место легли другие, те, что могли сами выходить курить, он сказал: я тоже встану. И встал. И пошел. И упал. Все лицо разбил себе в кровь. Прилетели мухи и не хотели улетать. Они садились на его лицо, на его руки. Я возненавидела мух. Когда я сейчас вижу муху, я хочу ее прибить, чтобы ее не было. А когда я была не с ним, а дома, он звонил мне по телефону и целый час рассказывал о том, что он муха. Ему так казалось из-за больших доз морфина. А потом я поняла, до меня дошло наконец, что он не может умереть из-за меня. Что я его держу. И я сказала: там такая хорошая компания, там твой любимый Бродский и твой любимый Набоков, они уже там, им не страшно и не больно. И еще я сказала, что у меня все будет хорошо. Он просил, чтобы я пообещала, что выйду замуж за хорошего человека и дочку воспитаю правильно. Я сказала: иди спокойно. И он ушел наутро.
Жизнь после смерти
Когда-то давно, года за три до смерти, Серега прочел роман Улицкой «Веселые похороны». Он сказал: «Хочу, чтобы на моих похоронах было так же». За неделю до смерти, в один из самых нежных и светлых дней, когда он был в полном сознании, он дал мне инструкции насчет похорон. И я все сделала так, как он просил. Ни один человек не пришел в черном. На поминках было много добрых слов, анекдотов, радостных воспоминаний. Вино лилось рекой, а на столах вместо кутьи и блинов стояли такие кушанья, которым позавидовала бы любая свадьба. Никто, ни один человек не плакал! Даже его старенькая мама. А к ночи народ поехал кататься на речном трамвайчике по Москве-реке. В тот день я чувствовала, что он рядом. Я уверена, что он был с нами и радовался тому, что никто не плачет, что все любят друг друга и вообще все вместе.
Но этот день прошел, и наступила жизнь. С дачи друзей вернулась дочка. Она провела там лето и почти ничего не знала. Мне предстояло сказать семилетней девочке, что папы больше нет.
Я много думала об этом. Советовалась. Послушала психотерапевта: не брать дочку на похороны, а о смерти папы сказать постфактум, когда у меня самой все немного уляжется.
Ника приехала рано утром и сразу спросила, где папа. Я сказала, что он в больнице. Но то и дело плакала и к вечеру призналась. Ника сразу расплакалась. Она плакала полтора часа, а потом успокоилась, села смотреть мультики. Все. Я завидую этой способности детской психики - защищаться от негатива. Впрочем, бесследно это событие не прошло: потом целый год мы боролись с тиком лица у моей девочки.
Я плохо помню, как мы прожили-дожили остаток того лета. Мы ездили с Никой на море, вернулись, началась школа… Я рассказала учителям о том, что произошло в нашей семье, они старались, как могли, помогать и ей, и мне. Еще друзья, родные - все люди вокруг поддерживали меня, помогали, куда-то звали, хотели что-то предпринять. Я не хотела ничего. Я спала наяву, жила и не жила, не чувствовала, не думала.
Мы часто встречались с психотерапевтом, не работали, просто ходили по выставкам, иногда и кабакам, разговаривали, ели, выпивали. Неожиданно подружились. Пожалуй, не было в тот период человека ближе его - мы звонили друг другу ночами в любом состоянии, а еще я стала учить его рисовать. Я встречалась и с другими мужчинами, спала с ними, но ни с кем не заводила серьезных отношений. Вообще вся внешняя сторона жизни проходила будто мимо меня. Эта свобода («наконец-то я могу делать все, без оглядки на болезнь и больницы!») была мне не нужна.
Я не знаю, как это происходит у других, но сама я ощущала Сережино присутствие не очень долго. Помню, пока не прошло сорок дней, я все время чувствовала какую-то тяжесть. Это иррационально, но он точно был рядом, в нашем с ним доме. А потом вдруг куда-то ушел. Я буквально физически ощутила это: его душа улетела. Все. В тот день, когда я почувствовала это, я решила заняться разбором его вещей.
Самое ужасное в смерти - это то, что смерти предшествовала жизнь. Человек жил, окружал себя вещами, книгами, не выбрасывал письма. И вот он ушел. А его вещи остались. Они продолжают жить так же, как продолжаю жить я.
Разбор всего, от одежды до мелочей, занял много месяцев. Я чувствовала, что, покончив с этим, и себя освобожу хотя бы от части ужасного груза. Но открывала шкафы, вываливала вещи и замирала. Вместо того чтобы избавиться от вещей, я окружала себя ими. И плакала, плакала.
Я стала выпивать, и пила довольно много. Я и курить стала втрое больше. Теперь за день уходило почти три пачки, и я совсем перестала есть.
Каждый мой день начинался и заканчивался одинаково. Проснувшись, я шла на кухню, наливала рюмочку чего-нибудь крепкого, выкуривала несколько сигарет, варила кофе, отводила дочку в школу, возвращалась и садилась за компьютер. Иногда были ученики, иногда я писала статьи, иногда рисовала. Вечером возвращалась Ника, мы гуляли, читали. Потом ко мне приходил очередной женатый ухажер. Мы выпивали. Занимались сексом. Я его выгоняла. Выпивала еще. Ложилась спать. Ворочалась до утра. Все.
Я очень закрытый человек и не могла никому ничего рассказывать о себе. Это сильно усложняло жизнь и давало лишний повод выпить, чтобы расслабиться. У меня, впрочем, был и остается ЖЖ, посредством которого я пыталась высказываться. Люди, не знавшие меня лично, все как один думали, что я заводной, смешной человек. Мне стало приходить много сообщений вроде «Спасибо за ваш искрометный блог». А я всего лишь поняла, что юмор - единственная моя опора. Ну в самом деле, не плакать же, если хочется кричать о том, как мне паршиво!
Любовь
Это случилось 18 октября. В мой журнал заглянул человек, с которым мы накануне забавно переписывались в одном сообществе. К моему посту о бессоннице он написал: «У меня тоже бывает бессонница, я с ней борюсь. Хотите, я иногда буду говорить вам „ку-ку“ в „Скайпе“ или „Гугл-токе“?» Я ответила, что хочу, и в тот же вечер увидела это его «ку-ку» на своем экране.
Я миллион раз знакомилась с мужчинами по Интернету (с разными последствиями) и никаких иллюзий не питала. А еще Вадим был женат. К тому же говорил, что давно собирается развестись (знаем, спасибо, не надо). Да и вообще, он в Израиле, я - в Москве. Только виртуальный романчик нам и светил. Я была уверена в этом. А обернулось все совсем не так. И мой богатый опыт оказался бесполезным.
Через месяц нашего ежедневного общения Вадим ушел от жены. Еще через месяц - прислал мне на день рождения подарок: поездку в Израиль для нас с Никой на две недели. Я все еще цинично думала: ну влюбился мужик по Интернету, бывает. Мы приехали, я увидела его, поговорила с ним и провела ночь, тут-то меня и накрыло. Я почувствовала: вот он. Это он.
Новое чувство начало постепенно вытеснять горе. Мы вернулись домой, снова потянулись тяжелые зимние дни, но теперь у меня была радость: человек, с которым мне во всем хорошо.
Через месяц он взял отпуск на неделю и прилетел ко мне. Еще через две недели я приехала к нему на выходные. В общем, все закончилось хорошо. Вернее, не закончилось, а началось. Мы с Никой переехали в Иерусалим и живем здесь уже почти год. У нас не все гладко в плане финансов и работы, но дочь ходит в школу, быстро заговорила на иврите и завела друзей. Тик и аллергия прошли. Мы не очень часто говорим с ней о папе, но она, конечно, помнит его и очень любит.
А я… я тоже люблю. Люблю все счастливые годы, которые провела с Сережей. И люблю Вадима, с которым собираюсь прожить еще много-много лет. Без всяких кукушек.