- Профессор, что Вы думаете по поводу недавнего феномена всплеска пошлости и танцев вокруг «дыры» на одном из писательских сайтов? Что думаете о людях, пишущих подобное?
- Спрос на подобное был во все времена. Мы же совсем недавно, буквально только-только, выбрались из общества, где акцент ставился на правила, мораль, принципы, семейственность
- В СССР секса нет…
- Да, именно. Это не сработало. Все посмотрели на Чикатило и прочих подобных физкультурников и учителей. Поняли - не работает. Сами устали от своей «светлости». Задумались - как избежать подобного, но не переставать при этом человека контролировать.
- Избежать подобного контроля для себя, но не для остальных людей?
- Смешно. Не без этого.
- То есть, сейчас сделали акцент на «индивидуальные» и интимные стороны личности? То есть, буквально говоря, залезли в штаны к человеку, чтобы лучше его контролировать?
- Да. Вот вам цитата отца сингапурского экономического чуда: «Меня часто обвиняют в том, что я вмешиваюсь в частную жизнь граждан. Да если бы я не делал этого, мы бы не добились того, чего мы смогли добиться на сегодняшний день. И я говорю без намека на сожаление, что мы не добились бы такого экономического прогресса, если бы я не вмешивался в личные дела. Кто ваш сосед, как вы живете, почему вы шумите, как вы плюете и на каком языке вы говорите - мы решаем, что правильно. Неважно, что думают люди»
- А что думаете о современных авторах подобного?
- Услужливый дурак всегда найдется. Да и тем более, для автора же это легко: создаешь несколько клонов и пишешь диаметрально противоположные вещи: один - про пошлое, другой - про серьезное и тяжелое (про смерть, например), третий - от женского лица. Что-нибудь да обязательно придется впору. А уж что общество само поднимет на вершину, то и показатель.
- Но зачинщик - все равно автор?
- Скорее всего - да.
ПЕРСОНАЛЬНОЕ ДЕЛО
В далекие времена, когда перестройка уже витала в воздухе, но еще не началась, я часто ездил в командировки в Донецк по патентным делам.
Иногда меня селили в гостинице Донецкого научного центра. За громким
названием «гостиница» скрывался один этаж девятиэтажного общежития для
аспирантов и научных сотрудников - мрачной бетонной коробки с комнатами
вдоль длинных голых коридоров, выкрашенных унылой грязно-белой краской и пахнущих хлоркой.
Тем не менее жить там мне нравилось. Здание стояло в нескольких
кварталах от центра города и на краю городского парка. Несколько раз мне
везло с комнатой - она выходила на парк. Тогда с моего балкона были
видны зелень, пруд, который местные называли ставком, колесо обозрения.
На заднике этой симпатичной декорации виднелись старые терриконы. Люди в общежитии жили в большинстве вежливые и трезвые. Даже вахтерши, сущие
церберы в такого рода местах, здесь отличались приветливостью и сравнительно мягким нравом.
В тот раз я попал в Донецк поздней осенью, когда зелени уже нет, на голых ветках кое-где грязными тряпками висят сгнившие листья, а над
городом устойчиво висит вонючий смог, сочащийся липкой влагой. Книгу я взял с собой скучную, фильмы в кинотеатрах шли все старые, к опере я был
тогда равнодушен и даже мое любимое развлечение в командировках -
бродить по улицам и рассматривать город - было совершенно недоступным.
На третий день я увидел объявление на двери лифта. Администрация
приглашала всех жильцов в Красный уголок для рассмотрения персонального
дела с. н. с. Колодяжного
человек, ну, накуролесил… С кем не бывает.
Как ни странно, но это мероприятие заинтересовало не только меня. К началу в небольшую комнату набилось человек тридцать, некоторым даже не хватило стульев. Что за Колодяжный такой, подумалось мне, уж не диссидент ли? А тем временем на трибуну вышел бесцветный блондин в аккуратном костюме, словом, из тех что всегда открывают собрание.
- Сегодня мы пришли сюда, - сказал он, - чтобы решить вопрос о дальнейшем проживании старшего научного сотрудника Колодяжного Бориса
Андреевича в академическом общежитии. Будь он шахтером, разговор был бы другой. Но если старший научный сотрудник, кандидат наук оскорбляет
товарища при исполнениии служебных обязанностей, тут нужно обратить
внимание. Поэтому мы пригласили представителей Донецкого научного центра
и научной общественности. А сейчас я передаю слово коменданту общежития
Василию Гавриловичу.
На сцену поднялся пожилой сухопарый человек с суровым, как бы высеченным
из гранита, лицом. На этом лице было совершенно ясно написано, что его
обладатель является подполковником или даже полковником в отставке и что
всю Великую Отечественную он прослужил в СМЕРШе. Свою речь он начал с общей оценки положения на театре войны.
- Можно сказать, - заявил комендант, - что правила проживания нарушают
все жильцы поголовно. Приходят после 11 вечера, распивают спиртные
напитки, играют в карты, заводят животных, устанавливают нагревательные
приборы, пользуются электрочайниками и кипятильниками. Вчера я обходил
вверенное мне здание с тыла, так с девятого этажа на меня вылили воду из чайника. Вылила женщина, а никаких женщин там не прописано. Особенно
нарушают кто отдельные комнаты занимают. Колодяжный, вот, тоже женщину
привел…
Он сделал паузу и перешел к главному пункту повестки дня:
- В прошлый вторник, в 8:15 вечера, звонит мне вахтер. Говорит
Колодяжный из 311-ой пришел с посторонней женщиной. Я, говорит,
попросила паспорт, а он так посмотрел, что я побоялась, что ударит.
Дура, говорю ей и сразу подскочил, я в соседнем доме живу. Поднялся,
стал стучать - не отвечают. Я своим ключом открывать стал - не открывает. Замок, значит, поменяли. Тогда говорю: Открывай, Колодяжный,
милицию вызывать буду. А он меня матерно послал. Вот и получается:
привел Колодяжный постороннего человека, а у нас люди с допусками живут.
Это раз. Поменял замок, ограничил коменданту доступ. Это два. Послал
меня при исполнении. Это три. Я подал в Научный центр рапорт на выселение. У меня все.
- Кто желает высказаться? - спросил бесцветный.
- Давайте послушаем самого Колодяжного, - предложил какой-то очень
спокойный человек из зала.
Я ожидал, что сейчас появится крепкий блондин с серыми глазами или
жгучий брюнет с пышными усами и горделивой осанкой. Но на сцену с трудом
вскарабкался немолодой человек с костылем и палочкой. Он буквально
волочил за собой неподатливые ноги в неуклюжей ортопедической обуви.
Представьте себе человека, которого частично парализовало еще в детстве
и вы поймете о чем речь.
- Посмотрите на меня, - начал он глуховатым голосом. - Мне 42 года, я инвалид. Думаете мне легко познакомиться с женщиной?
- Нет, - прошлось по залу.
- Но я познакомился! - с удовлетворением констатировал оратор и продолжил, - Думаете мне было легко уговорить женщину прийти в эту
казарму?
- Нет! - стройно подтвердил зал.
- Но она согласилась! Думаете мне было легко купить шоколадные конфеты
и бутылку шампанского после шести вечера?
- Нет! - отчеканил зал как один человек.
- Но я купил их в ресторане, отдал тридцать пять рублей! И вот когда мы выпили шампанское и началось то, ради чего все затевалось, этот…
э-э… комендант начал ломиться в дверь.
Впалые щеки с. н. с. Колодяжного разрумянились, плечи расправились,
голос зазвучал звонко, костыль в его сильной руке казался
мечом-кладенцем былинного богатыря.
- Да, я послал коменданта на хуй, и я бы послал его еще раз! Неужели
кто-нибудь в этом зале поступил бы на моем месте по-другому?
- Нет! - взревел зал так, что задребезжали стекла и начали мигать
лампочки.
Когда эмоции поутихли, и не без стараний бесцветного наступила тишина,
поднялся тот же спокойный человек:
- Борис Андреевич, - обратился он к герою, - я на Вашем месте не стал бы ругаться матом, это недостойно образованного человека и вообще нехорошо.
Я бы открыл дверь и дал бы Василию Гавриловичу чем-нибудь, например
бутылкой из-под шампанского, по голове. Потом бы, конечно, жалел.
Публика немного растерялась, затем раздались жидкие аплодисменты. Все
поднялись и пошли к выходу. Мужчины подходили к Колодяжному и жали ему
руку, женщины нарочито смущенно чмокали в небритые щеки. Я спросил у симпатичной девушки с которой совершенно случайно оказался рядом:
- Кто этот спокойный человек?
Она с удивлением посмотрела на меня:
- Вы не знаете? Академик Суворов, математик. А я - его аспирантка.
- Нестандартный мужик. - сказал я первое что пришло в голову, но быстро
сообразил и продолжил, - Может Вы расскажете мне о нем поподробнее, а я напишу очерк в свою газету?
Она подумала и вдруг предложила:
- Идемте ко мне, у меня хоть чай есть, краснодарский. Вы будете пить, а я буду рассказывать.
Черт как всегда дернул меня за язык:
- А как же шампанское и конфеты?
- Не волнуйтесь, до шампанского и конфет дело сегодня, надеюсь, не дойдет, - услышал я в ответ и понял, что разговор будет длинным.
Но это уже совсем другая история.
Разговор с человеком средних лет прост:
с мужчиной - выслушиваешь о его прошлом (женщинах, пьянках, угаре), о том какие, всё-таки, женщины сумашедшие и дуры, принимаешь участие в его мальчишеских понтах и мечтах («да с такой тачкой все телки мои»);
с женщиной - слушаешь ее благодушные шуточки, флирт или девичьи страхи перед мужчиной и перед миром вообще, которые особенно остро врезались в ее память;
в общем и целом у каждого слушаешь фразы, которые кочуют из века в век, из головы в голову. Которые должны успокаивать («мы никогда не узнаем правды», «нет ничего более постоянного…»). Но которые на поверку помогают так же, как активированный уголь от всех болезней.
Зачем удерживать? Зачем отталкивать? Зачем искать различия? Зачем искать сходства?
Вот два человека: один всю жизнь проработал в сельском хозяйстве (в поле), другой - на заводе (в офисе). Один вставал в шесть утра, выходил в поле, прощался с коллегами до вечера и весь день работал один (максимом вдвоём-троём). Работал с собой. Со своими мыслями. Обдумывал пройденное. Смотрел вокруг - на настоящее, на поле до горизонта, вдыхал свежий воздух, орал при надобности так, чтобы никто не слышал. Пел громко песни, если было весело. Настраивался на будущее. Учился анализировать, думать, выбирать, защищаться, быть открытым. Вечером встречался у начала поля с другими. Обсуждал, слушал, делился. По выходным продавал своё на рынке. Узнавал горячие новости. На следующей неделе обдумывал узнанное. Весь день. И этого времени было мало, чтобы обдумать всеобщие и всеострые проблемы-вопросы. Другой вставал в шесть утра, чтобы прийти на завод (офис). Весь день дышал спертым воздухом (если не хуже). Общался с самыми лучшими, счастливыми, креативными, красивыми коллегами. Кушал в столовой. Потом, переполнный счастьем, креативом, красотой, приходил домой, видел самых лучших жену-детей, орал на них, на кошку-собаку, садился кушать, смотреть телевизор-слушать радио про то, как все вокруг хорошо и счастливо, как партия заботится о нём. Как у соседей (других стран) всё плохо. Ночью пытался быть мужчиной, не мог, отчего еще сильнее орал на жену-детей, кошку-собаку. Потом вступал в парторганизацию, спортивный клуб, которые должны были дать ему еще больше счастья и здоровья. Учился либо прогибаться под генеральную линию, либо становиться самому хищником.
Конечно, орать-пинать это лишь гротескное увеличение попытки компенсации всего вышеназванного счастливого, креативного, красивого. Ведь есть и другие способы: алкоголь, наркотики, всевозможные религии, непотребство в еде, сексе, псевдознание фильмов, музыки. Для чего? А чтобы не потерять себя. Только ради этого. Самого позитивного и любимого коллективом человека можно рассмотреть под лупой и найти такое… А при должном внимании можно и без лупы.
И вот пытается этот коллективный человек компенсировать внешнее давление. Первый, конечно же, гораздо дольше сохранит свою личную свободу, самость. До тех пор, пока второй не исчерпает все попытки компенсации, не возьмет оружие и не пойдет с ним на первого.
И первый хорош, и второй не плох. Первый знает, что такое свобода не по наслышке. Второй знает больше наук, чем первый и может дать лучшее орудие труда первому. Первый сезонно голодает, второй лишается зарплаты в кризис.
И надо ли говорить, как на обоих отразился век интернета? По каким сторонам разбросал?
Как им найти общий язык? И надо ли?