Играет память злую шутку,
стирая прошлого границы;
мы забываем на минутку
что вправду было, а что снится,
и жалуемся на побудку.
Воспоминаний уголки
и закоулки — потаённы,
пучины памяти — бездонны,
ушедших образов манки
влекут сознанью вопреки
в мир сновидений монохромных.
Тут выждать — будет очень мудро,
спросонок мысли так ясны!
Ведь всё закончится под утро:
мечты, реалии и сны.
Я девушку во сне увидел,
как будто были мы знакомы:
она смеялась нарочито;
но сна неведомы законы,
и память мстила ядовито.
Улыбка вспомнилась сейчас,
рингтон, нарезанный с нетленки,
по-детски сбитые коленки,
недетский взгляд чагравых глаз —
я вижу всё как в первый раз
на пожелтевшей киноленте.
Открыв глаза вошёл я в ступор:
её не помню — хоть убей!
Жалеть о том, что было — глупо,
о неслучившемся — глупей.
И, улыбаясь, мне ломали крылья,
Мой хрип порой похожим был на вой,
И я немел от боли и бессилья
И лишь шептал: «Спасибо, что живой».
В. Высоцкий
Всё, время - стоп. Поворот - стерня.
Слышишь, хрипит поэт?
Жалит натянутая струна -
Рвётся скупой куплет.
Всё, время - стоп. Не зови - ушла…
Болью застыл кадык.
И не хрипит, не дрожит душа,
Дёргая за язык.
Не раздвоилась пластина жил -
Сам раскачал Парнас,
Но побелел, ведь не пел, а жил.
Жил, словно пел за нас.
Чёрные крылья живых кулис -
С каждым теперь на «ты»,
А город окнами смотрит вниз -
Пенно кипят цветы…
Воробьи январские скучают.
Шубки распушили и молчат -
Жмутся и играют в перегляд.
Знать на воробьином чир-чир чате
Объявили адресом флешмоба
Наш скамеечно-уютный двор,
Где не видно хитреньких ворон
И сугробы пышные, как сдоба!
Или ждут свою старушку Нелли,
Что носила крошки и пшено.
Только ей с утра не хорошо,
Скоро… «Вот дожить бы до капели!
Может, обошлось бы, ничего…
Раз святое было Рождество,
Значит недалече до купели!
Вот бы кареглазые запели
Может, я под песни пожила!»
Нелли не выходит. Тяжела.
Воробьи февральские скучают.
И бегут ручьи, февральский снег
Не остановить. Весна, побег…
Пахнет горьким, но бесцветным чаем.
Лучший возраст - «Почемучки»,
Любо знанье, люб вопрос!
Увернётся кто, - получит
Море горя, море слёз.
Отвечайте! Отвечайте
Любознательным «Зачем?»!
На незнанье не пеняйте, -
Будь готов к любой из тем.
Сто вопросов за минуту -
Это норма, не рекорд!
«Почему так???», «Почему то???»
Нежно в угол вас прижмёт.
Не ответить - преступленье,
Увильнуть в «бла-бла» - конфуз.
Любознанье, любозренье -
Самый лучший в жизни вуз!
Сидишь один на лавке парковой,
бухой, больной, ещё не раковый,
пустым стеклом в пакете брякая,
и куришь, думая о том,
что дни летят, как письма Постуму,
что смерть заходит в гости просто и
что выпить с другом надо по сто бы -
зажечь свечу перед крестом.
Не трудно спутать жалость с завистью,
когда отмечен сроком давности.
Сидишь на лавке в парке в августе.
Дай Бог вот так и в сентябре,
вести бесцельное сидение,
следить за сменой поколения,
и в каждом встречном видеть гения,
как все сто лет назад в тебе.
Свело полумёрзлых высоток бетонные шеи.
Скулит обездвиженный город последним трамваем.
Для вывесок мы неприкрытые люди-мишени -
Спасаясь, бежим за вагончиком. Не успеваем.
Смеёмся, рискуя разгневать морозного бога,
Своею кипящей любовью в кастрюле январской.
Домой перебежками - самой счастливой дорогой -
Целуясь и ворот пальто поднимая по-царски.
На площади ёлка моргает, мол, я вас не выдам,
Мол, я закрываю гирлянды на ваши проделки.
Несёмся, смеёмся, целуемся, сыплем флюиды,
Как будто снежок на сочельник - крупиночно-мелкий.
В этом городе можно, как сахар в стакане,
Раствориться по осени чайного тона.
Здесь маршруты поделены кем-то заранее,
И всегда неверны номера телефонов,
Здесь идут, как во сне, поезда мимо станций,
Здесь ступени круты, и пороги не ниже.
Но под утро, когда начинает казаться,
Что, возможно, крылатые только и выживут,
Беспристрастно косящие с крыш и карнизов
На в сомненьях погрязших, делами обвитых…
Где-то хлопает дверь в тишине, словно вызов,
И выходит, поправив застиранный свитер,
Дворник - старый солдат, отставной и недужный.
Мерно шаркает ритм помелом по аллее,
Тот, кому ни химер, ни пророчеств не нужно,
Были б улицы чище, да окна светлее.
- «Вы волшебник, - шучу ль, - Александр Степаныч! -
И становится так за себя неудобно:
Сколько битых надежд здесь насыпали за ночь… -
Дайте, я помогу!».
Он прищурится: «Добре…»
Я куриную косточку в месте укромном зарою
И, конечность задрав, благодатную почву смочу.
Забросаю пожухлой травой и опавшей листвою,
Чтоб трофей не достался какому-нибудь секачу.
По весне, если вдруг доживу, я вернусь, и о чудо!
Там, где клад был зарыт, нынче пышное древо цветёт.
Я от счастья замру, день и ночь любоваться им буду,
Предвкушая три центнера с га и стабильный доход.
Наконец-то нет смысла собой закрывать амбразуры.
Голубая мечта воплотилась в съедобную быль:
В изумрудной листве набухают румяные куры -
Наливные с лица и по вкусу не хуже, чем гриль.
Позову я дворовых друзей на магический ужин.
Налетай, босота! Всё оплачено и включено.
Будем жрать до отвала и пить самогонку из лужи.
Старший брат обещал из воды приготовить вино.
Даже Шарик придёт, не забыв прихватить балалайку.
Хвост держи пистолетом, бездомный собачий народ!
Будем вальсы вертеть не в ту степь и в Сети ла-ла-лайкать,
У священного древа фривольный водить хоровод.
Остальным я желаю всех благ и мяуколок в ленту,
Чтоб однажды в дела превратились благие слова.
Если вам не резон, я культёй наберу Президенту.
Отдыхайте, борцы за животные наши права.
С голодухи какое кино ни увидишь, однако
На поверку всё проще стократ, как мозги ни морозь.
У подъезда, свернувшись клубком, замерзает собака,
И не греет застрявшая в глотке куриная кость.
Какой Вы, сударь, право, неуклюжий…
Не стойте кОлом - дама притомилась!
Несите виски! Кто сказал «не нужно»?
А! Вам угодно, чтоб я извинилась?
Ну, извините, тётю, милый мальчик…
Уж третий час сижу без настроения…
Я - пьяная? Пардон, что это значит?
Ещё скажите, сударь, «как растение»!
Куда девалась сумочка с помадой?
Вы знаете, голубчик! Не перечьте!
Как, как, простите? «Вам оно не надо»?
Тогда несите виски, да покрепче!
И не учите даму, что ей делать!
Гуляет нынче дама! Потанцуем?
Не надо от меня по залу бегать!
Мы танец наш закончим поцелуем!
Ну, что за музыка! Медведи где? Цыгане?
Не приглашали? Странно! Я платила!
Несите виски! В этом балагане…
Навек запомнят, как я погостила!
Я провёл четверть века с тобой, Ленинград,
Но не течь рекам вспять и не движется время назад.
Между нами года и далёко мой кров,
В записной моей книжке нет твоих номеров.
Хоть мосты ты разводишь для тех кто влюблён,
Твои Белые Ночи не тревожат мой сон.
Нас давно навсегда те мосты развели,
Как прошедшая юность ты мне снишься вдали.
Ha Васильевской стрелке у Ростральных колонн
Не глядеть мне на город, что Невой разделён.
На Васильевском острове не живёт моя мать,
Как и Бродский не буду я там умирать.
Он живёт пятью облаками выше,
Этот старый, хмурый, усталый бог.
Он уже давно ничего не пишет,
Утомлённый грязью земных дорог.
Но его холсты все как есть нетленны,
Коли кучей свалены на балкон.
В этой тесной, пыльной его вселенной,
Как ни странно, дышится так легко.
Там внизу всё здорово изменилось.
Цифровой формат ускоряет жизнь.
Здесь под шелест книжек и треск винила,
Время дремлет, ленится, не бежит.
Здесь витают тени великих гуру,
Спорят, пьют, мешают соседям спать,
Мечут гром и молнии, если сдуру
Я влезаю в спор этот невпопад.
У него характер совсем не сахар.
Может всю неделю гонять чертей.
Он не ангел - бог. Он живёт без страха,
Без врагов, без зависти, вне систем.
Людям нужно вечности хоть немного.
И зачем, порою, не зная сам,
Я беру пол-литра, и еду к богу.
Возношусь на лифте под небеса.
На рынке продавалось время:
Картины, марки, броши, стремя,
Часы и скрипка, что давно играла,
Сундук резной. Итак, вещей немало…
Гуляя там, старушку встретил.
Прошёл бы мимо, не заметил.
Меня окликнув, ветхая сказала:
«Купи, родной, с утра я так устала…»
Купить купил, а сердце сжалось…
Моя покупка ей осталась.
И слёзы помню на глазах.
Труды людские - просто прах.
Тарас Тимошенко
Мне бабушка когда-то
Шептала поутру:
Мол, брат пойдет на брата,
И даже - на сестру,
И смогут голос крови
Однажды заглушить
Согретые любовно
Иудины гроши…
И снова будут знаки -
И их не углядят…
И вдовы будут плакать,
И матери рыдать,
И пронесется лихо
Над стонущей страной…
Над стонущей, над тихой,
Над о-БЕС-кров-лен-ной…
…Мне б слушать бабку нашу,
Умнеть бы, но пока
Я вновь из манной каши
Лепила колобка
И после без опаски
Гнала дурные сны -
Мол, бабушкины сказки
Сбываться не должны!
И не моя забота,
Что дружною гурьбой,
Опять студентов кто-то
Выводит на убой,
И что не будет чуда,
И сбудутся слова,
И что уже Иуда
Христа поцеловал…
Но сны ложаться в руку -
Кто в этом виноват?
И вот уже в фейсбуке
Меня забанил брат,
И вычеркнул из списков,
Чтоб в рот набрав воды,
Не разбивала писком
Нестройные ряды…
Гори, сарай и хата,
И Кремль, и Коллизей!
И нету больше брата
В кругу моих друзей…
Лишь горечь, ночь лакая,
Визжит: Пошел он на…
…
Так вот она какая -
ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА…
В полдень слышу выстрел пушки,
Но ни страха нет, ни боли.
Я мечтаю жить в избушке
И смотреть в окно на поле,
И чтоб море или речка
Были прямо за амбаром,
Чтоб зимой топилась печка,
Чтобы банька грела паром.
Засыпая, я мечтаю
Не о быстром самолёте,
А возглавить птичью стаю,
В кем-то прерванном, полёте.
Эх, мечты мои, мечтушки -
Жизни всей моей основа!
Раздаётся выстрел пушки:
В Петербурге - полдень снова.
Где впадает в депрессию речка Лыбедь,
Выгибаются спины мостов дугой,
Возвышается город бетонной глыбой,
За бессонницу смертным платя с лихвой.
Он - бессмертен. Как памятник или призрак,
Как бессмертны Владимир Ильич и Цой.
И заморских гостей на роскошной тризне
Принимает безропотно, но с ленцой.
Этот город знавал не такие пляски,
Принимал не таких «дорогих гостей»,
Златоверхий, кабацкий, святой и бл*ский,
Он сидит на системе - и вне систем.
А когда угасают глазницы спален
И система даёт милосердно сбой,
Забываются те, кто его распяли.
Он смеётся - на ними и над собой.
Где впадает в немилость ручей Крещатик,
А в маразм и безумие - полстраны,
Неприкаянным, выпало нам прощаться,
С обесцененным миром. Не все равны
Были в нём. Воровали и брали взятки -
В общем, всё как сейчас, не ходи смотреть.
Только «градом» народ называл осадки,
А не то, что внезапно приносит смерть.
Полноводная Лета вбирает реки.
Поглощает статистов поток дерьма.
Город жив, и латает свои прорехи -
Ведь недаром он, кажется, чья-то мать.
И, наверное, всё-таки неслучайно,
Где впадает на стыке гнилых эпох
То ли в Днепр, то ли в небо река Почайна,
Мы впадаем друг в друга. И с нами - Бог.