Мы связаны с тобою прочной нитью,
Мы скручены тугим морским узлом.
И в череде столетий и событий
Прекрасным чувством наш наполнен дом.
Повенчаны когда-то небесами,
Мы обручились после на земле -
Всё как во сне, как будто бы не с нами.
Ну как скажите можно уцелеть?
Когда вокруг все в поиске наживы,
И всюду войны, всюду чья-то кровь.
Мы доказали, что непобедимой
Быть может настоящая любовь.
Пытались утопить в болотной тине
И разрубить пытались топором,
Но мы так ловко обошли все мины,
Ничто нас не страшит, когда вдвоём.
Коль нужно будет, грудью я закрою,
А если ранят, если не убьют
Меня спасёшь, спасёшь любой ценою,
В то время, как другие убегут.
Покуда есть Любовь - царит Надежда
И Вера обрести заветный мир.
Достаточно иметь надёжный стержень
И сердце - основное из мерил!
Когда ты ничтожно маленький, как жук для чернильных воронов,
Дороги не гонят по миру, не бьются о твой порог.
Стареть удается правильно, в каморке, до дыр исхоженной,
С горчинкой табачных запахов, с ленивым котом у ног.
Тебя навещают малые, в корзине - пирог и пряности,
Из чашек дымит жасминовым, бледнеет в воде лимон.
Уютно прошаркать тапками до тихой почетной старости -
Так редко кому доводится, не вспомнить теперь имен.
Когда ты ничтожно маленький, и ростом едва до пояса,
От мира не сложно спрятаться, захлопнув плотнее дверь.
Не нужно блистать отвагою, шатаясь ночами по лесу,
Не нужно ходить тоннелями, в которых таится зверь.
Опасности спят на полочке, в тугом переплете, кожаном.
Из стали, что взята в кузнице - лишь нож, чтоб нарезать сыр.
Но если однажды вечером наведался гость непрошеный,
Уже не сбежишь от трудностей, подошвы стерев до дыр.
И, знаешь, бежать не хочется, ведь гость постучался вовремя.
Ты ждал его все бессонницы, расплавив немало свеч.
Едва ли готов без ужаса шагать из огня да в полымя,
Но всё ж на задворках памяти хранил деревянный меч.
А гость, несомненно, сказочный, в тяжелом плаще и с посохом,
Не нужно спокойной старости, когда ты идешь за ним.
Пускай, ты ничтожно маленький, но сердце набито порохом.
Кому-то хоть раз в столетие приходится быть большим.
Не нужно защищать достоинство и честь,
Дым без огня разгонит быстро ветер,
Ведь у кого они в действительности есть,
Бояться нет чего на целом свете.
Но если рыльце хотя в маленьком пуху,
Порочащей тогда боятся вести,
Клянутся в честности своей, как на духу,
Те, кто давно уже не знают чести.
Указы издают иль просто тянут в суд,
Их подхалимы защищают хором,
Съедать не надо даже с ними соли пуд,
Чтоб знать: они помечены позором.
Если пословицы не врут, - Человек сам себе друг-товарищ и Брут.
Когда входите в историю, поинтересуйтесь, где безопасный выход.
Когда змею пригреешь на груди,
Она за доброту сначала хвалит,
Но неприятность будет впереди,
Активной станет, а потом ужалит.
Ведь сразу даже не узнать змею,
В доверие она вотрётся ловко,
Коль надо, то изменит суть свою,
Всегда в её привычке маскировка.
И в жизни так случается не раз,
Что вьётся разных змей вокруг немало,
Услужливы, но ждут свой звёздный час,
Чтобы воткнуть поглубже с ядом жало.
Холостяки живут со своими привычками, женатые - со своей привычкой.
Разбиваются - опять - на куски
все мечты, что я держала в руке.
Барабанит горечь грубо в виски
и болтает - на чужом языке.
Поднимаю я осколки с земли -
может, склею - зажимаю в кулак.
Но мечты уже - в дорожной пыли:
и не там я - и не с тем - и не так…
Только вишенкой на рваных краях -
на кусочках - тёмно-красным блестит
капля крови - от мечты острия,
от осколка, что сжимаю в горсти.
От боли, кажется, полопались виски,
Но стоп, старуха, ты поторопилась:
Мне далеко до гробовой доски,
Не все ещё мечты осуществились.
Отдам долги и сына научу,
Как за поступки отвечать мужчине.
Я воцерквленнее немного стать хочу,
Не сквернословить и не пить отныне.
Мне боль в висках зажать бы в каземат
Своей души, намаявшейся вволю,
Но молотки настойчиво стучат,
И спицы в сердце без пощады колют.
Я на татами с болью хоть сейчас,
Но ей сподручней ножик в подворотне.
В её повадках кроется Техас,
А иногда - вечерняя Капотня,
Когда в аллее, встретив на испуг,
Манипулирует простым желаньем выжить,
Невыносим по наковальне стук,
Враг благороден на страницах книжек.
А боль в висок нацелилась опять -
Не рассовать аптеку по карманам,
Да и на что лекарства в тридцать пять?
Старуха, стой! Пока что слишком рано.
Ничто не вызывает такой интерес, как совпадение интересов!
Когда желудку уже ничто не интересно, начинаем искать пищу для ума.
Отрабатывая свой рейтинг, кумиры редко распространяют что-то разумное, но всегда притягивают себе подобное.
сто старых любовей в руке пережав,
лишившись и слуха, и голоса разом,
смотря, как расходится жизни межа,
взрослеем - немыслимо, искренне, сразу,
взрослеем и катимся вниз по стене,
и след наш, как мольбы иерусалимцев
на гордом останке, гораздо темней,
чем святость той жизни, которая снится,
ведь всякое прошлое издалека
текущего горя и выглядит чище;
мы - галька, пришедшая после песка,
семнадцатилетние Фридрихи Ницше,
химозные гении, боги, творцы,
отпетые модой и клубом Кобейна;
взрослеем на фоне своей же гнильцы
и просим у смерти дать встретиться с ней нам.
хлебнувши побольше прокуренных грёз,
идём, ничего в этом веке не знача,
и давится горечью сжёванных слёз
история - та же проекция Плача.
Рот кривится от зевоты несусветно…
До слезы в глазах, до дрожи ног и рук.
Кот мурчащий лени предан беззаветно…
Не пойму: сейчас он враг мне или друг?
Сонный морок расхозяйничался в доме:
Даже ветер от окна не смеет дуть.
Я, мой кот мурчащий, лень моя, а кроме
Них - желание забыться и заснуть.
Лень впряглась в работу до седьмого пота,
Сговорившись с хитрой бестией, котом.
И куражится вальяжно позевота
Над безвольно подчиняющимся ртом.
Неожиданна и вовсе непонятна
Своевременность бездействий в правоте…
Странно даже то, что мне сейчас приятно
Ничего не делать, млея в пустоте.
Со стены часы косятся, урекая
В обессмысленности жизни в этот день.
Что за блажь необъяснимая такая?
Я не знаю… да и знать, пожалуй, лень.
Когда наступает кризис при сочинении чего-то новенького, мы начинаем по новому смотреть на старенькое.