Крестоносец.
Это случилось ещё в те далёкие времена, когда множество рыцарей воевало на востоке в надежде вернуть Иерусалим. В самом начале тех походов крестоносцам сопутствовала удача, и город, и многие иные земли были взяты. Но сарацины недолго терпели «неверных» на своей земле и отбивали назад города и разрушали возведённые крепости. Не одна сторона не знала полной победы в той странной войне.
Под Иерусалимом, в уже забытый год и день сошлись в страшной сече две равные армии. До самого заката продолжался тяжкий бой, и лишь мудрость военачальников, что остановили сражение, спасла многие жизни. За миг до протяжного гула горна отступления, сарацинская стрела, поразила рыцаря в плечо, попав в щель между пластинами. Воин упал, а конь испуганно понёсся прочь.
Мир поблек и закружился перед глазами крестоносца, увлекая мысли во мрак забвения. Когда же взор прояснился, то рыцарь увидел бескрайнюю пустынную равнину, по которой шла красивая пожилая женщина немного похожая одеждой на мусульманок, но без паранджи - лишь голову укрывала лёгкая ткань. В тонких морщинистых руках она несла корзину, прикрытую сверху плотным покрывалом. Рыцарь попытался подняться, но тело отозвалось болью, и он едва смог повернуть голову.
- Здравствуй, крестоносец, - тихо и грустно поприветствовала женщина. От её смуглой кожи шло золотистое сияние, которое глаз мог уловить лишь вблизи.
- Здравствуй… - только и смог ответить рыцарь, немея от давно забытого детского ощущения покоя, будто он сейчас не лежал раненный посреди пустыни, а сидел на коленях у мамы.
- Тебе больно - зачем ты пришёл сюда? - спросила она. В совсем не по-старушечьи звонком голосе странным аккордом звучали струны сочувствия, грусти и укора.
- Я приплыл вместе с войском короля, - ответил крестоносец, сам не понимая, почему чувствует себя виноватым перед этой женщиной. - Мы хотим отвоевать у мусульман Гроб Господень, чтобы паломники всегда могли прийти в святое место.
- У вас был в руках Иерусалим, зачем вы продолжали войну? - она почти открыто укоряла, одним вопросом ставя под сомнение всё, ради чего воин шёл на смерть.
- Мы… сарацины угрожали бы каждую минуту… - пытался найти ответ рыцарь, чувствуя, что заготовленные слова кажутся совершенно нелепыми рядом с этими тёплыми и грустными глазами. - Я… я не знаю, почему мы продолжаем эту войну…
- Почему ты её продолжаешь? - женщина посмотрела в упор, и очи были воистину бездонны и полны глубокой печали.
- Это… долг чести! - воскликнул рыцарь, чувствуя, как слабеет решимость. - Я поклялся именем Господа нашего Иисуса Христа и Пречистой Девы Марии, что… не отступлю… и не предам… короля!
- Рыцарь, - нежная грусть куда-то исчезла, на этот раз взгляд был серьёзен, а голос сух, как пустынный ветер. - Мой сын пролил здесь свою кровь, чтобы она больше не проливалась! Вы считаете себя последователями, но думаете, что вправе толковать Его слова, как сами того хотите. Вы убиваете там, где он умер за вас! - с этими словами она сняла покрывало с корзины, и рыцарь увидел окровавленный венец из засохшего терна и гвозди. - Зачем вы здесь?
- Я… не знаю… не знаю… не знаю… - в ужасе зашептал рыцарь, а женщина протянула руку и коснулась чуть ниже левого плеча, которое отозвалось немыслимой болью. Крестоносец закричал и зажмурил глаза, а когда открыл, то вместо женщины увидел полог походного шатра и боевого товарища, который держал за древко зазубренную сарацинскую стрелу.
- Слава Богу, ничего не задето! - сказал он, обматывая ещё кровоточившую рану чистой тряпкой. - Скоро заживёт как на собаке! И снова в бой!
- Нет, больше нет…
Когда рана зажила, рыцарь тихо ушёл из стана войска. Его искали, но так и не нашли, а среди местных пошёл слух о странном светлокожем отшельнике, беспрестанно молящемся где-то в ущелье и лишь изредка приходящем в селение рыбаков за едой. Когда спрашивали, что он делает среди безжизненных скал, то отшельник отвечал, что ждёт одну женщину и никак не может дождаться, чтобы сказать «прости»…