Побеждай гнев при помощи спокойствия, побеждай зло при помощи добра. Побеждай бедность при помощи щедрости, побеждай ложь при помощи истины.
Я не изменился. Я лучше понимаю, чего я хочу, и лучше знаю, как этого добиться. Но то, чего я хочу, так же недостижимо. Это - совершенство.
Есть старинный принцип: «Жить быстро, умереть молодым». Рок-н-ролльный такой. Умереть молодым не значит - умереть в раннем возрасте. Можно умереть молодым и в девяносто восемь лет. Старость - это когда человек теряет интерес к жизни, это замыливание восприятия… Человек должен быть мудрым - но не старым!
Да! Наступил, наверно, срок -
Пора поддаться искушенью
И жизни подвести итог,
Чтоб не заигрывать с забвеньем.
Неизвестный поэт
(Неизвестно, поэт ли?
Известно, что не поэт. Стишок мой)
Лоскутное одеяло мыслишек
Старческие мысли приходят во время бессонницы, поэтому одеяло здесь не попытка афоризма, а натуральное покрытие. Надо успеть добежать до листа бумаги. Если маршрут через туалет - пиши пропало. То есть пропало то, что хотел написать.
Физическое состояние организма провоцирует осмысление. Осмысление тяготеет к формулировкам. Формулировки начинают попахивать мыслью или, в крайнем случае, мудростью. Мудрость смахивает на индивидуальность. Утром понимаешь, что вся эта старческая трусость уже имеет многовековую подоплёку и продиктована всяческими гениями. Тупик!
Годы идут… Все чаще обращаются разные СМИ с требованиями личных воспоминаний об ушедших ровесниках. Постепенно становишься комментарием к книге чужих жизней и судеб, а память слабеет, эпизоды путаются, ибо старость - это не когда забываешь, а когда забываешь, где записал, чтобы не забыть.
Вот, например, предыдущую мысль я записал в одной из трех своих книг, вышедших ранее. И забыл. Сейчас прочитал - будто в первый раз. Чего желаю и тем, кто их тоже читал.
Склероз пришёл как прозрение.
…Как часто мы якобы философски произносим разные слова, не вдумываясь в суть глупости: «Время разбрасывать камни, время собирать камни». Это что такое? Ну, разбросал ты по молодой силе все камни - и как их на старости лет собирать, если нагнуться - проблема, не говоря уж о разогнуться, да ещё с булыжником в руке.
Но раз это хрестоматийная истина, то я тоже хочу собрать разбросанные по жизни камни, чтобы все самое дорогое не валялось где ни попадя, а было в одной куче; чтобы не томиться во времени и пространстве, склеротически застревая в пробках воспоминаний при попытке переезда от одной вехи к другой.
И это, оказывается, я уже писал. Правда, с тех пор проехал еще несколько вех. И есть что вспомнить. Вернее, есть что забыть.
Как-то меня спросили: «Что, на ваш взгляд, не стоит включать в книгу воспоминаний?» Ответил: «Всё, если боишься разоблачений».
Мемуаристика вытесняет с книжных полок Свифта, Гоголя и Козьму Пруткова, а множество графоманов придумывают документальные небылицы.
В Театре сатиры была режиссёр Маргарита Микаэлян. Как-то на заседании художественного совета она поднялась и сказала: «Мне много лет, я давно работаю в театре. Слушаю я сейчас это обсуждение и думаю: ну сколько можно? И я решила - с сегодняшнего дня не врать». Плучек говорит: «Мара, поздно».
Не надо впадать в соблазн написать монументальное произведение в рамках мемуарных стереотипов под скромнейшим названием «Я о себе», «Сам обо мне», «Они обо мне» и, на худой, самоуничижительный конец: «Я о них»…
Сегодня дежурные блюда бытия выдают за порционные - отсюда дешёвое меню биографии и изжога в финале.
Однажды я вывел формулу, что я такое: рождённый в СССР, доживающий при социализме с капиталистическим лицом (или наоборот).
Я думаю, что клонирование придумал Гоголь в «Женитьбе»: «Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича…» Так вот, если бы это - сюда, а это - сюда, - так, к сожалению, не получается.
За 80 лет не случалось всерьёз отчаиваться - только делаю вид. Это сохранило шевелюру, гладкую кожу морды лица и инфантилизм старого мудака.
Однажды я наткнулся, кажется, у Ромена Гари (он же Эмиль Ажар) - иногда мучительно хочется блеснуть начитанностью, - на фразу: «Он достиг возраста, когда у человека уже окончательное лицо». Всё! Перспективы роста и перевоплощения уже больше нет - надо смириться и дожить с этой физиономией.
Цифра 80 - неприятная. Когда её произносишь, ещё как-то проскакивает. А когда нарисована на бумаге, хочется её заклеить. Недавно поймал себя на мысли, что стал обращать внимание на годы жизни известных людей. Читаешь: умер в 38, 45, 48 лет… - и одолевает грусть. Но порой смотришь: иной прожил 92 года. Гора с плеч. Поэтому у меня сейчас настольная книга - календарь Дома кино, который каждый месяц рассылается членам Союза кинематографистов. На первой странице - рубрика «Поздравляем юбиляров». Возле женских фамилий стоят прочерки, а около мужских - круглые даты. Но начиная с 80-ти пишут и некруглые - на всякий случай, потому что надежды на поздравление со следующей круглой датой мало. И вот этот календарик - моё утешение. Правда, иногда попадаются фамилии совсем незнакомые - какой-то бутафор, второй режиссёр, четвёртый пиротехник, пятый ассистент… Зато цифры какие: 86, 93, 99! Ихтиозавры надежды.
У больших писателей принято подводить итоги, иметь полное собрание сочинений. А когда сочинений за жизнь всего три, то можно их собрать вместе, что-то дописать, и получится «многотомный» труд на 300 страниц.
Меня всегда удивляло, почему биографии и автобиографии пишутся от рождения и дальше, а не наоборот. Ведь очевидно, что человек ярче и доскональнее может обрисовать именно сегодняшнюю свою незамысловатую жизнь, а уж потом, постепенно, вместе с затухающей памятью опускаться в глубь своего житейского срока.
Включаю задний ход.
От 80 до 40
Конклав сегодняшних худруков театров по возрасту приближается к Ватикану.
Помню один из съездов Союза театральных деятелей несколько лет назад. У нас ностальгия по съездам. Этот проводился в каком-то зелёном зале мэрии. «Включите первый микрофон…», «Включите второй микрофон…». Я сидел, слушал, слушал, закемарил, просыпаюсь, и у меня возникает ощущение, что я в бильярдной: огромное зелёное сукно и бильярдные шары, только много-много. Это лысины. И Александр Александрович Калягин, сидящий в президиуме, - тоже мощный бильярдный шар. (Хотя, конечно, это счастье, что есть люди такого актёрского уровня, которые при этом хотят быть главными начальниками.)
Очень много лет неожиданно настало. В секунду почему-то. Был на рыбалке - привезли друзья. Друзья тоже не самые свежие, но всё-таки лет десять-пятнадцать разницы. Там сход вниз к озеру. Они туда-сюда, а я туда ссыпался, а назад не могу подняться.
По прямой чешу, как стайер, а со ступеньками уже проблема. Коленки.
С возрастом в человеке все концентрируется - все параметры ума и сердца. Но есть еще и физиология, она к 80 годам довлеет над всеми параметрами. Когда тебе ни сесть, ни встать, тогда всё подчиняется этому, и «физика» начинает диктовать. Когда встал, а коленка не разгибается, то становишься и скупым, и злым, и жадным. Причём, одновременно. А если коленка чудом разогнулась, то всё готов отдать, ничего не пожалеть.
Впервые я понял значение выражения «слаб в коленках» лет двадцать назад - оказывается, это когда они, во-первых, болят, во-вторых, плохо сгибаются и, в-третьих, стали слабыми. Обращался к двум знакомым светилам по коленкам - оба дали диаметрально противоположные рекомендации, и решил донашивать коленки в таком виде, как есть, ибо новые мне не по карману.
Лечусь специальным согревающим гелем для суставов, который покупаю в ветеринарной аптеке. Друзья-наездники посоветовали. Вот инструкция по применению: «Намазывать от колена до копыта. После процедуры рекомендуется накрыть лошадь попоной. Желательно воздержаться от работ на мягком грунте». Мажу! Потрясающий эффект! При этом отказываюсь от мягкого грунта. Принципиально. Соглашаюсь лишь на твёрдое покрытие. Как теннисисты. Один любит хард, второй - траву. Так и я теперь.
Усталость накапливается. Моральная, не говоря уже о физической. Я тут ночью не спал: коленка! Включаю телевизор. Идёт фильм «Трое в лодке, не считая собаки». Как раз тот момент, когда мы гонимся за сомом. Я стою в лодке, на мне стоит Андрюшка Миронов, а на Андрюшке - Державин. Я думаю: но это же было!
А на съёмках фильма «Атаман Кодр» я галопом пёрся по 12 километров за выпивкой в ближайшее молдавское село и обратно. Снимал фильм замечательный режиссёр Миша Калик. Мы играли всё время верхом на лошадях. И верхами после съёмок неслись до магазина. Много лет спустя на одном из фестивалей «Золотого Остапа», бессменным президентом которого я был, привели мне лошадь. Я должен был выехать таким государем на белом коне, легко соскочить и открыть фестиваль. Ты не понимаешь, когда сам окунаешь тело в катастрофу. Я на эту лошадь всклячивался при помощи всех окружающих. А соскочить вообще не смог. Поэтому сползал по крупу, обняв лошадку за шею.
У меня очень тяжёлая зарядка утром. Лёжа я сначала сучу ножками для поясницы. 30 раз. Потом с трудом, кряхтя, сажусь на кровати и делаю вращательное движение на скрипучей шее пять раз туда, пять раз обратно. И потом плечиками 10 раз. Меня кто-то когда-то научил, и я привык. И чувствую, что сделал зарядку.
Недавно зимой на даче мы с женой пошли погулять, но, чтобы занятие это не было совсем бессмысленным, зашли в сельский магазин. И там нас увидел грузчик Мишка, который раньше работал слесарем в нашем дачном кооперативе. Был он не очень свеж, но радостно бросился к нам со словами: «Как давно я вас не видел! А что это вы так плохо выглядите? Постарели. Ой, на вас просто страшно смотреть!» Мы стараемся от него оторваться, выходим из магазина. Он - за нами. На улице - яркое солнце, снег, красота! Мишка внимательно смотрит на меня и говорит: «Ой, а на солнце вы еще х… вее!»
75, 85 и 100. Если это не талия и не бедра, то цифры очень подозрительны.
Когда Бернарда Шоу спросили, почему он не справляет свои дни рождения, писатель ответил: «Зачем справлять дни, которые приближают тебя к смерти?» И действительно, что за праздники эти семидесяти- и восьмидесятилетия?
Старческие тусовки ужасны. Жить для того, чтобы все умилялись, что ты в 85 выглядишь на 71? Хотя, видимо, великий аттракцион публичного долгожительства - бессмертие оптимизма.
Молодым - везде у нас дорога,
Старикам - везде у нас почёт.
Я старик, стоящий у порога
Жизни, что закрыта на учёт.
Старики должны быть беспомощны и трогательны, тогда их жалко, и они нужны для ландшафта и секундного осмысления молодёжью бренности существования. Воинственно молодящихся стариков надо сбрасывать со скал. За неимением скал - сбрасывать со счетов. Я имею в виду банковские.
Меня один хороший доктор успокоил. «Даты - это всё бред. Возраст человека, - сказал он, - определяется не датами, а его существом». Иногда, очень недолго, мне бывает где-то в районе 20 лет. А иногда мне под 100.
Знаменитая строчка Булата Окуджавы: «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке» - в нашем случае теперь: «Чтоб не упасть поодиночке».
Долго жить почётно, интересно, но опасно с точки зрения смещения временного сознания.
Помню (все-таки помню) 90-летний юбилей великой русской актрисы Александры Александровны Яблочкиной на сцене Дома актёра, который через некоторое время стал называться её именем. В ответном слове она произнесла: «Мы… артисты академического, Ордена Ленина, его императорского величества Малого театра…»
День рождения нашего театра совпадает с Днём старого старика, или (как там?) престарелого человека… Так что у меня двойной праздник.
Театру сатиры - 90 лет. Каждые десять лет мы празднуем юбилей. За отчётный период я их сделал четыре - 60, 70, 80, 90. К 60-летию на сцене был установлен пандус в виде улитки. На нём выстроилась вся труппа. Наверху, на площадке, стояли Пельтцер, Папанов, Менглет, Валентина Георгиевна Токарская, прелестная дама с трагической судьбой… Я вёл программу и представлял труппу: «Вот молодежь… а вот среднее поколение… а вот наши ветераны, которые на своих плечах… И наконец, - кричал я, - вечно молодой пионер нашего театра, 90-летний Георгий Тусузов!» Он бежал против движения кольца. Зал встал и начал аплодировать. Пельтцер повернулась к Токарской и говорит: «Валя, вот если бы ты, старая б…, не скрывала свой возраст, то и ты бегала бы с Тузиком».
Кстати, о «вечно молодом» Тусузове. Использование его сохранности в 90-летнем возрасте однажды чуть не стоило мне биографии. Назревал 80-летний юбилей мощнейшего циркового деятеля Марка Местечкина. На арене цирка, что на Цветном бульваре, за форгангом толпились люди и кони, чтобы выразить восхищение мэтру советского цирка. В правительственной ложе кучно сидело московское начальство - МГК партии.
Я, собрав юбилейную команду, вывел на сцену Аросеву, Рунге, Державина, которые демонстрировали Местечкину схожесть наших с цирком творческих направлений. «И наконец, - привычно произношу я, - эталон нашей цирковой закалки, универсальный клоун, 90-летний Георгий Тусузов». Тусузов дрессированно выбегает на арену и под шквал аплодисментов бодро бежит по маршруту цирковых лошадей. Во время его пробежки я успеваю сказать: «Вот, дорогой Марк, Тусузов старше вас на десять лет, а в какой форме - несмотря на то, что питается говном в нашем театральном буфете».
Лучше бы я не успел этого произнести. На следующее утро Театр сатиры пригласили к секретарю МГК партии по идеологии. Так как меня одного - в силу стойкой беспартийности - пригласить в МГК было нельзя, меня вёл за ручку секретарь партийной организации театра милейший Борис Рунге.
За утренним столом сидело несколько суровых дам с «халами» на голове и пара мужиков, причёсанных водой, очевидно, после вчерашних алкогольных ошибок.
С экзекуцией не тянули, поскольку очередь на ковёр была большая, и спросили, обращаясь, естественно, к собрату по партии Борису Васильевичу Рунге, считает ли он возможным пребывание в стенах академического театра человека, осмелившегося с арены краснознаменного цирка произнести то, что повторить в стенах МГК партии не может никто. Боря беспомощно посмотрел на меня, и я, не будучи обременённым грузом партийной этики, сделал наивно-удивленное лицо и сказал: «Мне известно, что инкриминирует мне родной МГК, но я удивлен испорченностью восприятия уважаемых секретарей, ибо на арене я чётко произнес: «Питается давно в буфете нашего театра». Сконфуженный МГК отпустил Рунге в театр без партвзысканий.
Я жизнь отдал чужим юбилеям. На вопрос, почему я не отмечаю свои, придумал ответ: «Я не мыслю себе юбилея, на котором юбиляра не поздравляли бы Ширвиндт и Державин».
Но однажды мы играли спектакль «Чествование» в помещении Театра Маяковского. Там вывесили огромную афишу - мой портрет и фраза: «В связи с 60-летием Ширвиндта - «Чествование». И мелко - «Пьеса Слэйда». Народ приходил с грамотами, бутылками, сувенирами. Как-то даже приехал Юрий Михайлович Лужков со свитой - не на спектакль, а поздравлять юбиляра. Когда ситуация прояснилась, кое-кого в правительстве Москвы недосчитались.
На юбилее, как на эстрадном концерте, необходимо иметь успех. Не у юбиляра - не к нему пришли, а у публики. Однажды Борису Голубовскому - он тогда был главным режиссёром Театра имени Гоголя - сделали портретный грим Гоголя. Он схватил за кулисами меня и Льва Лосева, отвел в сторону и нервно сказал: «Сейчас проверю на вас поздравление». И стал читать нам в гриме Гоголя написанное к юбилею приветствие. Потом посмотрел на наши лица - и начал судорожно срывать с себя парик и разгримировываться.
Юбилеи, юбилеи, юбилеи… Тусовки, тусовки… Когда за десятилетия становишься обязательным атрибутом любых дат - от высокогосударственных до мелковедомственных, - постепенно атрофируется цена важности и нужности встреч и застолий. Позволю себе сочинить еще один стишок - с плохой рифмой:
Паря в застольных круговертях
И дружбы пригубив едва,
Подумать страшно, сколько песен
Мы не дослушали до дна…
На 10-летии «Современника» я обозвал коллектив «террариумом единомышленников». Кто только не присваивал себе авторство этого хамского афоризма! Я в суд по авторским правам не подаю, я щедр.
Прошли десятилетия. Уже нет многих единомышленников. Остались единицы. Волчек - великая Тортила опустевшего террариума.
На её недавнем юбилее я вспомнил, как в 90-е мы стояли с ней на Красной площади, повесив на себя ордена Дружбы народов. Сразу после этого орден переименовали просто в «Дружбу». Очевидно, посчитав, что на нас дружба наших с ней народов закончилась.
Сегодня у неё есть всё. Чтобы наградить её, нужно придумывать новый орден. У неё уникальный театр. У неё замечательный сын ближайший друг моего замечательного сына. Пусть живёт долго! Пусть эта паршивая планета лицезреет, кто в идеале должен её населять. Ведь таких, как она, почему-то больше не делают.
События очень плотно заполняют существование. Юбилей собрата плавно переходит в чью-нибудь панихиду. А там, глядишь, 40-й день очередного собрата сочленяется с 80-летием следующего. Ужас!
Есть анекдот: работник крематория чихнул на рабочем месте и теперь не знает, где кто. Сейчас эпоха так чихнула на наше поколение, что, где кто, совершенно неизвестно.
К сожалению, всё чаще и чаще приходится хоронить друзей. Боюсь, что сам до легенды могу не дотянуть, но обслуживать уходы настоящих легенд стало престижной миссией. Работа горькая, трудная, но хоть искренняя.
И в то же время…
Хоронить и поздравлять
Нету сил - еб… на-мать.
О покойниках - или хорошо, или правду! На панихидах у меня возникают вопросы: а слышат ли ребята, что о них говорят? Мне, например, было бы интересно узнать, кто придёт на мои похороны, что будут обо мне говорить.
Похороны тоже стали какими-то шоу. Уже, как на юбилеях, произносят: «Вчера на панихиде здорово выступал такой-то». И обсуждают, говоря эстрадным языком, кто «прошёл», а кто «не прошёл».
Трагедия, фарс - всё встык. Хоронили Олега Николаевича Ефремова. Панихида подходила к концу. Я сидел в зале и вдруг услышал, как кто-то около сцены упал в обморок. Кто упал, мне не было видно, а чем закончилась эта история, узнал через несколько дней.
Ко мне подходит мой старинный друг Анатолий Адоскин, интеллигентнейший, мягкий, тонкий человек и ироничный до мозга костей. «Ты представляешь, что со мной произошло, - говорит он. - Я же упал в обморок на панихиде Олега. Оставалось несколько минут до выноса Олега, весь Камергерский переулок заполнен народом, и вдруг выносят меня. Правда, вперёд головой. Я понимаю: надо хотя бы пошевелиться, но слаб. Начал думать, что так выносили Станиславского, Немировича-Данченко. И тогда я немножко привстал».
Наша жизнь похожа на этот случай с Адоскиным. Сегодняшние юбилеи отличаются от панихид меньшей искренностью только потому, что в последнем случае нет глобальной зависти к герою события.
Прочитал, как хвалились одним домом престарелых. После пожаров и распоряжений проверить все подобные дома комиссия набрела где-то на замечательный пансионат, в котором действительно ухаживают за стариками. Ползают там чистенькие, сытые старички и старушки, и у администрации есть дрессированная механическая кукушка. Каждый день на рассвете она кукует раз по 20−30, не меньше, - терапия!
И тут я вырвался на рыбалку. Раннее утро, ветер, слякоть, клёва нет. Вдруг кукушка - первая за сезон. Кукует и кукует. Я посчитал - 11 раз! Ну, думаю, врёт. А потом пораскинул мозгами - не прервалась, голос чистый, без пауз, почти как метроном. Кто знает, может, правда? А потом заподозрил, что механическая.
Трусость - сестра паники. Смерти я не боюсь. Я боюсь за своих близких. Боюсь случайностей для друзей. Боюсь выглядеть старым. Боюсь умирания постепенного, когда придётся хвататься за что-то и за кого-то… «Наше всё» написало очень правильно: «Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог…» Будучи молодым, я считал, что это преамбула и не более. Сейчас понимаю, что это самое главное в романе.
Я красивый старик, боящийся стать беспомощным. В общем, диагноз - «старость средней тяжести».
если привык ты жить в ракушке,
меняться никогда не поздно:
живи на полную катушку:
писай на провод, кушай гвозди.
Читай книги, ругайся матом,
Никогда не жалей о последствиях,
Представляй себя дипломатом,
Не грусти, если чуточку бедствуешь.
Дай десятку безногому дедушке,
Что в метро каждый день побирается.
Брось дела и сходи, исповедуйся,
И не важно, что церковь не нравится.
Всё здесь временно, с окончанием,
Бесконечность - старинная присказка.
У всего есть своё очертание,
Это делает время изысканным.
Запланируй круиз, путешествие,
Чтоб навеки запомнилась молодость,
Преврати свою жизнь в сумасшествие,
Не растрачивай времени попусту.
Лосось - стремительный, сильный и неутомимый. Он проплывает тысячи километров. Покоряет пороги и течения. Бороздит отмели и запрыгивает на водопады. Без сна. Без отдыха. В постоянном сражении со стихией. Он преодолевает все преграды, откладывает икру и, совершенно изможденный, дохнет.
Так вот, запомни. Ты не лосось
Никогда не бывает поздно
Но, бывает… уже не надо,
Не нужны мне уже и звезды
И прогулки под звездопадом.
Мне не надо… и это проще
В осознании этом сила,
Я тебе не поверю больше
Хотя, знаешь, давно простила.
Может в жизни не все возможно
Важно в душу открыть все двери
Знаешь, в общем, простить не сложно,
Вот, сложнее… опять поверить.
Я уже не прошу о встрече
Как-то надобность вдруг пропала
Может правда, что время лечит?
Может правда… ведь легче стало…
Ну, а может быть просто… возраст
Или мудрости некой маска,
Все что есть - это жизни проза,
Что в мечтах - это просто сказка.
Что мечты… это блажь в полете…
И палитра волшебной краски,
Я уж слишком большая тетя,
Чтобы верить в такие сказки.
Пусть сейчас на душе тревожно,
И печали дождем и градом…
Может быть никогда не поздно…
Но… ты знаешь… уже не надо…
Нервные переживания - изнашивают душу, малоподвижный образ жизни - старит тело, диеты -сокращают жизнь. А, вот, любовь исцеляет и заставляет, нас, легко идти по жизни, долгие годы.
Лето густое и вязкое, как молодой мёд, как черничное варенье. Город за день нагревается до состояния миража и кажется нереальным. Усталые голуби спят в тени прямо на газонах.
Листаю старые черновики. Вижу, как меняется моя реальность. Временами всё ещё чувствую себя абитуриентом, не выучившим экзамен…
Нам изначально не выдали никаких инструкций, никаких ориентировок - куда взрослеть, кого любить, чем заниматься, как разобраться во всём происходящем.
Пытаясь выстроить какую-то стройную систему, объяснимую и безопасную, в какой-то момент застаёшь себя на этапе очередной перезагрузки. Всё распадается на сюжеты и факты, на понимания и заблуждения. Нужно выбрать что-то, с чего начать. Что-то, с чего продолжить…
К обеду меняется погода - то моросит, то душно, то ветер. Голова делается туманной, и можно уснуть, не донеся чашку с чаем до рта.
По утрам очень странное, какое-то почти нездешнее чувство, словно ходишь по Божьей ладони и замираешь каждый раз, пытаясь удержать равновесие.
К вечеру такая усталость, словно мы извели друг на друга всё своё остроумие, восхищение и упрямство. И нужно исхитриться уснуть так, чтобы вынырнуть чуть дальше, чем вчера.
Любой надлом, трещинка, мелкий сбой программы внутри ощущается тем острее, чем более ты счастлив. Когда долго хорошо, начинаешь думать, что ну вот, придётся расплачиваться, и непонятно чего стребуют.
Не думай. Может, это тебе самому уже возвращают задолженности…
Город легко ложится под колёса и с шелестом выпадает где-то позади нас, словно лист бумаги из принтера.
Каждая секунда достойна стать лучшим воспоминанием твоей жизни.
Не важно как человек учиться в школе или университете, если по жизненным урокам у него одни двойки.
Быть может я неправильно живу,
Отныне по пути мне только с теми,
Кто рядом… понимает… без сомнений,
Кому всегда довериться могу…
Быть может я неправильно живу,
Но вот что поняла на склоне жизни -
Что нужен сбой… тогда поймёшь, кто лишний,
А кто родной - такими дорожу…
Увы, опаздываем жить,
Смотреть на звезды и мечтать,
По настоящему любить,
Красоты мира замечать.
Встречать с улыбкой дня рассвет,
И быть счастливыми сейчас,
Ронять в родные души свет,
А жизнь не ждет, бежит от нас.
Увы, опаздываем жить,
Забыв о том, что никогда,
Нам этот путь не повторить,
Из ниоткуда в никуда.
Жизнь как игра которую нельзя пройти